Крепостное право - Мария Баганова

рук для одного рта, а у меня две для семи ртов, сам ты счет знаешь. Да хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут. Барин подушных не заплатит; ни барана, ни холста, ни курицы, ни масла не уступит. То ли житье нашему брату, как где барин оброк берет с крестьянина, да еще без приказчика. Правда, что иногда и добрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины».

На робкое замечание просвещенного городского барина, что, мол, «мучить людей законы запрещают», мужик отвечал:

«– Мучить? Правда; но небось, барин, не захочешь в мою кожу. – Между тем пахарь запряг другую лошадь в соху и, начав новую борозду, со мною простился».

В конце XVIII – начале XIX века почти все помещики стали увеличивать барщину: вместо трех положенных дней землепашцы трудились шесть. Некоторых только в праздники отпускали обрабатывать свою землю.

А еще помещик мог поступить так: отобрать у крестьян всю землю и сделать ее своей. На этой земле крестьяне должны были трудиться как рабы, получая в качестве платы скудный натуральный паек, который назывался «месячиной». Если кто-то пытался протестовать, то помещик имел право сослать «бунтовщика» на каторгу.

Оброк

Другой повинностью был оброк – налог, который взимался с крестьян в пользу помещика. Они должны были выплачивать оброк ежегодно, независимо от того, работали ли они на поле помещика или нет.

Оброк мог быть натуральным и денежным. Натуральный – это часть урожая с личных крестьянских наделов. Обычно он составлял 1/10 или даже 1/5 от всего урожая. А могло быть и больше – как барин решит!

Денежный оброк выплатить было труднее: крестьянин должен был продать часть урожая и отдать барину вырученные деньги.

Академик Николай Яковлевич Озерецковский рассказывал, что крепостные баронессы Фридрихсовой[7], жившие по реке Морье, близ Петербурга, обязаны были каждый, помимо денежного оброка, ежегодно «поставлять в Петербург, к дому своей госпожи, 18 саженей березовых дров и 50 бревен, которые сплотя и поклав на них дрова, гоняют они в Петербург водою». Кроме того, каждый крепостной должен был еще доставить 500 соленых сигов и 25 свежих лососей.

Высокий оброк платили также окрестные огородники.

Андрей Парфёнович Заблоцкий-Десятовский писал: «Количество оброка не всегда соразмеряется с пространством и качеством угодий, оно основано только на возможности взять с крестьян ту или другую сумму». Он добавлял: «Оброчный крестьянин редко имеет достаточный капитал для производства выгодного хозяйства. Но если бы и имел, то он не захочет обратить его на улучшение хозяйства, потому что ни земля, ни строения, ни даже рабочий скот и орудия не принадлежат ему по закону в собственность. Самый образ занятий его зависит от произвола помещика, который во всякое время может переселить крестьянина, взять во двор, отдать в солдаты, продать и пр».

Крепостной Фёдор Бобков – человек грамотный и даже не без образования – тоже писал, причем совершенно без эмоций, как об обычном деле: «Наступил октябрь, и барыня увеличила оброк. Велела написать в варнавинское имение о присылке 3 пудов меду и 100 пар рябчиков и в юрьевецкое о присылке 300 аршин холста и белых грибов и малины сушеной – пуд. Хочет также барыня продать дом, за который назначила цену 12 000 рублей. Приходил комиссионер, поговорил о продаже дома и стащил из буфета серебряные ложки».

Конечно, крестьяне всеми силами пытались преуменьшить свой доход, чтобы выплачивать меньший оброк. Ведь размер оброка помещик устанавливал произвольно и мог в любой момент его увеличить. Поэтому даже те, кому удавалось хорошо заработать, не спешили покупать себе хорошую одежду или еще как-то демонстрировать достаток. Как отметил в своих мемуарах русский географ и путешественник Пётр Петрович Семёнов-Тян-Шанский, русский крепостной «опасался проявлять какие бы то ни было признаки своей зажиточности, боясь, что всё накопленное им, при полном его бесправии, будет отнято у него помещиком или приказчиком, что нередко и случалось». Когда одного из крепостных спросили, почему у него такой плохой печной горшок и дурная ложка, он ответил: «Если бы мой хозяин увидел, что я пользуюсь лучшими, он тотчас увеличил бы мой оброк».

