Фрактальный принц - Ханну Райяниеми

нужны доктора.

– Я уверена, молодому человеку будет очень интересно увидеть, чем ты занимаешься.

– Конечно: представляю, как трудно рассмотреть жизнь Бану Сасан из башни мухтасиба.

В глазах Дуньязады появляется опасный блеск.

– Уверяю тебя, что мы видим всё.

– Моя работа важнее, чем свидание с надушенным мальчишкой, с которым ты познакомилась на вечеринке в Совете. Дуни, я благодарна тебе за старания, но нет необходимости себя утруждать.

С самым решительным, как она надеется, видом Таваддуд направляется к дверям.

– О, я полностью с тобой согласна. Это всё равно что смывать дикий код с члена муталибуна, и почти так же полезно. Но отец думает иначе.

Таваддуд замирает, ощутив холод в животе.

– Я говорила с ним сегодня утром. Я сказала, что ты раскаиваешься в своих поступках, что больше всего на свете хочешь восстановить доброе имя семьи и снова стать уважаемой женщиной.

Таваддуд оборачивается. Дуни смотрит ей в лицо честными синими глазами.

– Ты хочешь, чтобы я стала лгуньей, сестрица? Сказительницей вроде тебя?

Таваддуд плотнее запахивает на себе одежду и стискивает зубы. «Сказительница. Любовница монстров. Она больше не дочь мне». Так заявил отец три года назад, когда Кающиеся нашли её и возвратили домой из Дворца Сказаний.

– Так кто же это?

– Абу Нувас, – говорит Дуньязада. – Я думаю, отец будет очень доволен, если вы станете… друзьями.

– Дуни, если ты хочешь меня наказать, могла бы выбрать более лёгкий способ. Что нужно от него отцу?

Дуни вздыхает.

– Что ему может быть нужно от самого богатого в городе торговца гоголами?

– Я не настолько глупа, сестра. – И Кающиеся джинны вроде господина Сена кое о чём мне рассказывают. – Отец пользуется поддержкой Совета, ему нет необходимости покупать чью-то благосклонность. Почему он и почему именно сейчас?

Дуньязада прищуривается и проводит по губам одним из своих колечек.

– Полагаю, я должна радоваться хотя бы малейшему интересу к городской политике с твоей стороны, – медленно произносит она. – Кое-какие недавние события привели к тому, что наше положение стало… нестабильным. Сегодня утром совершенно неожиданно умерла член Совета: Алайль из Дома Соарец. Ты её, наверное, помнишь.

Алайль – женщина с суровым лицом за столом отца; проплешина в её тёмных волосах, оставленная диким кодом, и бронзовая птичка на плече. «Лучше бы тебе выгребать дерьмо после живых, чем становиться муталибуном, девочка». Наверное, в этом и кроется причина, думает Таваддуд, прогоняя воспоминание. В её груди возникает пустота, но она сохраняет невозмутимый вид.

– Дай-ка попробую угадать, – произносит она вслух. – Она ведь больше других поддерживала предложение отца по модификации Аккордов Крика Ярости. Как она умерла?

– Весьма своевременное самоубийство. Кающиеся полагают, что это одержимость. Возможно, это были масруры, но до сих пор они не взяли на себя ответственность. Мы продолжаем расследование. Отец даже связался с Соборностью: сянь-ку пришлют кого-то, чтобы разобраться. Голосование по Аккордам состоится через три дня. За победу необходимо заплатить. Абу Нувасу это известно, следовательно, ты, дорогая сестра, должна постараться изо всех сил, чтобы сделать его счастливым.

– Удивительно, что отец решил доверить это дело мне. – Любовнице монстров.

– Господин Нувас лично просил у отца разрешения ухаживать за тобой. Кроме того, ходят слухи, что его пристрастия… несколько необычны. В любом случае, мне будет некогда – я должна присматривать за агентом Соборности. Скучнейшее занятие, но кто-то должен взять это на себя. Так что остальное за тобой.

– Как удобно. Тебе он доверяет, а меня продает купцу, словно гогола из пустыни.

