Среди лесов - Владимир Тендряков

— Трудно узнать. Лес был.

Плетушка, наклоняясь то на одну, то на другую сторону, катилась вдоль прочной изгороди. За ней — ровное место, кусты, пни и ни одного деревца.

— Вырубили — и не жалко, нестоящий лесок-то; солнце траве открыли; потом перегородили на загоны, чтоб не все сразу топтать. Сперва один загон стравим, потом другой, третий, пока до последнего дойдешь, глядишь, уж на первом загоне трава снова поднялась… А-а, вон и кони наши. И Сережка тут… Серге-ей!..

Жеребец, подняв голову, наструнив уши, заржал. Среди пней ходили, отмахиваясь от оводов, кони, не горемычные разинские, лохматые и брюхастые, а рослые, с лоснящимися на солнце крупами.

— Загоны — хорошо. А вот пасете в загонах плохо, — произнес Роднев. — Гляди, как разбрелись, — одна там, другая здесь, не столько съедят, сколько вытопчут. Из-под ноги окармливать траву надо. Фронтом растянуть, сзади и спереди поставить пастухов, отстающих подгонять и вперед не давать заскакивать…

— Фронтом!.. Ишь ты, фронтовик, — хмыкнул Трубецкой.

Подошел, сдержанно улыбаясь, Сергей Гаврилов.

Роднев начал объяснять ему, как надо скармливать траву «из-под ноги».

— Пастухов на это дело не хватит, — усомнился Сергей.

— Хватит. Можно ребятишек, пионеров собрать. Им при конях в удовольствие, — ответил Трубецкой.

Роднев позавидовал: «Легко в таком колхозе было бы работать. На лету хватают!»

6

Под вечер Трубецкой и Роднев, уставшие, сидели на скамейке около правления.

Днем в Чапаевке на улицах тихо — весь народ на работе. Сейчас на соседнем дворе чихал и стрелял не желавший заводиться мотоцикл. Из алюминиевого раструба динамика, висящего над дверями клуба, растекалось по улице: «Не счесть алмазов в каменных пещерах…» Прошли табуном девчата: поверх городских костюмов — цветные платочки, ноги в тесных туфлях на высоких каблуках ступают так, словно пыльная дорога — хрупкий лед. На расстоянии (не слишком далеко и не очень близко — в меру) второй табунок — ребята: фуражки заломлены, плечи расправлены, впереди гармонист. Прошли и, заглушив сладкоголосого индийского гостя, прогремели:

Д-эх, сердце болит,Да под сердцем токает!Моя милка на быкеШофером работает!..

К беседующим подошел унылый Гаврила Тимофеевич.

— Как с горючим? — спросил его Трубецкой.

— Передал, чтоб съездили.

— А проверял, не вернулись?

— Не успел, Алексей Семенович.

— Что ж это ты? Сходи сейчас же, проверь.

Гаврила Тимофеевич послушно кивнул головой: «Хорошо», и отошел.

— Вот ведь человек, пока не ткнешь, не догадается, — проворчал Трубецкой.

— А где у вас секретарь парторганизации? Что ты меня с ним не познакомил? — спросил Роднев.

— Тьфу ты! Из головы вон! Да Гаврила Тимофеевич и есть наш секретарь. Слабоват… Одно — членские взносы собирает, а так — никакой помощи, все больше самому приходится… Не занимаются у нас такими Гаврилами Тимофеевичами, забыли их. У вас Груздев тоже, чай, не золото секретарь. Паникратов только портфельщиков в райкоме разводит. Его уполномоченные, как солдаты, — он скомандует, они маршируют в колхозы…

Василий насторожился: ждал, что Трубецкой скажет еще, но тот замолчал.

Солнце утонуло в дальнем лесу за рекой — день завершался огненным вечером. Раскаленные облака грозно поднялись над землей.

А на земле, на ржаном поле, на прибрежных кустах, на пыльном кустике шиповника при дороге с особенной тихой покорностью угасали дневные краски.

Роднев не торопясь ехал домой. Ему сейчас все казалось легким, все под силу. Да, он проложит дорогу от колхоза Степана Разина к колхозу Чапаева, а от чапаевцев для разинцев прямой путь — путь к науке!

Стемнело, когда он, передав лошадь сторожу в конюшне, пришел в правление. Он думал, что ему с Груздевым и Спевкиным разговоров хватит до полуночи. Но Спевкина в правлении не было. За столом на его месте сидела девушка. Она с каким-то горестным безучастием уставилась в темное окно и платочком, зажатым в кулачок, утирала глаза. Из угла в угол, скрипя половицами, ходил Груздев, сердито теребя ус.

— Что тут случилось? — спросил Роднев.

Груздев остановился.

— Вот участковый агроном из МТС, — кивнул он на девушку, — говорит: больше ноги ее у нас не будет.

— Почему?

