Запасный полк - Александр Былинов

Вот он уже на вершине высотки, и двести его товарищей взбегают наверх, возбужденные, довольные тем, что испытание кончилось. Но тут вдруг появляется ординарец командира бригады в сапожках, уже тронутых пылью, и передает приказ: «Всё сначала!»

Когда рота вернулась на исходный рубеж, к потным, усталым людям подошел приезжий полковник.

— Половина из вас погибла, товарищи, половина ранена, — сказал он, внимательно изучая лица бойцов. — Искусство наступления в том, чтобы неуязвимым добраться до противника. Там, на высотке, — дзот. Довольно было одного пулеметчика, чтобы перестрелять половину роты, а из вас только один догадался бросить гранату и подавить его огонь. «Ура» лихо кричите, да на одном «ура» далеко не ускачешь. К рукопашной нужно пройти свежим. Для этого экономь силы, берегись пули, блокируй дзот. Попробуем еще раз.

Так началась тренировка роты.

Напряжение бойцов как бы передалось и командирам, прибывшим из полков. Получилось так, что они, словно ученики, сдавали сегодня экзамен едва знакомому им человеку, как бы выброшенному штормовой волной на сии далекие от фронта плоские берега. А он снова и снова возвращал роту и посылал атаковать проклятую высоту.

— Начинайте сначала, — говорил он отрывисто. — Дайте людям отдохнуть и попробуйте еще раз.

Он был заметно не в духе, нервно похлопывал прутиком по голенищу сапога.

Чувствовал, что не нашел еще общего языка с командирами, так же как и с маршевой ротой, которую тренировал сейчас на поле. Бойцы устали, смотрели на него невесело.

Вырвавшийся из пекла июльских битв на юге, черный от палящих ветров и знойного солнца, он прибыл по вызову в Ставку и не успел опомниться, как был направлен в глубокий тыл. О резервах ему прожужжали уши.

Словно не там, на фронте, а в тылу проходит главная линия обороны. Ему твердили, что резервы решат исход грядущих сражений, что от надежных резервов зависит победа в любой войне и что еще Грибоедову принадлежат слова о резервах кавалерии, «сем мудром учреждении... служившем тому, что войско наше... как феникс восставало из пепла, дабы пожать новые, неувядаемые лавры на зарейнских полях».

В вагоне, по дороге на Южный Урал, он играл в преферанс с директором чкаловского зерносовхоза и военным врачом, думал о нелепом своем назначении — почему в тыл? — проигрывал, невпопад вистуя и неудачно прикупая, и, наконец услышав на одной из станций урчание новеньких танков, оставил игру. Две недели назад он хоронил своего комиссара Жукова. Свежо пахла вывороченная земля. То, что осталось от Антона, лежало на бугре в наспех сколоченном гробу. Бойцы салютовали из винтовок.

А нынче, извольте видеть, Беляев режется в карты. И едет подальше от могилы комиссара тоже, черт попутал, «играть» в резервы.

У него был собственный счет тылам, институту подготовки войск. Маршевые роты, с которыми ему доводилось встречаться в прифронтовой полосе, радовали внешним видом. Но иногда в деле сдавали. Танкобоязнь! Под Песчанкой, когда пошла лавина немецких танков, они взорвали собственную оборону, и комиссар полка Жуков встал тогда во весь рост с пистолетом в руке. Был этот Жуков удивительно скромным человеком, до войны заведовал парткабинетом.

По дороге из Москвы в южноуральскую степь Беляев ревниво присматривался к тыловой жизни. Динамика фронта сменилась слишком замедленными ритмами. Он часто просыпался в поту от бомбежки, которая преследовала его во сне, и, глядя через спокойный прямоугольник вагонного окна на мирное небо, удивлялся тому, что есть еще оно, синее, прохладное, свободное от надрывного гула самолетов, трассирующих пуль, разрывов зенитных снарядов.

Земля здесь дышала привольно. Мимо проплывали тучные нивы, колосилась пшеница и рожь, зеленели баштаны, на полустанках и станциях под парами выстаивали составы с зачехленными орудиями, с новенькими танками; большие города фантастически щедро сияли огнями, не ведая опасностей и затемнений, — и все это великое многообразие тыловой жизни, которое с размаху как бы вдвинулось в его сознание, было одето в серую армейскую шинель, застегнутую на все крючки и туго, на последнюю дырочку, подпоясанную солдатским ремнем.

Страна воевала. И он, высшей волей отрешенный от того, что называлось фронтом, постепенно, с каждым часом, хотя и не без порывов протеста, проникался чувством уважения и даже зависти к уверенным в победе трудовым людям. Словно терпкое, но живительное вино, он пил настоянные на дымах паровозов мирные запахи тыла.

