Курс — одиночество - Вэл Хаузлз

Каждую из готовящихся к гонке яхт отличала своя, особая атмосфера. Вместе с Фрэнсисом на борту флагмана нашей флотилии находилась его жена Шейла, и там царил строжайший порядок. Припасы поступали в назначенный срок и своевременно укладывались на место. Прибывающих представителей прессы либо отшивали, либо улещивали, смотря по обстановке; приёмы проходили торжественно и пышно.

— Жаль, что ваша жена не смогла приехать сюда, чтобы проводить вас.

— Она только что родила.

— Какая досада!

Блонди на «Шутнике» работал легко, одновременно принимая друзей и гостей, которые заходили поболтать и выпить стаканчик. В нагромождении припасов и снаряжения нетрудно было усмотреть систему. Списки изучались, исправлялись, что-то добавлялось, что-то вычёркивалось, и во всём проглядывали холостяцкая методичность и опыт человека, не один десяток лет проведшего на малых судах. В разгар буйного шторма, в ночь-полночь ему достаточно протянуть руку за спичками, чтобы разжечь примус. Они будут лежать на месте, сухие, в полной сохранности.

— Постой, Вэл, прежде чем уходить, распишись, пожалуйста, в гостевой книге. Спасибо.

На борту «Главной добродетели» Дэвид время от времени появлялся из-за или из-под высоченных груд. Чего только тут не было: джем, верёвки, паруса, пиво, кранцы, яблоки, джин, пилы, топоры, башмаки, виски, антиакулин, керосин, спички, канистры с водой, комплект газовых баллонов, банки с мазью, шёлковые чулки, бюстгалтеры и наимоднейшие чёрные кружевные трусики. Учитывая, что предстоят гонки одиночек, на первый взгляд было не совсем понятно, при чём тут трусики, но оказалось, что они принадлежат его подруге, которая, как он выразился, «предложила свои услуги» и помогала ему готовить яхту к плаванию.

На борту «Эйры», если исключить беспорядочные кельтские возгласы моих друзей, рьяно снаряжавших в путь судно, которое, как они твёрдо считали, похоронит меня в морской пучине, царило некое подобие порядка. Однако под аккуратными рядами тушёных бобов лежали грязные носки, притом не одна пара, а когда мы, наконец, вышли в море, я обнаружил, что забыл взять очень важные навигационные таблицы. «Шутник» и Блонди Хазлер интересовали меня гораздо больше, чем остальные. Фрэнсис, Дэвид и я попросту купили яхты, размеры и оборудование которых определялись нашими финансовыми возможностями. По существу, это были обычные крейсеры или гоночные суда, приспособленные нами для одиночного плавания, главным образом путём добавления того или иного автоматического рулевого устройства. Другое дело — «Шутник», он воплощал в корне новый подход к проблеме движителя парусной яхты. В моих глазах он был своего рода плавучей доской для объявлений с надписью «Ум в действии». Блонди, разумеется, весьма скромно оценивал свой вклад в вооружение яхты — дескать, китайцы решили эту задачу пять тысяч лет назад, — но его скромность никого не обманывала. «Шутник» представлял (и представляет) собой результат обращения острого и самобытного ума к многовековой проблеме, как пересечь океан и при этом остаться сухим. Мне нравился этот человек и нравилась его яхта, лучше любого известного мне судна отражающая и иллюстрирующая характер своего создателя.

— А вот эти боковые люки, для чего они, Блонди?

— Понимаешь, на ходу, при сильном крене, через наветренный люк можно выйти на палубу, если надо.

Один из недостатков вооружения «Шутника», по-моему, — невозможность поставить дополнительные паруса для слабого ветра. Ты вынужден обходиться своими двумястами пятьюдесятью квадратными футами. На обычной яхте у тебя в запасе генуэзский стаксель и летучки, можно увеличить парусность почти вдвое.

— Но для этого надо выйти на палубу.

Знаю, Блонди, знаю. Кроме того, меня беспокоит эта мачта — никаких растяжек, она, должно быть, здорово качается, вроде спиннинга.

— Ты бы ещё вспомнил то время, когда крылья аэроплана со всех сторон крепились верёвками.

— Сдаюсь, Блонди, сдаюсь.

