Русские понты: бесхитростные и бессовестные - Дэвид Макфадьен

Здесь имеется в виду некая конкурентная борьба, проявляющаяся в психологической атаке на невидимого или неведомого противника. Делается это и телом, и словами (вернее: словами, а потом телом). Это — мимолетная подмена смысла, или «правды», дезинформация другого человека, когда его берут на испуг и используют «его приверженность стандартным (средним) нормам морали». Порой экстремальными словами — матом — и соответствующими жестами понтярщик демонстрирует пугающую экспансивность: он действует вне пределов норм или ограничений. «ВОТ я какой! (Быстро, парень, поверь мне; я так не смогу долго…)». Почему понтующийся прибегает к такому мелкому блицкригу? Потому что нет у него сил на длительный конфликт: надо одним махом обмануть противника, так как он сам сомневается в своих способностях.

Когда я понтуюсь, то рано или поздно (очень даже скоро!) действительность меня догонит, и тогда собеседник или соперник уже не будет во власти иллюзии. Дело только во времени. Как было умно сказано на одном онлайновом форуме, если некая особа утверждает по поводу даже далекого будущего, что «никогда не наденет дешевую шмотку, купленную на рынке» или ни за что не спустится в грязное метро — это понт. А поскольку понт сам по себе длиться долго не может (или должен повторяться), то «нужда скоро припрет, как миленькая сядет».[12]

Иногда это соответствует денежным обстоятельствам, иногда нет. Некоторые исследователи, объясняя природу понта, ставят знак тождества между причиной такого поведения и капиталом. Для них понт — это «способ общения в эпоху раннего капитализма» среди клиентов модных клубов, ресторанов и баров, желающих занимать первое место у стойки.[13] Такую ситуацию можно легко представить на американском Диком Западе: вокруг одна пустыня, посреди которой построен первый бар. Местоположение стульев делает его сразу же ареной демонстрации социального статуса. И тогда — в абсолютно незнакомом месте, совсем ненадолго — придумывается мимолетный жест, чтобы создать впечатление долговременной, неопровержимой важности. Все выражается в пространстве: «Во! Смотри-ка, какоооое место я тут занимаю…» — ну да, в стране бесконечных дюн, усеянных загорающими русскими утками.

Понт — желание добиться и удержать «первое место» в мире, который (пока) твоего статуса не знает. Понт — поиск постоянства в нестабильных условиях, среди вечно перемещающихся дюн например. Поэтому надо казаться главнейшим. Дело скорее в презумпции какого-то умения или дара, чем в его присутствии. И победа, и поражение зависят от иллюзии владения. Итак, выходит, что «наличие реальных знаний, талантов, способностей… исключает понты?.. Ведь понты они потому и понты, что пустые (даже слово какое-то пустое)».[14] Правильно!

Это настоятельное, беспрестанное стремление заявить о себе «я — первый» или «мы знаем лучше всех». Быть первым, однако, значит быть последним: больше никто меня не одолеет. Это адская, черная работа в надежде создать имидж легкого контроля над миром. Поскольку охота за неопровержимым статусом или полной, окончательной и поэтому «истинной» значимостью не знает преград, «кое-что» быстро станет «ничем», как в вышеупомянутой патриотической песне «Россия» из экранизации Солженицына. Надменное упорство станет празднованием того, чего не было.

Развитие идеи национальной гордости в той же России с 2000 года некоторым столичным телезрителям кажется таким видом понта, поскольку ленты телевизионных новостей отличаются обилием одинаковых и несколько неуверенных повторений: «Мы… да мы… да мы лучше, да мы всех сделаем» и пр. Дело — и это важно! — заключается в ритме понтов: в количестве и частоте… слишком много или слишком часто — и эффект непринужденности теряется. Можно провести параллель с капиталом: это система передач виртуальной информации, эффективность которых реализуется только при ее потере. Понт использован, но и сразу исчерпан. Надо еще раз… Хотя мы все знаем, что понт — дороже денег, «хороший понт — он те же деньги».[15] Вот тебе Россия.