Встреча на станции с маршевой ротой снова воскресила в его памяти картины недавнего прошлого.

...Жуков был еще жив, когда загорелся первый танк. Он оглянулся и взмахнул пистолетом, словно желая сказать: «Видите, ребята, чего стоят эти танки. Немножко смелости — и горят. А вы побежали...» Но вернуться в окопы ему не удалось. Танки врага все время держали его под огнем, хотя он и пытался отползти в овражек и укрыться в синеватом кустарнике.

Мгновение замешкавшись, танки с крестами снова пошли вперед. Вокруг пылала земля.

Сидя на КП, Беляев не знал, что в эту минуту гибнет комиссар, с которым прошел не один горючий километр родной земли. Не знал, что необстрелянные новички побежали. Правда, танковая атака была отбита: помогли случайно подоспевшие танкисты. На поле стояли шесть подбитых вражеских машин, лежали десятки трупов гитлеровских солдат. Но Жуков тоже лежал бездыханный. Вернее, лежало то, что называлось раньше Жуковым.

Беляев обращался к Ставке с горьким укором: «Неужто не видите, что недоработка? Где же она — стойкость, способность сопротивляться танкам? Почему не «утюжат» ребят там, в тылу?..» И его словно услышали. Где-то в этих местах вьюжной ночью пушкинский Гринев встретил Емельяна Пугачева и подарил ему заячий тулуп.

Справится ли Беляев с задачей?

Пока он снова и снова задавал себе этот вопрос, жизнь незнакомой бригады предстала перед ним в виде усатого старшего лейтенанта со смешным белесым хохолком на голове и старомодным «с кем имею честь?».

Беляев знал: в эти дни запасные соединения по указанию Ставки пополняются фронтовиками и он — один из многих, направленных в глубокий тыл. Его долг — научить людей тому, что требуется на войне. И делать это следует быстро, но разумно, вдумчиво, терпеливо. Так подсказывали в Наркомате.

Случилось же обратное. Он делал, кажется, не то, что намечал в пути. И не так, как советовали ему в Москве. Первую ночь он провел без сна, мотаясь по полкам и батальонам. Он даже не повидался с начальником политотдела. Чернявский, начальник штаба бригады, не понравился: кажется, чиновник. С остальными не успел как следует познакомиться — некогда. «Ни минуты не терять на совещания и «накачки», — думал он. — Слишком часто совещаемся, и без особой пользы. Возглавить роту, показать, чего ждет фронт».

Но только сейчас, перед строем командиров и бойцов, понял, что просчитался. Загонял людей, а ничего не достиг.

Зато, казалось, и монументальный начштабриг, и элегантный, непроницаемый Гавохин, и этот лысоватый басовитый артиллерист, и другие малознакомые командиры молчаливо торжествуют, наблюдая бесплодность его усилий. Они-то знали весь скрытый и, надо сказать, точный механизм подготовки маршевых рот. «Не так, не так, — словно говорили их физиономии. — Неужели ты, полковник, не знаком с азами обучения, имя которому — показ?»

О, он знал эти азы! Еще в Забайкалье, под началом капитана Мельника, который ныне на поле стал удивительно незаметным, раздражающе посторонним, он познал сию простую мудрость. И если бы не тот, усатый, которого встретил на станции... Вот он и сейчас путается в боевых порядках.

— Кто он, этот усатый? — спросил Беляев громко, глядя на беспомощную фигурку Аренского, потерявшего управление ротой. — Что за кадр, прости господи!

— Актер, — ответил кто-то. — Актер-неудачник.

— Нам нужны танки, — словно в ответ проговорил полковник. Он, вероятно, все время думал о своем.

— Какие танки? — Начальник строевой части Солонцов выдвинулся вперед, сверкнув рядами неестественно крупных серебристых протезов.

— Настоящие танки. Надо обучить бойцов стойкости. Это главное. Плакатики хорошие здесь написаны: «Бей и стой, стой и бей. Боец, останови врага». А как — останови? Когда танк на тебя прет, попробуй-ка, останови. А ведь маршевики не знают танков, не видели...

— Оружейники мастерят, товарищ полковник, малые макеты, — со свистом проговорил Солонцов.

— Где их достанешь, настоящие-то? На фронте, видимо, каждый танк на учете. Неужто могут отпустить бедным тылам как учебное пособие?

— Фанерой обходимся, товарищ командир бригады, — пробасил Семерников, командир артполка. — Мои артиллеристы по деревянным макетам стреляют. Неплохие результаты.

— Слух идет, наша бригада в действующую дивизию оборачивается, — дерзко сказал Борский, лихо поводя единственным глазом. — Не с той ли миссией вы к нам, товарищ полковник?