С нами были девушки - Владимир Кашин

— Товарищ лейтенант! Отделение возвратилось с занятий. За командира ефрейтор Чайка.

Андрей, услышав чистый, звонкий девичий голос, повернулся и принял стойку «смирно». Сердце его застучало сильнее. Перед ним стояла та самая девушка, которую он видел сегодня возле речки.

3

Лежа на твердом топчане, Земляченко не мог уснуть. Первый день в новой части, богатый впечатлениями, утомил его. Еще час или два назад, возможно, он и уснул бы. А сейчас в голову лезла всякая всячина.

В офицерской комнате было полутемно, в открытое окно светил золотой полумесяц. «Ниченька мисячна, зоряна, ясная, видно — хоч голки сбирай», — подумалось Андрею; послышался мотив песни, будто кто запел ее рядом, вспомнилась передовая. Там солдаты на все корки ругают «ноченьку ясную». Гитлеровцы сейчас наверстывают, их бомбардировщики коршунами вьются над землей, враг пытается контратаковать… «Видно — хоч голки сбирай…» А потом не иголки, а раненых полезут подбирать санитары.

Андрей услышал возле себя храп. Слева от него, накрывшись с головой, спал тот самый офицер, с которым Андрей познакомился в столовой, — начпрод части Белоусов.

Лейтенант протянул руку к его кровати и легонько дернул за одеяло. Не помогло. Пришлось подняться и поправить соседу подушку. Белоусов спросонок что-то пробормотал и повернулся на бок.

Земляченко посмотрел на кровать справа от себя. Там, разметавшись, спал Грищук.

«Страж неба! — с иронией подумал Андрей. — Еще и про мужество болтают. Мужество и терпение! Посидели бы в гнилом окопе или позябли на Миусе в камышах, по грудь в воде, под роем пуль, среди всплывающих разбухших трупов! А то окопались в этой тиши в начищенных сапожках и беленьких подворотничках. Придумали себе красивые слова, чтобы хоть как-нибудь оправдаться перед собственной совестью… Терпение — это еще понятно… Надо-таки терпение, чтоб выдержать среди этого девчачьего войска…»

Он вздохнул и опять умостился на топчане. Сон не шел.

Лег на бок, попробовал, как в детстве, зажмурив глаза, считать от единицы до десяти… Цифры сменяли одна другую, но сон не приходил. Андрей начал считать до сотни. Цифры вспыхивали и гасли в усталом мозгу. Наконец Земляченко лег на спину, раскрыл глаза. На серебристой стене отражались черные мохнатые тени ветвей, рисовались причудливые картины.

По какой-то ассоциации ему вспомнились встречи с ефрейтором Чайкой.

Вначале это была незнакомая девушка в солдатской гимнастерке, молча стоявшая со свертком в руке, пока подруга разговаривала с офицером. В отличие от подруги она чувствовала себя неловко, даже пряталась за ее спиной. Затем выглянула и поразила Андрея своим глубоким, задумчивым взглядом… И вот — стройный, подтянутый ефрейтор, который докладывает ему в казарме, оказывается той же самой девушкой. Зина…

В военном училище Андрей не задумывался над тем, как сложится в будущем его личная жизнь. Черные тучи клубились над Родиной, над всем любимым и дорогим ему. Не об этом думалось и на переднем крае. Только в госпитале, когда участливые, нежные руки санитарки поправляли подушку, или весенними вечерами, когда свободные от дежурства девушки пели в госпитальном саду, что-то тревожно-обидное заползало в его душу…

И вот встреча с Зиной. Что это: случайность — просто вихрь войны кинул их в одно место — или, может, что-то большее?..

Да нет! Кто ищет сейчас личного счастья?!

А ведь славная девушка. Такая нежная стыдливость в каждом ее жесте, такой чистый взгляд! Интересно, какого цвета у нее глаза — серые или синие? Наверно, синие. А может, просто светлые, чуть голубые?..

Андрей никак не мог вспомнить, какие же у нее глаза? Он поднялся. Где уж тут спать! Осторожно, чтобы не наткнуться на кровать, подошел к окну.

С улицы веяло свежестью. Воздух, казалось, был густым и сладким — это душистая липа в жаркой истоме смешивала свой аромат с запахом отцветающей акации.

Андрей выглянул в окно. Прохладная струя воздуха ударила ему в лицо. Над головой простерлось звездное небо. Но вот вдруг изменился знакомый рисунок созвездий, мигнули и погасли в глубине неба две новые звездочки — это шли патрульные истребители.

