В чекистской операции "Трест" - Иван Петров

В этих указаниях, столь ясных в кабинете, было непримиримое противоречие, значение которого я только тут, на берегу, понял и нередко ощущал в дальнейшем, особенно когда менялись обстоятельства. С какой радостью иной раз сказал бы: «Повремените, господа, пока я со своим начальником посоветуюсь!» Но реальная жизнь таких возможностей не предоставляет, и часто один у тебя советник — собственная совесть. И тут она подсказала решение — возможность исключительная, прими ответственность на себя! А там будь что будет!

С этим контрабандистом мы быстро договорились о завозе в Ленинград контрабандных товаров — как только я в городе покупателей найду и аванс получу для верности. Он же ассортимент предложил и сигнал для вызова его на встречу.

Отпустив его, я почти бегом направился на заставу. Наскоро ее принял, — да и что там принимать, ведь это же была моя застава, — назначил наряд на сутки и сразу же — на станцию. Очень торопился с докладом к Мессингу о таком необычайном, как мне показалось, успехе.

На телефонный звонок ответил Салынь. Он, впрочем, всегда по тому номеру отвечал, даже ночью. Меня встретили и через какой-то двор повели в здание. Этим путем я после всегда пользовался, и получалось так, что в самом здании встречал только тех людей, к которым имел дело.

Мессинга не оказалось, и меня принял Э. П. Салынь. Тут же был и Шаров. Докладывать о таких делах не приходилось, и я начал, по моему мнению, как нельзя лучше, с главного:

— По контрабандному делу я еще в пути с Косым договорился…

Только я высказал эти слова, как на меня набросился Шаров. Косого, по-видимому, он хорошо знал, может, плохое во мне заподозрил, и я получил головомойку экстра-класса. Шаров посмотрел на меня неподвижными остывшими глазами, как удав на кролика, и пошло. И сопляк я, самонадеянно проваливший все дело, и нарушитель прямых указаний Станислава Адамовича о недопустимости каких бы то ни было решений без его санкций. Все в этом же направлении и с такой же резкостью. Салынь сидел, молчал, и нельзя было понять, то ли свою порцию проклятий на мою голову готовит, то ли не разделяет столь бурного проявления чувств. Скорее последнее.

В самом разгаре головомойки вошел Мессинг.

— Что это за балаган вы тут устроили?

— Вот этот сопляк… — начал было Шаров, но Мессинг — почему-то нервный и злой — резко его осадил:

— Прекратить! Дайте мне разобраться.

Мессинг был немногословным и суровым человеком, но он как-то по-особенному располагал к себе, внушал доверие, с ним было и трудно и легко. Трудно потому, что надо было все знать, за все отвечать, а легко потому, что я искренне верил — Мессинг понимает тебя и в трудную минуту!

Тут он взял стул, придвинул его ко мне, присел напротив и сказал мягко, но обязывающе:

— Не волнуйтесь и спокойно расскажите все как было.

Я начал с признания, что не по душе мне это контрабандное дело. Вчера не отказался прямо, струсил и не до конца понял. Теперь решил — не буду я заниматься этим грязным делом — не умею, не могу и не хочу…

— А как все случилось? Как встретились с Косым?

Я объяснил, что встреча с Косым была случайностью и что я решил принять ответственность на себя. В этом же нет ничего непоправимого. Не пойду на встречу, и делу конец…

— Но как вы с ним так быстро договорились?

— В точности объяснить не могу, все как бы само собой шло. Бельмо издали не видно, а когда я его различил, было поздно. И вовсе не я его, а он меня в это контрабандное дело завербовал, и разговор начал он, Косой. «Я, — говорит, — рабочий человек, а вы — рабочая власть. Зачем же вам меня задерживать? Доказать все равно ничего не сможете, нарушение конвенции — и только. Подумаешь, какой грех!» Потом стал говорить, что мы тут только два финна, неужели не сможем по-доброму договориться? Вам, мол, на чужбине тоже, наверное, не очень хорошо. Тут на короткое время у меня появилось желание выполнить ваше задание, и я сделал вид, что сдаюсь. Сказал ему, что притеснять начали, из академии, где учился, через месяц отчислили. На заставу опять направлен, но надолго ли? А специальности нету и денег тоже. Тут Косой оживился, огляделся, нет ли кого, и начал: «Я тебе вернейший совет дам. Будут деньги, быстро и много, если умеючи дело поставить. Ты меня послушай. Я знаю, как люди зарабатывают. Контрабанду в Питер возить надо, понял? Тебе что, начальнику! Откроешь границу на малом участке, а остальное я сам сделаю. Если хочешь — можем сообща до Питера доставлять. Тогда и доход делим поровну. Есть товары, по нынешним вашим условиям — объедение. С руками рвать будут. Кокаин, скажем, пудра „Коти“, кружева и дамские часики, ручные, из американского золота, от настоящего не отличишь…» Мы с ним договорились, что я в Ленинграде найду покупателей, и когда у меня все готово будет, палку перед кустом можжевельника в землю воткну, и не прямо, а с наклоном по часовой стрелке, чтобы и примерное время встречи указывала. Только не пойду я на встречу… Прошу меня от этих дел освободить, пока все исправимо. Не умею я и не хочу…

— Вчера я еще колебался бы, — ответил Мессинг, — а сегодня нет. Вы именно тот человек, который нам нужен. И пусть вас не смущает контрабанда. Она только приманка для установления связей. О вашей жадности к деньгам «соседи» от того же Косого быстро узнают и сами вас найдут, предложат сотрудничать с ними…

— Доверять они мне не будут. Я еще в прошлом…

— Доверять? На что вам доверие этих господ? Они будут навязывать задания, грозить разоблачениями, если будете отказываться, а это все, что пока нам надо.

— Не справлюсь я, дело провалю.

— Провалите дело? Такого права мы вам не оставляем и, запомните, никаких провалов или ошибок не простим, как не простим вам и работу вполсилы. Права на ошибку вам не дано. Идет борьба с врагами, и вы, коммунист, ведите себя, как на войне. С Косым свяжитесь немедленно и организуйте завоз в Ленинград контрабандных товаров. Быстро они вкусы нашей нэпманской буржуазии учуяли, — заметил Мессинг. — Но этих господ мы обслуживать не будем. Нам нужна детская одежда. Деньги получите, якобы аванс от нэпмана.

Мессинг убедил меня стоявшей за его словами большой правдой, я поверил в свои силы и с легким сердцем ответил: «Я буду выполнять все ваши задания, как бы трудны они ни были».

Так я стал участником чекистской операции «Трест», хотя названия этой операции мне не сказали, и я не представлял всей тяжести принятых на себя обязательств.

4

В один из вечеров ранней осени 1924 года, в лесочке вблизи Парголова, я ожидал ленинградский поезд на Белоостров, восстанавливая в памяти словесный портрет той чрезвычайно важной и опасной особы, которую встречал для переброски ее в Финляндию: средний женский рост, стройная фигура, лет более тридцати, правильный овал серовато-бледного, как бы под пленкой лица, в сером демисезонном пальто, платок серый, туфли на венском каблуке, черные, в руке саквояж из рыжей кожи. По внешнему облику — сельский врач. Следует в последнем вагоне и последней выходит из него.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});