Страна Дяди Сэма : Привет, Америка! - Билл Брайсон

У меня никогда раньше не было диспоузла, так что я познавал принципы его работы путем проб и ошибок. Палочки для еды, возможно, являются наиболее ярким примером (это делать, конечно, не рекомендуется, но настает момент, когда вам просто необходимо увидеть, на что способен каждый винтик этой машины), однако кожура мускусной дыни производит глубокий, гортанный звук, а период временной нетрудоспособности диспоузла после нее короче. Молотый кофе в большом количестве лучше всего подойдет для достижения «эффекта Везувия», хотя по объективным причинам лучше всего не осуществлять столь сложные трюки до тех пор, пока ваша жена не уедет куда-нибудь на весь день, а рядом не будут стоять швабра и стремянка.

Но главный экстрим работы с диспоузлом — конечно же, когда его заклинивает и вам приходится лезть и чистить агрегат с мыслью о том, что в любой момент он может вернуться к жизни и превратить вашу руку из полезного хватательного приспособления в культяпку. И не надо мне рассказывать о полноценной жизни на полную катушку!

Равно удобное в своем роде и, несомненно, не менее гениальное изобретение — малоизвестный каминный зольник. Это всего-навсего металлическая емкость, похожая на крышку люка и вмонтированная в пол гостиной под камином, в углублении, обложенном кирпичом. Когда вы чистите камин, вместо того чтобы мести золу в ведро, а затем выносить его, оставляя за собой след через весь дом, вы загоняете золу в эту дырку — и она исчезает навсегда. Гениально.

Теоретически зольник должен в конце концов переполниться, однако наш, похоже, поистине бездонный. Внизу, в подвале, есть маленькая металлическая дверца, через которую можно увидеть, как поживает наша зола, и иногда я спускаюсь туда, чтобы взглянуть на нее. На самом деле это необязательно, но сей довод оправдывает мой поход в подвал, и я всегда им пользуюсь, потому что подвалы суть третье великое достижение американской жизни. Это просто отличное место, главным образом благодаря удивительной просторной бесполезности.

Я знаком с подвалами, потому что вырос над одним из них. Все американские подвалы похожи один на другой. Там вечно хранятся вещи, которые могут пригодиться крайне редко, по полу бежит струйка воды из необнаруженного источника, чувствуется странный запах — смесь старых журналов, снаряжения для кемпинга, которое надо было бы просушить, но руки так и не дошли. А еще есть проблемка с морской свинкой Мистером Пушистиком, который пытался сбежать через решетку центрального отопления полгода назад и после этого сгинул без следа (предположительно теперь его лучше переименовать в Мистера Рожки да Ножки).

Подвалы на самом деле настолько бесполезны во всех смыслах этого слова, что вы спускаетесь туда ну очень редко и вечно удивляетесь, вспоминая, что у вас, оказывается, есть подвал. Каждый отец семейства, который, бывает, спускается туда, в какой-то момент останавливается и задумывается: «Боже мой, нам действительно надо что-то сделать со всем этим пространством. Можно было бы устроить бар для коктейлей с бильярдным столом и, быть может, музыкальным автоматом, и джакузи, и парой автоматов для пинболла…» Но, естественно, это всего лишь одна из тех идей, которые, бывает, приходят в голову, — к примеру, выучить испанский или заняться стрижкой на дому, — но так никогда и не воплощаются в реальность.

Иногда, особенно в домах молодоженов, можно увидеть, как какой-нибудь молодой энергичный муж превращает подвал в игральную комнату для детей, но это зря, потому что ни один ребенок не станет играть в подвале. И не важно, насколько любят тебя родители и насколько хочется им верить, все равно в голову закрадывается мысль, что там, наверху, они могут тихонько запереть дверь и укатить во Флориду. Нет, подвал — это очень и очень страшное место; именно поэтому его всегда показывают в фильмах ужасов, обычно с тенью Джоан Кроуфорд и топором, вонзенным в дальнюю стену. Может быть, поэтому даже отцы туда редко спускаются.

Я мог бы продолжать и продолжать перечислять другие маленькие невоспетые радости американской повседневной жизни — холодильники, которые собирают воду со льдом и сами делают кубики льда; огромные стенные шкафы; электрические розетки в ванной комнате, — но не стану. Я и так уже достаточно написал; к тому же миссис Брайсон только что ушла за покупками и я вспомнил, что еще не видел, как диспоузел обойдется с пакетом из-под сока. Попробую и обязательно расскажу.