Бывший крепостной богатого петербургского помещика Салтыкова Николай Шипов рассказывал, как однажды его барин приехал со своей женой в принадлежащую ему слободу Выездную, близ города Арзамаса Нижегородской губернии. «По обыкновению, богатые крестьяне, одетые по-праздничному, – писал Шипов, – явились к барину с поклоном и различными дарами; тут же были женщины и девицы, все разряженные и украшенные жемчугом. Барыня с любопытством всё рассматривала и потом, обратясь к мужу, сказала: «У наших крестьян такие нарядные платья и украшения; должно быть, они очень богаты и им ничего не стоит платить нам оброк». Недолго думая, помещик тут же увеличил сумму оброка. Потом дошло до того, что на каждую ревизскую душу падало вместе с мирскими расходами свыше 110 рублей ассигнациями оброка. Помещик назначал сколько следовало оброчных денег со всей вотчины; нашей слободе приходилось платить 105 000 руб. ассигнациями в год».

Если помещик решал, что крестьяне заплатили ему недостаточно, он мог взять недоимку силой. Молодой князь А.И. Одоевский, сын весьма состоятельных родителей, поэт и будущий декабрист, в августе 1824 года обратился к ярославскому губернатору с письмом, в котором, указав, что его крестьяне, «под разными предлогами от платежа наложенного на них умеренного оброка уклоняются», ходатайствовал о принятии губернатором «всех мер» для взыскания оброка. «Все меры» означали безжалостную порку землепашцев.

Помещику Дурново его управитель докладывал: «Какие были мои предприятия и неплательщикам жесточайшие истязания – один только бог знает».

Богатейшие князья Юсуповы тоже применяли подобные меры для взыскания оброка. «Взнос без палки не бывает», – докладывал в 1840 году их тульский управитель. Однажды он счел необходимым пять раз перепороть «всех вообще» крестьян, чтобы вытребовать с них запрошенный барином оброк.

Истязания могли быть не только физические. Фёдор Бобков писал: «В январе получен ярославский оброк 1600 рублей. Это в первый раз из доставшегося по наследству имения после смерти Петра Ивановича Демидова. Покойный не любил, чтобы оброк не вносили в срок. В противном случае староста вызывался в Москву, ему обривали голову и заставляли мести двор до тех пор, пока новый староста не привозил оброка. Иногда же бывали случаи, когда Демидов списывал со счета оброк за целый год, прощал».

А.А. Красносельский. Сбор недоимок. 1869

Бритье головы или полголовы старостам было в обычае у помещиков. Александр Иванович Герцен тоже вспоминал: «Помню я еще, как какому-то старосте за то, что он истратил собранный оброк, отец мой велел обрить бороду. Я ничего не понимал в этом наказании, но меня поразил вид старика лет шестидесяти: он плакал навзрыд, кланялся в землю и просил положить на него, сверх оброка, сто целковых штрафу, но помиловать от бесчестья».

Но кроме налогов в пользу помещика крестьяне платили еще и государственное тягло или, в более позднее время – подати. Так называлась система денежных и натуральных государственных повинностей крестьян и посадских людей в Русском государстве. Основной единицей налогообложения долгое время была соха. Одной сохой можно было вспахать примерно 400 четвертей[8] земли. В 1679 году эта система налогообложения была заменена подворной.

Пётр Великий ввёл еще и подушную подать – то есть налог, который выплачивал каждый крестьянин мужского пола.

Крестьяне не только платили налоги, но и исполняли другие повинности. Например, их могли обязать участвовать в строительстве или ремонте дорог.

Паспорта и беспаспортные

В 1724 году был принят указ «О перемещении крестьян». Согласно этому указу, крестьяне без разрешения помещика не могли уйти со своей земли даже на заработки. Для того чтобы выехать из родной деревни, крепостной обязан был иметь при себе паспорт, который должен был быть засвидетельствован земским комиссаром и полковником того полка, который стоял в данной местности.

В случае кратковременной отлучки могло быть достаточно лишь отпускного билета, который подписывал управляющий поместьем.

Крестьянин, не имевший документа, считался беглым, если его обнаруживали на территории, отдаленной от постоянного места жительства более чем на 30 верст.

«Беспаспортные», то есть беглые, проживавшие без документов, были