Листопад - Екатерина Смирнова

Не знаю… – Единорог медленно прикрыл глаза. – Я устал.

Леса захлестнула горячая волна. Сострадания? Стыда? Жалости? Как назвать чувство не своей вины, которой нет оправдания?

Не смей! – тряхнул гривой единорог. И вдруг его глаза сверкнули, выдав грусть, перемолотую смехом: – если бы не эти годы, я бы, может быть, и не встретил наконец того, кто способен узнать меня и не пытаться завладеть мной…

– Неужели кто-то может не узнать тебя? – удивился Лес.

Некоторые видят… – ясно было, что разговор стоит чуду усилий. – Видят. Но не узнают.

За редким исключением, все видят какую-нибудь свою несбыточную мечту. Ничего более.

– А я?

А ты видишь всё, как есть. Только себя не осознаешь как следует.

– Не осознаю – смиренно хмыкнул Лес. – Учат меня, дурака, учат… И люди смотрят… Вот и сижу тут. Слабый стал. Старый. Битый. Дети надо мной смеются. Теперь кто угодно побьет.

Не уважают? – отстраненно поинтересовалась темнота.

– Не видят… – И тут вдруг он понял, что услышал несколько фраз назад – и замер. Неужели…

Сомкнутых рук было не разжать. А единорог все смотрел своими светящимися глазами, смотрел серебряным взглядом.

Чего ты хотел? – спросил он. Я не буду огорчать тебя, но я – это ветер. Я – это вода. Огонь… Я не могу принадлежать никому. Но пока ты жив, я смогу с тобой остаться.

Почему? – спросил Лес. Под веками горело.

Потому, что ты не желаешь владеть мной безраздельно. И за одно это, пока ты жив, в твоих венах будет гореть моя кровь. Капля твоей – у меня. И моя – тоже капля. Больше ты не вынес бы… По капле света.

Лес зажмурился и отчаянно прошептал:

– Хочу, чтобы ты был всегда.

Было раннее утро субботы. Стояла ущербная фаза луны.

Директору школы следовало бы проснуться в предвкушении праздника, но вместо этого у него, как обычно после рабочей недели, болело полголовы и слегка пошаливало сердце. «Сегодня не удастся» – промелькнула непрошеная трусливая мысль. Он сел в постели и затряс головой, прогоняя нахалку, потому что только этого ему сейчас и не хватало для полного счастья.

Он спустился вниз, поправил перед зеркалом ремень на пузе, рассеянно кивнул жене – на рыбалку я! – дежурно рявкнул сыну: – «Ты где вчера шлялся до полуночи!» – и, прихватив удочки, быстрым шагом покинул дом, продолжая хранить на лице брезгливое выражение. Словно мыша проглотил. Ну, ничего, уже скоро, скоро…

Пройдя половину пути до окраины, он перешел на бег, потом на галоп. На окраине города, вдалеке от мощеных улиц, где его уж точно никто не заметил бы, директор отбросил бесполезный багаж, сорвал с себя шляпу, опустился на землю и зарычал. Никем не замеченный нищий поплотнее вжался в стену сарая.

В воздухе что-то мигнуло, и контур нелепой фигуры, одетой в мешковатое пальто, начал постепенно расплываться. Затем что-то мигнуло ещё раз. Рядом с брошенной шляпой возник здоровенный кудлатый пёс-дворняга с белым пятном на хвосте. Точь-в точь как у оригинала на… Нет, простите. Этого мы вам не расскажем.

Пёс ухватил зубами шляпу, фыркнул, злорадно повозил её по песку и пустился прочь – важным разгильдяйским собачьим шагом. Никаких следов пальто, белья и прочего видно не было.

За ним увязались три собаки от автобусной остановки.

– Рванул как торпеда – неодобрительно буркнул нищий, провожая взглядом собачью стаю. – Интересно, а зачем ему всё-таки удочки?

Трава поверх осколков

… -На каком это языке ты меня обозвал только что?

Они шли домой с очередных посиделок, устроенных по случаю очередных выборов главы района, мирились и громко разговаривали по душам посреди вымершей холодной улицы. Там, высоко над головами, орали вороны, краснели рябиновые кисти. Сгущался вечер, большой и тёмный, и было удивительно легко вспоминать всё, что просилось на язык со дня поселения в этом городе. Голова была легкой-легкой. Приятно было даже то, что лучший друг, ведь это же, конечно, друг, пинает незнакомых собак, ведь без собак нет настоящего веселья… Хорошо бы первые звезды благословили наш город, в восхищении подумал Лес и произнес ещё один матросско-островной загиб с тремя загогулинами. Так, что и звезды бы покраснели.

Всё, что человек делает от души, так или иначе вызывает восторг.

– Я тебя внимательно слушаю! Продолжай! – театрально воскликнул Лес. – Это я от восторга.

