Что создано под луной? - Николай Удальцов

– А, ну, стой! Стой, кому говорю. Кто позволил шляться по секретному объекту? – прямо перед ними стоял человек вооруженный допотопной винтовкой с примкнутым к концу ствола длинным штыком.

Крикливый винтовконосец был одет в стиранную перестиранную гимнастерку без погон, но с заплатами на локтях, подпоясанную истертым кожаным ремнем. Его ноги, обутые в дырявые ботинки, которым веревки заменяли шнурки, украшались грязными обмотками. Фуражка на голове, хоть и звездила над сломанным козырьком, но была такой помятой и пыльной, что вызывала брезгливость.

«Крайст тоже одет в поношенную и заплатанную одежду, но его одежда была всегда чистой, а одежда человека, остановившего их, казалась грязной, даже сразу после стирки.

Прекрасная помесь власти и нищеты», – подумал Риоль, и это было последнее, о чем он успел подумать, перед тем, как получил удар в затылок.

Откуда-то из травы повыскакивало еще несколько таких же вооруженных людей, и они, скрутив Риолю и Крайсту руки за спиной чем-то вроде колючей проволоки, впивавшейся в кожу своими шипами, потащили их по дороге, норовя при этом то пнуть ногой, то ударить прикладом в спины своих пленников.

Впрочем, двигаться, таким образом, Риолю и Крайсту выпало не долго. Уже через несколько шагов дорогу перегородил высокий забор, не окрашенный, но с хорошо прошпаклеванными щелями между досок.

Не то – дверь, не то – калитка с окошечком-смотровиком служила для принятия внутрь зазаборья тех, чья судьба было оказаться внутри.

Перед тем, как постучаться в калитку, тот, что остановил Риоля и Крайста, и, по-видимому, вызвал подмогу, сплюнул, выругался и сказал:

– Радуйтесь, гады, что вас сюда привели. А-то ведь я мог бы вас на месте шлепнуть.

Из-за угла забора появилось лицо человека, одетого в дорогую французскую тройку:

– Умных – судят по тому, что они сделали. Остальных – по тому, что они могли бы сделать…

За забором находился, мощеный бетонными плитами двор, посреди которого стояло красное кирпичное одноэтажное здание, мрачное, человеконелюбивое.

А между плитами во дворе кое-где пробивалась травка, веселозеленая на солнце. Она как будто бы говорила, что не имеет ни к плитам двора, ни к кирпичам дома никакого отношения. Словно артистка варьете случайно оказавшаяся на слете передовиков из числа работников похоронных бюро.

Только во дворе, Риоль обратил внимание на то, что Крайст при ходьбе подволакивает ногу.

– Ты устал, Обопрись на меня.

– Спасибо, – проговорил Крайст, подняв на Риоля свои грустные голубые глаза, – Только теперь ты – обопрись на меня тоже…

В холе здания было накурено и наплевано.

Кроме этого, там находилось много людей, называвших друг друга красноармейцами и очень похожих на того, видимо тоже красноармейца, который задержал Риоля и Крайста на дороге.

Но главным, судя по тому, как к нему обращались: «товарищ…» – являлся еще совсем молодой человек, сидевший за столом, установленном посреди помещения.

Заваленным мятыми бумагами, обрывками газет и книжками-брошюрами без обложек.

– Этих куда? – спросил кто-то из сопровождавших Риоля и Крайста.

– Куда? – переспросил «товарищ», взглянул вначале на Риоля, затем на Крайста, потом, изобразив на лице смертельную усталость, тяжело вздохнул, выпустив из себя вместе с воздухом изрядную дозу парообразного первача, – Куда? Как будто ты сам не знаешь. Вначале в камеру, а потом – в расход.

Хотя погоди. Что-то рожа старика мне знакома. Не ты ли был мельником-мироедом в Верхних Леснянках? Где-то я тебя видел.

– Мельником я не был, – тихо ответил Крайст, – И нигде мы с вами встретиться не могли, потому, что у нас разные дороги.

Но таких, как вы, я видел не раз.

– Опять грамотный попался, – недовольно поморщился «товарищ», – В камеру, а потом – в расход…* * *

– Ты, что-нибудь понял? – спокойно спросил Риоля Крайст. И это спокойствие передалось Риолю, как передается эстафетная палочка.

– Я понял, почему у Фемиды завязанные глаза.

– Почему?

– Чтобы не видеть того, какие судьи ей иногда служат…

Грязное, давно не мытое помещение, пропахшее мочой и людской рвотой, с настолько потемневшими, что было неясно, какого цвета они были изначально, стенами и единственным окошком, таким маленьким, что в него не смог бы пролезть ребенок-ползунок, но для чего-то забранным крестом решетки, называлось камерой. По стенам камеры стояли двухэтажные нары, предполагающие, что в ней должно находиться несколько десятков людей. Но сейчас нары были пустыми. Только в углу одиноко сидела, положив руки на колени, очень красивая девушка.

