Четверть века назад. Часть 2 - Болеслав Маркевич

— Вотъ видите, вы тоже, вспыльчиво прервалъ ее еще разъ Гундуровъ, — вы тоже признаете за нимъ всѣ права, а за мной никакихъ!…

— Самое священное изъ нихъ, воскликнула его тетка:- она платитъ тебѣ взаимностью…. Но самъ ты, говори по совѣсти, стоишь ли ты ея?…. Послушай, Сережа, ты мнѣ съ дѣтства никогда не лгалъ, говори, — и отъ пронимавшаго ее волненія красныя пятна выступили на лицѣ Софьи Ивановны, — что ты сказалъ княжнѣ? Я все время тамъ слѣдила за твоимъ лицомъ: у тебя были не хорошіе глаза когда ты говорилъ съ ней, они были злѣе чѣмъ того требовала даже твоя роль; она видимо такъ страдала что на нее смотрѣть, нельзя было безъ жалости. Не изъ-за одного же это утренняго разговора здѣсь? Было еще что-то потомъ, въ театрѣ? Что ты ей сказалъ?

Лицо Сергѣя поблѣднѣло:

— Я былъ подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ оскорбленій, того что сказано было — и предъ самымъ, какъ нарочно, выходомъ моимъ на сцену… Я… передалъ объ этомъ, чуть слышно договорилъ онъ.

— Счелъ нужнымъ сообщить ей то что говорилъ какой-нибудь Свищовъ!.. Отлично! Что же дальше?

— Что «дальше»? переспросилъ онъ безцѣльно, не зная куда дѣться отъ неотступнаго взгляда тетки, который онъ чувствовалъ и сквозь опустившіяся его вѣки.

— Отъ того что могъ говорить господинъ Свищовъ ей не могло быть ни тепло ни холодно, я въ этомъ увѣрена, рѣзко промолвила Софья Ивановна;- ты къ этому долженъ былъ прибавить своего чтобы довести ее до того что она не могла даже доиграть до конца?…

Въ душѣ Гундурова происходило въ эту минуту нѣчто подобное тому что испытываетъ человѣкъ стоящій на скалѣ надъ глубокою рѣкой и чувствующій что у него кружится голова, и онъ сейчасъ, сейчасъ упадетъ съ высоты въ эти темныя волны….

— Что могъ я сказать въ такомъ состояніи, проговорилъ онъ не своимъ, визгливымъ, чуть не плачущимъ голосомъ, — когда я видѣлъ что все противъ этого…. когда она сама утромъ сказала что ея мать никогда…. Я сказалъ…..

Онъ словно захлебнулся.

— Что? Что сказалъ? настаивала Софья Ивановна, не отрываясь отъ него взглядомъ.

— Я сказалъ что былъ сонъ….. Онъ остановился опять.

— «Сонъ», повторила она, — то-есть, то что ты любилъ и надѣялся — сонъ? Такъ?… Ну, а за этимъ что же?

— Что же послѣ сна? пылко, грубо воскликнулъ Сергѣй, понимая что скала обрушилась и онъ безнадежно летитъ въ воду:- послѣ сна пробужденіе….

Софья Ивановна перегнулась всею грудью черезъ столъ, какъ бы желая дотянуться глазами до самыхъ глазъ племянника, причемъ блонды ея чепчика чуть не вспыхнули отъ пламени одной изъ стоявшихъ тутъ свѣчъ. Гундуровъ только успѣлъ схватить ее и отставить.

— Ты это сказалъ княжнѣ? Ты, значитъ, отказался…. отказался отъ нея?….

Она такимъ же порывистымъ движеніемъ, упершись руками о столъ, встала на ноги:

— Сергѣй Михайлычъ Гундуровъ наплевалъ на ангела, котораго слѣды онъ не достоинъ цѣловать!.. Что же мы здѣсь дѣлаемъ? Для чего я не у себя, въ Сашинѣ, а маюсь здѣсь и участвую во всемъ этомъ уродствѣ?… Пошли мнѣ Машу! Я ни минуты не останусь здѣсь!.. Я какъ предчувствовала, боялась увидать княжну послѣ этого театра…. Я ее болѣе и не увижу никогда, мнѣ слишкомъ стыдно и больно было бы взглянуть ей въ глаза. Пошли мнѣ горничную!..

Гундуровъ всталъ весь блѣдный, съ посинѣвшими губами:

— Дѣлайте какъ знаете, проговорилъ онъ какъ въ бреду, — но я этого не переживу…

Все ея возбужденіе мигомъ соскочило съ нея: она упала снова въ кресло, испуганно воззрясь ему въ лице:

— Ты сумасшедшій! проговорила она дрожащимъ голосомъ и подымая плечи. — А я тебя избаловала, это правда, примолвила она помолчавъ, — ты эгоистъ сталъ, не деликатенъ….

— Тетя, пощадите, прошепталъ онъ, — у меня и такъ въ душѣ адъ!..

Ей вдругъ сдѣлалось неимовѣрно его жаль.

— Надо же однако рѣшить, Сережа. У насъ утромъ сегодня положено было что я завтра должна была говорить съ ея матерью, но если ты отка…

— Боже мой, прокричалъ онъ, отчаяннымъ жестомъ закидывая себѣ обѣ руки за затылокъ, — да скажите же себѣ сами, могу ли, могу ли я отъ нея отказаться!..

— Хорошо, сказала Софья Ивановна послѣ новаго, довольно долгаго молчанія наступившаго за этимъ, — я спрошу княжну, и если она все также согласна будетъ и теперь, я переговорю съ этою Аглаей.

— Она откажетъ! тоскливо выговорилъ Сергѣй.

— Кто?

— Княгиня.