Так было не всегда. Ей вспоминается шипящая сковорода, пышущий в лицо жар и мягкие руки отца на плечах. «Ну же, Тава, попробуй, что ты приготовила. Если считаешь нужным, добавь немного майорана. Пища должна иметь содержание».

– Дорогая сестра, я ведь стараюсь тебе помочь. Отец мягкосердечен, но он не забыл твоего поведения. Я предлагаю тебе возможность показать ему, на что ты способна.

Дуни берет Таваддуд за руку. Кольца джинна на её пальцах холодят кожу.

– И дело не только в тебе, Таваддуд. Ты говорила о Бану Сасан. Если голосование будет в нашу пользу, у нас появится возможность изменить положение вещей, улучшить жизнь всех жителей Сирра. Если только ты мне поможешь.

Взгляд Дуни искренний, каким он обычно бывал, когда она пыталась уговорить Таваддуд убежать на поиски счастья или спрятаться от джинна Херимона.

– Обещания? Я думала, ты попытаешься добиться своего угрозами, – спокойно произносит Таваддуд.

– Хорошо же, – отвечает Дуни. – Возможно, есть ещё кое-что, о чём отец должен знать.

Таваддуд зажмуривается от пульсирующей боли в висках. Это Аун наказывает меня за Вейраца и Аксолотля. Наверное, я это заслужила. Может, отец снова посмотрит мне в глаза.

– Прекрасно, – медленно произносит она. Таваддуд чувствует себя замёрзшей и слабой. – Будем надеяться, что я для него достаточно необычна.

– Чудесно! – Дуни вскакивает и хлопает в ладоши. Украшения и кольца джинна громко позвякивают. – Не хмурься. Это будет забавно!

Она оглядывает Таваддуд с головы до ног и качает головой.

– Но сначала мы должны что-нибудь сделать с твоими волосами.

3

Вор и арест

Янерешительно вхожу в каюту. Если уж корабль испытывает тревогу, значит, Миели действительно в плохом настроении, а я слишком устал, чтобы выдержать бой с оортианским воином.

Мне не приходится тратить время на поиски. Она парит в центре каюты. Глаза закрыты, смуглое овальное лицо озарено свечами, похожее на тогу платье окутывает её тело, словно кокон гусеницу.

– Миели, нам надо поговорить, – начинаю я.

Ответа нет.

Я подтягиваюсь на продольной оси каюты и заглядываю ей в лицо. Веки не дрожат, и она почти не дышит. Чудесно. Наверное, она погружена в какой-то оортианский транс. Это понятно: поживите на одних ягодах в пустотелой комете, освещённой искусственным солнцем, и у вас тоже появятся галлюцинации.

– Это важно. Я хочу поговорить с Пеллегрини.

Или она погрузилась в боевую сосредоточенность? Однажды я сумел выдернуть её из подобного состояния, воспользовавшись биотической связью, но для этого мне пришлось проткнуть ладонь сапфировым осколком. Повторять этот опыт мне совсем не хочется, кроме того, связи больше нет. Я щёлкаю пальцами перед её лицом. Потом трогаю за плечо.

– «Перхонен», с ней всё в порядке? – спрашиваю я у корабля.

Но и корабль тоже не отвечает.

– Миели, это не смешно.

Она начинает смеяться – негромко и мелодично. А потом открывает глаза, и на её лице появляется змеиная улыбка.

– Ещё как смешно, – возражает Пеллегрини.

В голове у меня открывается и закрывается дверь тюрьмы. Но не «Дилеммы», а другой тюрьмы, из далёкого прошлого. Возможно, было бы лучше, если бы я там и остался.

– Привет, Жозефина, – говорю я.

– Ты ни разу меня не позвал, – заявляет она. – Я оскорблена.

– Ну, на Марсе мне показалось, что у тебя мало времени, – отвечаю я.

В прищуренных глазах появляется опасный блеск. Наверное, не слишком разумно напоминать ей о нашей последней встрече, когда из-за меня власти Ублиетта вышвырнули её с планеты. Хотя, с другой стороны, может, это и к лучшему.

– Жозефина Пеллегрини, – произношу я её имя.

С ним, безусловно, связаны