Такая красивая, словно была нарисована акварелью.

– Вас-то за что? – спросила она.

– За то, что шли по дороге. А тебя?

– Сказали – за то, что проститутка.

– Милое дитя, – Крайст склонился над ней, опершись одной рукой о верхние нары, – Разве тебе пристало заниматься этим делом?

– Им, – девушка кивнула в сторону закрытой двери, – Просто хочется, чтобы я оказалась проституткой. Это дает им право на поступки.

В отношении вас – им захочется, чтобы вы были монархистами-сторонниками Учредительного собрания.

Здесь таких много перебывало.

– Но ведь это невозможно – быть одновременно сторонником и монархии, и Учредительного собрания. Эти две системы в самом принципе противопостоят друг другу, – проговорил Крайст.

– Вы всерьез? – усмехнулась девушка, не поднимая головы, – Вы всерьез ожидаете знания таких тонкостей от борцов за чужую свободу?..

– И все-таки, это хорошо, что ты не проститутка, потому, что проституция очень мерзкое дело.

Девушка подняла глаза на Крайста, улыбнулась, не без части сарказма и ответила:

– Если бы проституция была бы только сексуальной – это дело было бы не таким мерзким…

Находясь за ржавыми железными запорами, Риоль и Крайст не видели, да и не могли видеть того, что Искариот аккуратно снял свой французский пиджак и сложил его на траве. Потом повесил коричневую шляпу на сук дерева, вытащил откуда-то кожаную куртку и фуражку с красной алюминиевой звездой и нацепил все это на себя поверх жилетки.

Подойдя к калитке, он достал из внутреннего кармана замусоленный, но весь в сургучных печатях, конверт и громко постучал в дверь.

Открывшего на стук красноармейца, он оттолкнул, чем заставил бойца опешить, и твердой походкой, осознающего свою власть человека, направился к кирпичному дому.

Войдя в него, Искариот взмахнул пакетом и громко крикнул:

– Приказ от товарища Троцкого!

Фамилия «Троцкий» произвела на всех присутствующих такое большое впечатление, что мгновенно наступила тишина, а красноармейцы и их начальник вытянулись по струнке.

– Особый отряд номер тридцать два готов выполнить любые приказания борца за свободу пролетариата товарища Троцкого, – подрагивающими губами, явно трепеща, при имени Троцкий, выговорил старший.

Искариот подошел к старшему, заглянул в его испуганные глаза, и подумал: «Это не верно, что с людьми всегда нужно разговаривать на том языке, который им понятен.

Иногда, с людьми нужно разговаривать на том языке, который они заслуживают», – а потом, тем пакетом, что держал в руках, наотмашь дал ему несколько пощечин:

– Кто задержал представителей Коминтерна?!!

– Красноармеец Севрюгов, – окончательно упав душой, выговорил старший.

– Немедленно открыть камеру!

– Есть!

Но когда Искариот вошел в грязь, в которой находились Риоль и Крайст, он почему-то, прежде всего, посмотрел на девушку, словно нарисованную акварелью:

– Н-да, красивая женщина и привлекает, и отвлекает одновременно…

В этот момент из-за спины Искариота появилось испуганное лицо старшего – хмель из него, как ветром выдуло:

– Это, – он указал пальцем, при этом сделал это так, словно подчеркивал, что не имеет отношения к поступку своего подчиненного никакого отношения, и больше того – терпеть не может таких подчиненных, – Красноармеец Севрюгов. Что прикажете с ним сделать?

Искариот посмотрел на красноармейца, потом на его начальника, изобразил на лице смертельную усталость, тяжело вздохнул, и проговорил:

– В камеру. А потом – в расход.

И тебя тоже.

Стоявшие в коридоре красноармейцы дружно подтянулись, а потом, выполняя привычную работу, сорвали с уже бывшего своего старшего кожаную куртку и ремень с кобурой, и втолкнули того в камеру.

Севрюгов, поникнув головой и ссутулившись, сам отдал винтовку и, стянув с себя гимнастерку, перешагнул порог грязного помещения.

Там они оба тихо уселись на нары, готовые расстреливаться.

«Ничего себе – борцы за свободу, – подумал Риоль, – Бараны на бойню и то не идут так безропотно.

А этим все безразлично: что других стрелять, что себя под свою пулю ставить…»

– Может не стоит с ними так? – Крайст вопросительно посмотрел на Искариота.

– Какая разница? Ты ведь знаешь, что через месяц их все равно свои же в чем-нибудь обвинят.