Дизайнерские изыски

У меня есть сын-подросток, который занимается бегом. По скромным подсчетам, у него 6 тысяч 100 пар кроссовок, и каждая из них представляет собой больший вклад в развитие дизайнерской мысли, чем, скажем, Милтон-Кейнс.[2]

Эта обувь поражает воображение. Недавно в одном из спортивных журналов сына я прочитал обзор последних новостей о «кедах как спортивном инвентаре», именно так они там назывались, и весь материал состоял из фраз вроде «Двухслойная подошва, продукт космических технологий, с вентилируемым носком, задник обеспечивает устойчивость, в то время как гелевая прослойка под пяткой создает антишоковый эффект, а кроссовок оставляет узкий отпечаток, характерный для биомеханики движений профессиональных бегунов». Алан Шепард летал в космос, не располагая подобным количеством информации.

И вот что интересно. Если у моего сына столь широкий выбор бесконечного на вид ассортимента тщательно усовершенствованной, биомеханически продуманной обуви, почему клавиатура компьютера — такое дерьмо? Серьезно.

На клавиатуре моего компьютера 102 клавиши — почти в два раза больше, чем у моей старой печатной машинки, и, на первый взгляд, выглядит это ужасно великодушно. Помимо роскоши печати, я могу выбрать один из трех стилей скобок и один из двух типов двоеточий. Я могу украсить свой текст символом вставки (^) и тильдой (~). Я могу поставить косую черту с наклоном влево или вправо и бог знает что еще.

У меня на самом деле столько клавиш! Справа расположилось целое сообщество, о чьих функциях я не имею ни малейшего представления. Как-то случайно я нажал одну из этих клавиш и в результате обнаружил, что несколько разделов моей работы те+ерь выглядят т?к, а то, что я написал на последних полутора страницах, отобразилось оригинальным, но, к сожалению, нечитаемым шрифтом, именуемым «Wingdings». И все равно я понятия не имею, для чего нужны те клавиши.

И неважно, что многие из них дублируют функции друг друга, другие, похоже, вообще ничего не делают (моя любимая в этом отношении — клавиша «пауза», которая, если ее нажать, не делает абсолютно ничего, поднимая интересный метафизический вопрос, — может быть, именно так она и должна работать), а еще несколько клавиш расположены слегка в идиотском порядке. Клавиша «Del», к примеру, находится сразу под клавишей «Insert», так что частенько я вдруг заливаюсь веселым смехом, обнаружив, что мои самые последние рассуждения, как в «Пэкмене», жадно поглотили все, что я написал до этого. Довольно часто я нажимаю какую-то комбинацию клавиш, которая вызывает окошко, говорящее фактически следующее: «Это бесполезное окно. Вам оно нужно?», а после его закрытия выскакивает другое, гласящее: «Вы уверены, что вам не нужно бесполезное окно?». Ладно. Я уже давно знаю, что компьютер мне не друг.

Но вот то, что меня все-таки раздражает. Из всех 102 клавиш в моем распоряжении нет ни одной для дроби 1/2. На клавиатуре пишущей машинки всегда была клавиша 1/2. Теперь же, если хочу набрать 1/2, я должен открыть меню документа и выбрать раздел «Обработка текста, символы», затем проштудировать множество подразделов, пока не вспомню или чаще всего нечаянно не попаду в нужный («Типографские символы»), где и прячется хитрый знак 1/2. Это утомительно, бесполезно и, по-моему, совершенно неправильно.

Если уж на то пошло, большинство явлений в мире кажутся мне неправильными. На приборной доске нашего семейного автомобиля есть небольшое углубление под книжку в мягкой обложке. Если вы ищете место, куда положить свои очки от солнца или бросить мелочь на расходы, оно подойдет идеально и вообще чрезвычайно удобно, должен сказать, когда машина стоит на месте. Однако едва машина трогается, а особенно когда вы нажимаете на тормоз, поворачиваете за угол или едете вверх под небольшим углом, все скатывается в бездну. Видите ли, вокруг этого углубления нет никакого бортика. Это просто плоский участок с ребристым дном. У меня нет никакого имущества, способного надежно там закрепиться.

Потому я и спрашиваю: для чего тогда это углубление? Кто-то должен был его спроектировать. Оно не могло появиться случайно. Кто-то — возможно, насколько я могу предполагать, целая группа сотрудников отдела по местам для хранения вещей на приборной доске — должен был потратить время и творческий гений на внедрение в дизайн нашего средства передвижения («додж экскрета», если кому интересно) отделения для хранения вещей, где невозможно ничего хранить. Настоящее достижение!