Новеллы (-) - Вега Де

Тем временем Октавио в Толедо не мог ни на час забыть о нанесенной ему обиде, и скорбь его еще увеличилась, потому что ни от кого из тех, кто разыскивал Диану, будь то родственники или друзья, он не узнал ничего нового, что могло бы зародить в нем хотя бы самую слабую надежду. Видя, что Селио не возвращается, он вообразил, что они сговорились с Дианой о том, что она уедет первая, а он последует за ней под предлогом, что ее разыскивает; но он отбросил эту мысль, когда до него дошел распространившийся по городу слух, будто какие-то люди видели, как Селио, в сопровождении одного только Фенисо, с большим старанием искал Диану в окрестных деревнях. Октавио успокоился - отчасти по этой причине, отчасти потому, что мать его старалась разубедить его в этом, боясь, что, если Октавио укрепится в своем предположении, она может потерять обоих своих детей.

Два месяца провела Диана в доме почтенных поселян, нежно опекаемая Филидой; и вот наступило время родов, которые дали ей красивого сына. Теперь она не могла бы жаловаться, как жаловалась у Вергилия покинутая Энеем Дидона:

Если б мне дарован был

Маленький Эней судьбою,

Прежде чем меня с тобою

Гнев небес не разлучил.

Рос бы он в моем дворце

И, любуясь им всечасно,

Я не стала бы напрасно

Плакать о его отце {27}.

Правда, по-иному говорит об этом Овидий в своем послании:

Часть себя, неблагодарный,

В лоно ты мое вложил,

И ее приговорил

Ныне к смерти рок коварный,

Раз Дидону ждет кончина

Из-за низости твоей,

Знай, что ты убил, Эней,

Своего родного сына {28}.

Мне думается, однако, что искусство, в котором так прославился Овидий, заставило Дидону притвориться, будто она ждет ребенка от Энея, дабы заставить его вернуться к ней; впрочем, женщины разыгрывают не только беременность, но даже и роды.

Но все, что произошло с Дианой, не было притворством; напротив, все это было настолько истинным, что явилось причиной ее странствий и бед. Кажется непостижимым, что когда люди стремятся иметь наследника, то из-за какой-нибудь прихоти, в которой стыдно признаться или которую невозможно исполнить, гибнет плод, а подчас и самое дерево, и что после стольких трудностей, всех этих дорог, пройденных босыми ногами, несчастное это дитя все же появилось на свет.

Когда прошел месяц после этого, Диана позвала Филиду и сказала ей:

- Я должна покинуть эти края; видит бог, как мне тяжело уходить отсюда, и мои священные обязанности перед сыном могут тебе сказать об этом. Я оставляю тебе мое дитя - этот драгоценный залог обяжет меня вернуться. Я не могу идти в своем платье и вообще одетая как женщина, потому что в женском платье я была несчастна. Поэтому прошу тебя, дай мне что-нибудь из одежды тех крестьян, что служат твоему отцу или тебе; а чтобы платье это было чистым, я из плаща, в котором пришла сюда, уже сшила себе штаны, с тем малым искусством, какому могли научить меня мои несчастья.

Сказав это, она начала переодеваться, и никакие мольбы и даже слезы Филиды не могли изменить ее твердого решения. Диана достала два алмазных ожерелья, которые она носила у себя на груди, и, отдав Филиде одно из них, более дорогое, чтобы та растила ее сына, она расплатилась вторым ожерельем за оказанное ей гостеприимство; отблагодарить же за любовь она была бессильна.

Наконец она завернулась в плотный плащ и, обрезав свои волосы, покрыла деревенской широкополой шляпой головку, привыкшую к дорогим лентам, алмазам и золоту. Диана была хорошо сложена, фигура у нее была высокая и стройная, лицо не было чрезмерно изнеженным, и благодаря всему этому ее можно было теперь принять за красивого юношу, похожего на Аполлона, пасущего стада Адмета {29}. Когда она прощалась с Филидой и ее старыми родителями, все плакали, а больше всех Лаурино, который не спускал с нее глаз. Диана все время называла себя вымышленным именем Лисиды, и потому Лаурино, считавший себя поэтом и музыкантом, позднее жаловался на разлуку с ней в таких стихах, как нижеследующие, причем Филида слушала его не без ревности, что усиливало страдания Фабио:

Хоть прожила у нас

В селении ты мало.

Ты мне милее стала

Всех женщин во сто раз.

И полон я обиды,

При мысли, что лишусь тебя,

Лисида.

От горя я б не чах,

Когда б при расставанье

Хоть проблеск состраданья

Прочел в твоих очах.