— Да все потому, что у наших ребят ветер в головах. Она из Кузовков пешком пришла беседу провести, как договорено было, к восьми часам, а наши — гармошку забрали да все до единого в Починок. Там, видишь ли, у Мишки Бучнева молодежник. Нас со Спевкиным как раз не было, поля обходили.

Девушка, попрежнему отвернувшись, подавленно вздохнула.

— А Спевкин где сейчас?

— Да к этому, будь он неладен, Мишке Бучневу ушел, людей возвращать. — Груздев вдруг забеспокоился. — Слышь, Василий, пойду-ка и я туда, а то на Дмитрия плоха надежда. Он ведь такой парень, пока не спляшет, от Мишки не уйдет…

7

Мимо старой, накренившейся ели, по тропинке, ведущей в Чапаевку, гуськом друг за другом идут лобовищенцы. Впереди — в праздничном черном костюме — Груздев, за ним — Спевкин. Катя Морозова, бригадир первой полеводческой, шлепает по траве босиком, туфли несет в руках; она дойдет до речушки Ишимки, вымоет ноги и уж тогда на высоких каблучках войдет в Чапаевку. Худенькая, востроносая свинарка Сомова шагает размашисто; у нее такая походка, словно она на что-то сердится. Сзади всех, вразвалочку, — Юрка Левашов. Если бы еще у кого-нибудь через плечо висела гармошка, можно бы подумать — идут люди на свадьбу или на именины.

Три дня назад собравшиеся у Трубецкого Спевкин, Груздев и Роднев договорились в первое воскресенье привести колхозников из Лобовища.

И вот это воскресенье…

На собрании, где выбирали, кому идти в Чапаевку, вышел небольшой спор: послать или не послать Федота Неспанова? Посылали лучших, и старик до сих пор считался лучшим в колхозе конюхом. Но Неспанов отказался:

— Голова-то у меня стариковская, из нее, ребятки, как из дырявой торбы, что ни сыпь, все вон валится… Вы бы кого посвежей подыскали…

Решили послать Юрку Левашова.

Юрку прозвали «тесноватым». Где бы он ни появлялся — в правлении ли, у соседей ли в горнице, широкий, неповоротливый, с тяжело опущенными крутыми плечами, — всюду становилось около него тесновато: и потолок казался ниже и окна оседали к полу, а если садился писать, то обычно стол вдруг казался игрушечным — узким для Юркиных локтей.

О его силе по всем окружающим селам и деревням ходила слава. Рассказывали: ребятишки однажды шугнули в него снежком. Снежок разбился о Юркину щеку. Юрка рассердился, догнал мальца, отобрал у него шапку, подошел к старой бане Якова Горшкова, понатужившись, поднял сруб за угол, подсунул шапку и опустил… Хоть и торчит рыжее ухо, да не возьмешь. Парнишка выплакал у Юрки шапку, натянул ее, смятую, на голову и, обругав: «Тесноватый», побежал прославлять Юркину силу.

В Чапаевке, на крыльце правления, гостей из Лобовища встретил Трубецкой. Он смутился: разинцы пришли, как на праздник, нарядные, а он, хозяин, не брит, в будничном костюмишке.

— Будем учиться, товарищи, в этих вот аудиториях! — Председатель горделиво обвел рукой все: Чапаевку, поля за деревней. — В этих аудиториях, — повторил он понравившееся слово.

Гаврила Тимофеевич, секретарь парторганизации колхоза имени Чапаева, назвал, кто займется с гостями. И Юрка Левашов услышал, что его учителем станет Сергей Гаврилов.

Юрка почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок.

Зимой он был послан от колхоза на лесозаготовки бригадиром по вывозке. Лошади, правда, были неказисты, но ребята в бригаде — надежные, работящие. Рядом на участке работали чапаевцы. Сережка Гаврилов за бригадира, а вся бригада — сплошь девчата.

Как-то ехали из лесу, день выдался — неудача на неудаче: у Ванюшки Маслакова лошадь зашибла ногу, а Женька Полозов утром отстал от всех и — надо ж быть дураком — заблудился, полдня ездил по чужим участкам. Считай, еле-еле половину выработали! Невесело было возвращаться… Тут, как назло, догнали чапаевцы: кони день проработали, а идут весело; девчата сидят румяные, посмеиваются. И надо ж было сказать Сережке: «Бросили бы, ребята, коней мучить, ведь еле живы, гляди — идут, шатаются. Запрягите бригадира, он у вас за трелевочный трактор вывезет». Юрка его, конечно, головой в снег — не смейся, когда не надо!.. После того Сережка встретится — не смотрит. А теперь учить будет. Он научит!

Заведующая молочной фермой, Пелагея Саватьева, толстая, с красным лицом, подплыла к Груздеву, подставила локоток и пригласила:

— Подхватывай, куманек, пошли-ка на хозяйство. Там пораскинем умом. У дела-то способней беседовать.