А в Штатах? Может у них все не так? В начале второго (спорно выигранного) тура Буш объявил, как будет расходовать свой «политический капитал», но, когда он был избран, реальность опровергла его предвыборные обещания. «Война против террора» была развернута, но только не в той стране, и произошел крах рынка недвижимости (пригородных фасадов, за которыми ни хрена не было). Помните последнюю сцену у Пелевина в романе «Generation “П”»? Ходят слухи о том, что политиков просто не существует, а есть только понтовые голограммы, управляемые тайными (невидимыми, незнакомыми) структурами:

Экран стал покрываться квадратиками с фрагментами цветного рисунка, как будто кто-то собирал головоломку. Через несколько секунд Татарский увидел знакомое лицо, в котором чернело несколько недосчитанных дыр… «Слушай, — спросил он, — а что, у американцев то же самое?» «Конечно. И гораздо раньше началось. Рейган со второго срока уже анимационный был. А Буш…»

Поза за позой, пиар за пиаром формируется стремление человека «показать свое мнимое превосходство (именно превосходство). Неважно в чем — в знаниях, достатке, связях». Из-за того, что каждый новый понт должен хоть чуть-чуть отличаться от предыдущего (иначе все станет белым шумом и будет неинтересно), понтярщик своими попытками добиться стабильности на самом деле достигает обратного. Понт сопровождается пустозвонством, чего сам человек так боится, и — как ни глупо! — делается это максимально показным образом, так, чтобы все видели: «Идет постоянное сравнивание с окружающими — с якобы аргументированными доводами их никчемности. Просьба не путать понт с умением радоваться жизни».[16]

Возможная путаница с радостью жизни очень важна, потому что понт направлен именно на то, чтобы создать впечатление радостного входа в мир, игру, большой город или незнакомое будущее, а получается чаще всего совсем по-другому. Понт становится отчаянной, злостной самозащитой, а не радостным вступлением в зону чужой значимости, как у команды Аршавина или мультиков Куки. Понтярщик не знает конкретно, чего хочет, с кем именно он общается в неясном процессе формирования личности или что вообще с ним будет.

Сколько есть конкретных видов понта? — Четыре

Пора все привести в мало-мальски приличный порядок при помощи конкретных категорий. Иногда высказывается суждение, что существуют четыре типа понта. Первый тип неотделим от материального мира: когда ты говоришь (или показываешь), что тебе принадлежит больше материальных ценностей, чем на самом деле. Или ты в состоянии пользоваться и манипулировать тем же самым миром, как тебе заблагорассудится. А когда мир не ведет себя согласно твоему генеральному плану, дело порой доходит до мордобоя. Тут после очередного провала из-за твоего мизерного запаса слов начинаются так называемые «физические» понты. «Этот понт — со стороны других лиц — может нанести физический вред. Пример: “Эй, пацан! Ты вообще, шо такой дерзкий?”». Восходит ли этот первый вариант к общей, вневременной психологии или к личному опыту — спорный вопрос.[17]

Если, между прочим, у тебя возникнет желание проверить пределы такого материального мира на деле, достаточно толкнуть кого-нибудь пару раз в медленно движущейся очереди. Получишь бесплатное знакомство со второй категорией понта — «общественной». Тут мы обнаруживаем желание превратить любое социальное влияние в силу, поднимающую человека (тебя!) на одну ступеньку выше по общественной лестнице. Это просто увеличивает число людей, которых надо убедить или обмануть… Другими словами, чем сильнее за материальным или физическим понтом ощущается жажда своей уникальной, универсальной (и одинокой!) роли в мире, тем больше необходимость заводить новые знакомства. Новый понт нуждается в новой аудитории. Но каждое такое знакомство приносит и новый риск, что будешь разоблачен. Вот один из коренных парадоксов понта.

Остается только надеяться, что над толчками и ушибами удастся подняться ввысь, туда, где находится третий вид понта — «духовный». Тут человеку требуется доступ к чему-то идеальному — либо к редкостному внутреннему состоянию, либо просто к какой-то идее, которую «братья наши меньшие» никогда не осмыслят. Бывает порой, что после безуспешной попытки взять знакомого на духовный понт человек прибегает к искусственным приемам: «Он начитывается сайтов/книг/ мнений и начинает сражать всех наповал своим нереально особенным мнением, которое он может даже не понимать». Это довольно часто наблюдается в области интеллектуального снобизма, который выливается в претензии на «духовность». Поэтому самый читающий народ в мире якобы скупает модные издания стопками, «даже не задумываясь над прочитанным, и сыплет пафосные речи на тему глубины мысли, доступной только избранным».[18]