…Небо. То таинственно-молчаливое, то грозное, нависало оно над Андреем на переднем крае. Высоко журавлиным клином проплывали во вражеский тыл бомбардировщики; над позициями на бреющем полете мчались штурмовики. А на земле, изрытой ходами сообщений, окопами, блиндажами, тоже ни на минуту не замирала жизнь. В широких котлованах, прикрытые маскировочными сетками, стояли дальнобойные орудия, сквозь щели амбразур выглядывали стволы пулеметов, на тарельчатых плитах притаились минометы. С винтовками и автоматами караулили в окопах стрелки. И незаметно для постороннего глаза тянулись всюду линии связи, сидели солдаты у телефонов и раций.

На переднем крае Андрей вспоминал о небе только тогда, когда начинался воздушный налет или открывала огонь артиллерия немцев. Он зарывался в землю и каждым нервом чувствовал небо, с которого летела смерть. А в минуты затишья или когда он сам шел в наступление, совсем забывал о бескрайнем океане, что нависал над ним. Земляченко был солдатом земли… А вот теперь должен стеречь небо… Удивительно! И нужно было ему попасть под минометный обстрел, после которого очутился в госпитале, а потом в этой части! Возле калитки маячил часовой — девушка или парень, Андрей не мог издали разглядеть. Подумалось: может, это как раз Чайка стоит? Ну, если ему все время станет мерещиться эта девушка, хороша будет служба!

Ответ на вопрос, который целый день его беспокоил, внезапно выкристаллизовался. Нет, здесь ему не служить! Постоянные угрызения совести, мысль, что он притаился во втором эшелоне, и ко всему это странное беспокойство: только увидел девушку — и уже она тревожит его, манят ее глаза, безразлично, какие они — светлые или темные… Напишет завтра рапорт. Командование части должно его поддержать: ведь он не знает этой самой службы ВНОС! Пусть отправят на фронт!

Фронт. Почему-то сейчас вспомнилось не то время, когда он уже притерпелся к окопной жизни, а первые дни, когда его трясло в болотистом окопе — от мокрой земли, липкой одежды и от неодолимого страха.

И все же он решил написать рапорт: пусть куда угодно откомандируют, только бы не здесь, не в этих странных войсках…

Андрей успокоился, вернулся на свой топчан и с наслаждением растянулся на нем. Он еще раз вспомнил о Грищуке, но теперь уже без огорчения и обиды, а как о чем-то совершенно комическом и даже улыбнулся в темноте. Поудобнее умостившись головой на подушке, он почувствовал, как погружается в глубокую, мягкую бездну. Через несколько минут он крепко спал…

Глава вторая

1

Медленно угасает день. Раскаленное солнце склонилось к далекому горизонту. Озаренные косыми лучами, красновато отливают железные крыши домов и блестят стекла окон. От акаций и лип ложатся на землю длинные тени.

Несколько минут назад открылась дверь батальонного поста перед очередной сменой. Сегодня в оперативной комнате и Андрей. На рапорте, в котором Земляченко просил откомандировать его в пехотную часть, Моховцев коротко написал: «Отказать» — и велел каждый вечер приходить на БП.

Оперативная комната помещалась в подвале. Ее герметизировали, чтобы посторонний шум не мешал напряженной работе наряда. Здесь мозг разветвленной системы, которая контролирует пространство на сотни километров.

На стенах — затянутые матерчатыми занавесками схемы дислокации наблюдательных постов, схемы связи и оповещения летчиков, прожектористов и зенитчиков. Вдоль стен — маленькие столики с телефонными аппаратами. У каждого сидит девушка-солдат, которая держит связь с постами. Одна линия ведет на радиостанцию.

А посреди комнаты, на низком круглом столе, лежит большая карта. Дежурный офицер контролирует по ней пролеты вражеской авиации и своих самолетов — все, что делается в небе над охраняемой территорией. На столике дежурного еще одна схема дислокации, меньших размеров, чем на стене; на ней во время налета дежурный обозначает синим карандашом путь врага, а красным — курс наших самолетов. Причудливыми линиями вычерчивается здесь на протяжении суток сложная воздушная война.

Старший лейтенант Капустин докладывает лейтенанту Грищуку, заступающему на дежурство, обстановку в воздухе, сдает смену, и старый наряд оставляет оперативную комнату. К телефонам и планшету садятся другие солдаты.

Грищук приказывает проверить связь на всех линиях. На БП он немногословен, официален и даже суров. Андрей, не зная, куда себя деть, садится на стул возле оперативной карты. Девушки негромко говорят по телефону. Потом в комнате надолго наступает тишина, полная напряженного ожидания.