С твоим исчезновеньем

Не жизнью будет жизнь моя,

а тленьем.

Я б дни свои прервать

Был принужден тоскою,

Не верь я, что с тобою

Мы свидимся опять.

Ведь смерть не постигает

Того, кто жизнь в любовь к тебе

влагает.

Смотри, в саду цветы

И те грустят немножко:

Ведь больше белой ножкой

Их мять не будешь ты.

Чьи ножки так прекрасны,

Что им и души и цветы подвластны.

Как я мечтал о том,

Что здесь, в саду зеленом.

Моим трудом взращенном,

Мы будем жить вдвоем!

Но раз тебя не станет,

Жизнь Лаурино, как цветы, увянет.

Сажал я птиц лесных

В темницу золотую

И ждал, что угожу я

Тебе напевом их,

Но самому, как птице,

Мне у тебя в плену пришлось

томиться.

Ручей запружен мной,

Чтоб ты в воде купалась,

Чтобы в нее вливалась

Твоя слеза порой,

Но буду у потока

Не ты, а я лить слезы одиноко.

После нескольких дней пути мужественная и несчастная Диана пришла в одно селение, лежащее неподалеку от Бехара (заходить в Пласенсию ей не хотелось, так как она боялась встретить своих родственников, которые там жили). Она вышла на площадь и, став посреди нее, объявила, что ищет себе хозяина. Один богатый крестьянин заметил ее и, восхищенный ее изящной осанкой и красивым лицом, решил, что этот парень не пот, за кого он себя выдает, как это и было на самом деле. Он подошел к Диане и задал ей несколько вопросов; она ответила на них, выдумав себе имя и родину, и кончилось тем, что он повел ее с собой. Крестьянин этот был знаком со старшим пастухом герцога и знал, что тот искал работника, который бы заботился о пропитании пастухов и присматривал за разными необходимыми вещами, какие те берут с собою в поле, где пасутся большие стада, так как прежний его работник недавно женился. Он дал Диане поесть, написал ей письмо для старшего пастуха и отправил ее в путь, объяснив дорогу и снабдив пищей на два дня.

Еще не увидев Дианы, старший пастух принялся смеяться над письмом, над своим другом и над нею; он позвал других работников и все они сговорились подшутить над мнимым юношей. Старший пастух спросил у нее, откуда она родом, и Диана ответила, что из Андалусии, а если кожа у нее не смуглая, как бывает обычно, то потому, что она долго находилась в лесу, где она могла загорать ровно столько, сколько хотела. В конце концов Диана сумела дать ему такие ответы и проявить столько веселости и бойкости, защищаясь от острот и хитрых вопросов крестьян, что старший пастух остался доволен и повел ее в свой дом.

В тот же вечер, услышав, как она напевает вполголоса, доставая из колодца воду, чтобы наполнить корыто, предназначенное для домашнего скота, он спросил, не умеет ли она играть на каком-нибудь инструменте, как это обычно водится среди андалусских пастухов. Диана ответила, что играет на лютне, разгоняя этим иногда свою грусть, к которой она предрасположена от рождения. Лисандро - так звали старшего пастуха, - удивленный тем, что она играет на инструменте, так редко встречающемся в деревне, несколько изменил к ней свое отношение.

С неменьшим вниманием смотрела на мнимого юношу Сильверия, дочь его, которая не отрывала глаз от Дианы с тех пор, как та появилась в их доме.

Мне кажется, что ваша милость найдет, что это само собой разумеется, и скажет: раз у старшего пастуха была дочь, то она должна была непременно влюбиться в переодетую девушку.

Не знаю, было ли это на самом деле так, но я повинуюсь нити моего рассказа, и пусть ваша милость запасется терпением и узнает, что Сильверии было семнадцать или восемнадцать лет, а возраст этот требует подобных чувств. Неподалеку жил один студент, который поглядывал на нее и изучал курс права больше по своим фантазиям, нежели по всяким Бартуло и Бальдозр, которых он привез с собой из Саламанки.

Лисандро послал к нему за музыкальным инструментом, который, хоть он и не был лютней, можно было настроить и приспособить к голосу певца. Студент принес его и имел полную возможность послушать с улицы, как Диана пела:

_Бесконечные гоненья

За обман претерпевая

И тоски не избывая,

Я забыл про наслажденья_.

Кто полюбит всей душой,

Но взаимности лишится,

Тот напрасно будет тщиться

Снова обрести покой.

Что мне в радости былой,

Если горе и волненья,

Недоверьем упоенье

Отравили с давних пор

И сломили мой отпор

_Бесконечные гоненья_?

Если ты любви своей

Сердце отдал безоглядно,

И ловил признанья жадно,