III

Какой моряк не отмечал стаканчиком отплытие? А потом жалел об этом в день старта?

Время текло очень быстро в заливе Милл, и вот наступил день, на который «Обсервер» назначил обед в честь трансатлантической гонки одиночек. Обед состоялся у «Педро», в харчевне, откуда вполне можно добрести неверными шагами до пристани. Присутствовали участники и некоторые из болельщиков. Был представлен организационный комитет Королевского Западного яхт-клуба. В людях с озадаченным выражением лица легко было опознать представителей «Обсервера», явно недоумевающих, кой издательский бес занёс их в такую компанию.

Кто-то — должно быть, Крис Брэшер (обладатель олимпийской золотой медали) — немало потрудился, чтобы вечер прошёл успешно. И хорошо сделал, ибо поначалу мероприятие носило гнетущий характер последней трапезы перед казнью. Во всяком случае, так показалось мне, когда я прибыл, но это впечатление могло быть вызвано тем, что я целый день воздерживался от спиртного, решив стартовать со всеми наравне. За мной числилось несколько неприятных случаев, когда все остальные ещё пребывали на стадии супа и хереса, а я уже начинал очень громко говорить, хлопать соседей по спине и бубнить «ты славный парень». Однако на сей раз мы все бодро шагали в ногу. Вино лилось так, как ему положено литься, когда угощает устроитель, и вечер удался на славу.

В конце торжества я обратил внимание на маленького полного человека, который смирно сидел за столиком в углу. Я подошёл к нему и представился.

— А я француз Жан Лакомб, — ответил он, вставая — Прибыл сюда из Гавра.

Отличный гамбит, хотелось бы мне испытать его на каком-нибудь чопорном закоренелом великобританце.

«Здравствуйте. Я валлиец Дэй Джон Эдвардс. Приехал сюда из Гвэнкэгурвена».

Французу это сойдёт с рук, насчёт валлийца я не так уверен, но, ей-богу, стоит попробовать.

Жан только что закончил тяжёлый трёхдневный переход, он здорово устал и сказал, что сперва передохнёт, а стартует попозже. Эти слова он произнёс после внимательного взгляда на своих бражничающих соперников, и я до сих пор не знаю точно, что он подразумевал.

Войдя во вкус у «Педро», я и ещё с полдюжины прытких валлийцев неразумно решили добавить у себя в гостинице, и было уже довольно поздно, когда мы, наконец, разбрелись по своим номерам. Однако возбуждение не давало мне уснуть. Мысли вращались вокруг гонки, яхт и моих конкурентов. Я лежал и думал об Эйре, оставшейся в Сондерсфуте. И пытался утешить себя рассуждениями о том, что мне ещё гораздо лучше, чем некоторым другим, которые прислали заявки на участие в гонках, но до сих пор не явились. Пайвер построил свой тримаран в Калифорнии, провёз его на трейлере четыре тысячи миль через все Штаты и теперь шёл на нём через Атлантику. Конечно, он опоздает к началу гонок в обратном направлении. Не повезло, парень, все труды насмарку. Мы столько слышали о его многокорпусном судне, какое оно ходкое, какое остойчивое, и так далее, и тому подобное, и я огорчался, что Пайвер не докажет нам на деле своё превосходство. Немец, заявивший о своём участии, повёл себя как-то загадочно. Поступило сообщение о его выходе из Гамбурга, но после этого он словно в воду канул; ясно, что и он не стартует. Эллисон заявил яхту под названием «Голубая мгла», типа «Уэст-Солент-Уан», вышел на ней из Аберсоха, но вынужден был укрыться в Фишгарде. Ещё один долой. Не дай бог попасть так впросак. Готовиться месяцами, трудиться, стараться — и ужасное разочарование, когда что-то тебя подвело. Дурацкое положение: объявил на весь свет о своём участии в гонках через океан, а сам спасаешься в убежище от лёгкого порыва ветра, потому что яхта не годится. Продолжая разрабатывать эту тему, я почти убедил себя, что мне здорово посчастливилось, ведь я-то завтра стартую. Перед тем как заснуть, я не забыл позвонить ночному дежурному, договорился, чтобы меня разбудили в пять тридцать утра, и заказал на завтрак два крутых яйца и четыре таблетки аспирина. Поистине алкоголь — зло!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});