— Лишь бы княжна не отказала… Я бы на ея мѣстѣ навѣрное это сдѣлала послѣ твоей безсмысленной, неделикатной выходки! съ новымъ пыломъ вскликнула Софья Ивановна. — Какъ ты хоть чутьемъ не понялъ, ужь если сердца у тебя на это не хватило, какъ много обѣщала она тебѣ сегодня утромъ, и какъ безконечно счастливъ и благодаренъ долженъ бы ты ей быть за это?

Гундуровъ недоумѣло воззрился на нее.

— Она сказала, тетя, что не пойдетъ противъ воли матери

— Да, но вмѣстѣ съ тѣмъ сказала что не пойдетъ за того… И не пойдетъ, не такая она дѣвушка! И этого тебѣ мало? И ты не понялъ до сихъ поръ сколько надеждъ подаетъ она тебѣ этимъ, и на какую муку обрекаетъ себя въ предстоящей ей за это борьбѣ съ матерью, совсѣмъ окружающимъ?… А ты про какія-то дурацкія свои «униженія» толкуешь и плачешься о томъ что княгиня откажетъ… Ну да, откажетъ, я въ этомъ не сомнѣваюсь… и отъ этихъ ягодокъ, торопливо промолвила Софья Ивановна, нервно развязывая ленты своего чепца, — отвѣдывать придется мнѣ, а не тебѣ… И что же изъ того что откажетъ? Или ты въ самомъ дѣлѣ до того ужь набалованъ что вовсе не способенъ терпѣть и ждать? раздраженно добавила она, досадуя всею душой что онъ самъ «сердцемъ не понимаетъ» и она должна «разжевать все это и ему въ ротъ положить.»

— Тетя… могъ только проговорить онъ.

Словно какимъ-то небеснымъ лучомъ озарило его. Его такъ и подмывало кинуться ей на шею, задушить ее въ своихъ объятіяхъ… Но онъ воздержался: онъ и такъ уже достаточно сегодня «показалъ себя ребенкомъ, мальчишкой…» Чувство стыда и вмѣстѣ съ нимъ какой-то безмѣрной отрады нажимало ему грудь, туманило глаза его. Онъ сѣлъ опять за столъ и упершись о него локтями закрылъ себѣ лицо обѣими ладонями

Софья Ивановна долго, молча и не улыбаясь глядѣла на него.

— Ну, а теперь ступай туда, покажись, сказала она наконецъ; — да поди вотъ къ зеркалу, волосы пригладь и поправь галстукъ, онъ у тебя совсѣмъ на бокъ съѣхалъ…

V

— Maman! тревожно вскликнула Женни Карнаухова въ одинъ изъ интереснѣйшихъ моментовъ своего flirtation съ Чижевскимъ;- отвернитесь скорѣе отъ меня и не смѣйте оборачиваться пока она здѣсь будетъ!

Княгиня Додо съ хозяйкой дома входили въ двери танцовальной залы съ конца ея прямо противоположнаго тому мѣсту которое, именно въ чаяніи этого, по указанію предвидчивой Женни, и было избрано дирижировавшимъ мазуркою кавалеромъ ея. Какъ ни увлекалась она своею полунѣжною, полунасмѣшливою болтовней съ нимъ, глаза опытной свѣтской дѣвицы то и дѣло поглядывали на эту дверь, изъ которой съ минуты на минуту могла выдти зубастая мамаша и «въ случаѣ еслибъ она, Боже сохрани, что-нибудь замѣтила,» сдѣлать ей тутъ же «сцену,» или даже прямо, до ужина, увезти домой, «если только папа партію кончилъ.» А ей, какъ нарочно, такъ было весело, и никогда еще Чижевскій не былъ «si amusant», и не казался такъ влюбленъ въ нее какъ въ этотъ вечеръ. «Ухъ, какъ надо теперь ухо востро держать!» говорила она себѣ все время.

— Nos mamans! сочла она даже почему-то нужнымъ предварить княжну Лину, торопливо перегинаясь къ ней мимо золотыхъ очковъ маленькаго Духонина, давно давшаго ей за ея развязность прозваніе «Генечки Карнаухова.»

Чуть не испуганный тонъ ея голоса заставилъ Лину невольно оглянуться. Не замѣтивъ ничего необыкновеннаго въ этихъ входившихъ «mamans,» она перевела вопросительно глаза на Женни.

Но Женни быстро, судорожно обмахивая себя широко раскинутымъ вѣеромъ, глядѣла теперь невиннѣйшимъ образомъ вверхъ, въ потолокъ, середку котораго занимало прекрасно писанное, въ широкой золотой ранѣ полотно, изображавшее «торжество Амфитриты;» Чижевскій, съ своей стороны, казался весь поглощенъ разговоромъ съ сосѣдкой своей слѣва, «образованною окружной,» танцовавшею съ Петей Толбухинымъ, всегда скучавшимъ за танцами, и который, съ легкимъ зѣвкомъ на крупныхъ, добродушныхъ губахъ, думалъ въ это время, глядя на кончикъ своего сапога: «еслибъ я у этого чорта Волжинскаго вчера, вмѣсто туза, поставилъ девятку, рутировавшую мнѣ весь вечеръ, я взялъ бы sept et le va и отыгрался бы!»…

Лина съ тою же вопросительною усмѣшкой перевела глаза на своего кавалера.

Онъ понялъ и засмѣялся:

— Она такъ напугана своею маменькой, сказалъ онъ, наклоняясь къ ней такъ чтобы Женни не могла слышать его словъ, — что предполагаетъ такой же страхъ въ каждомъ женскомъ существѣ en pnissance de maman… Она и права отчасти: маменька ея на старыхъ и малыхъ наводитъ ужасъ.

— Почему такъ?