– Как тебе сказать… Ббыл такой язык. Нне язык– диалект здешний. Только он, видишь ли, был сильно неправилен. То есть это нна мой, так сказать, взгляд.

– В чём это? – под ногу попался камень, пришлось остановиться – правда, почти не чертыхаясь – и Скати убавил свой размашистый шаг, милостиво позволив другу притормозить и постоять в позе аиста. – Тьфу, развелось тут… Было бы на что смотреть, а так и ушибся-то на ровном месте… – Так что тебе не понравилось?

– Да нну их, эти языковые закорюки… Ппонимаешь, у меня на диалекте разговаривала ббабка, когда ей всту… пало в голову меня ппоучать. Вредная т… кая бабуся, с длинной косой… Проповеди мне читала… За инсти… тут и битые морды… Так в этом вварианте слова «живу» и «служу» звучат о-одинаково. Ппредставляешь? – Скати даже затормозил от негодования, взмахнул рукой, и Лес опять споткнулся. Прямо в лужу.

– …! – Извини. …! …! Спасибо.

– Извини. Ттебе пплаток дать?

– Да лишь бы не наручники.

– Тьфу на тебя.. А слова «нужда» и «хочется» – ппрямо ппротивопположные.

– Ну и что… такого? Во всех языках так. А этот… тут… при чём?

– Не-а! Это я неппрравильно, тк-скть, выразился… Так, платком тут не ппможешь, пойдем ко мне, тут ближе… Не «хоч-тся», а … Это… Ккороче, тебе в туалет надо? Или ппожрать?

– Все надо… А что, тебе уже приспичило?

– Н-не гони. Просто ты ска… жешь «надо», а ттебя ттреснут ппо затылку. Зза то, что оппошлил ввысокое ссловво. И ппопросят уппотребить ддругое. «Ппрошу», наппример. А ппро «хочется» тут ввообще речи не идёт. Ид-диоты ппридумали. И-ди-о-ты! И для иди… отов.

– А может, и не для идиотов! – начал заводиться Лес, между делом поймав себя на мысли, что, пожалуй, калиновки было многовато.– Может… это для церкви. Или для любви. Есть же другой язык. К'ерийа, понимаешь, к'ери-наа де! По любви! Не трахаться надо, с кем попало! Любить надо! Или для тех мест, где о сортирах и речи нет… Извини, что я так грубо, но…

– Да иди ты… Ах ты, господи, ну что ж это такое… Грубо ему! – Скати опять остановился. – Насмо… трелся где ппопало хороших манер, а сам так и норовит ппод колено пподловить! – тут он был кругом неправ – под его коленом чисто случайно оказалась его же сумка, так что, видимо, пьяная изобретательность тянула не искать виноватых, а подраться. – А ну-ка, друг-собака, пподь сюда! Сейчас… я… тебя! В хлам!

Посреди пустынной грязной вечерней улицы особенно нелепо смотрелись два нетрезвых гражданина, старавшиеся попасть друг другу по морде. Правда, больше дурачились, чем попадали – если учесть то, что бывший мастер спорта и бывший участник войны за независимость южных колоний обошлись в этой великой битве без переломов, четко видимых синяков, сотрясений того и иного мозга и прочих неинтересных вещей, совсем не подходящих возвышенному разговору о строении всяческих лингвистических аномалий.

– Идиоты! – сквозь смех ворчал ушибленный Скати, медленно разгибаясь по дороге к дому. Ух… Нет, ты меня ппослушай, а то я так не… вспомню!

– Иди-иди… – часть пьяного разума Леса пыталась выстроить план немедленного побега, потому что сколько можно придумывать, но все время теряла нить, и поэтому не хотелось ни бить Теда по-настоящему, ни ломать ноги. Ноги слушались плохо. С тополя вслед бойцам свистела дриада.

– Иду… Так вот… Если ппо дороге в рай… Ззабудешь, чего ты хочешь… Тто впполне мможешь ппросвистеть ммимо… Этот самый… Рай. Нет, вход там, кухня с ттой стороны… Слышь… А рай не ппогибнет… без таких… идиотов, а? – он вытащил из кармана ключи, понаблюдал, как Лес ковыряется ими в замке, и вдруг неприлично трезвым голосом уверенно произнес: – А монахи все врут, что рая не существует. Я знаю, где он. Ппотому что сейчас ты засветил мне ппод дых и ппо макушке, а я уже отошел, и дома, а мы оба тут, и вот вам рай…

Эта мысль показалась им невероятно смешной, и в коридоре оба чуть не свалились, не дойдя двух шагов до рая.

Отхохотавшись и упав на стулья в физруковой кухне, они хотели продолжить этот замечательный диспут, но дома было тепло… Тихо… Тепло… И матрас на полу ждал гостей, обещая счастливое утро с яичницей и без похмелья.