Текущие дела - Владимир Добровольский

Но все равно: таящееся торжество внезапно прорвалось, и, не сопротивляясь больше этому торжествующему порыву, он глядел в зал прямо, светло, любовно, и глаз не опускал, и торжества своего не скрывал, — и только встретившись нечаянным взглядам с Зиной Близнюковой, тотчас опустил глаза — и тотчас же все в нем, раздавшееся вширь, возликовавшее, замерло и мучительно сжалось.

4

Уже тогда, шесть лет назад, был Маслыгин членом цехового партбюро, первым заместителем секретаря, и, когда формировалась шефская группа для поездки в колхоз, назначили его старшим группы.

Это было некстати, но он держался правила ни от чего, коль поручают, не отказываться и убедился в том, что правило такое — своеобразный нравственный тренаж — приучает человека к высоким деловым нагрузкам. В общественной жизни он не признавал промежуточных позиций, чреватых, по его мнению, потерей жизненного ориентира: если стремишься брать на плечи меньше, чем можешь, не бери уж вовсе ничего, чтобы на тебя не надеялись зря, а тот, кто привык водить тяжеловесные составы, недогруза не потерпит. Хвалили его за покладистость, когда дело касалось тяжеловесных составов, но он не покладистостью гордился, а своей системой.

Поездка в колхоз была ему очень некстати, однако перекладывать ношу свою на других он не стал.

И вот сложилось так, что все-таки пришлось переложить.

После обеденного перерыва на столе в партбюро уже лежали списки отъезжающих, и люди были оповещены, и он названивал помощнику директора: понадобился заводской автобус. Туда, в колхоз, можно было бы и поездом, но это дольше и от станции далековато.

Шел снег.

Помощник директора, известный скупердяй, у которого и снега в такую пору не выпросишь, попугал Маслыгина метелью, заносами, а Маслыгин, с телефонным аппаратам в руке, шагнул к окну, посмотрел: какой же это снег? Снежок!

И тут же позвонила ему секретарша главного инженера, сообщила, что завтра, сразу вслед за утренним рапортом, состоится заседание техсовета и он, Маслыгин, должен непременно быть, а ежели куда-то усылают, пускай начальник цеха свяжется с главным, и главный даст команду никуда не усылать.

Вот это было кстати: без хлопот освобождало от поездки, — но потом подумалось, что будет непорядочно в последнюю минуту хватать кого-то, не готового, не предупрежденного, и посылать вместо себя.

Он не был членом техсовета, и вызывали его на совет в связи с модернизацией испытательного стенда, — нетрудно было догадаться. Всяческих проволочек предшествовало техсовету множество, настала пора подводить итоги, а мнения разошлись, институт, разрабатывавший идею, забил в набат: у них в конце года горели поощрительные фонды, — вот и назрела побуждаемая со всех сторон необходимость в срочности.

Рывком пододвинув к себе телефон и таким же манером снявши трубку, он хотел было объяснить ситуацию главному, но передумал, вскочил, метнулся к начальнику цеха — через коридор — и с полдороги вернулся, выхватил из письменного стола тетрадь, вырвал чистый листок, положил перед собой и тоже передумал, опять вскочил, подошел к окну, посмотрел, — снежно было за окном.

Он мог бы оставить писульку в техкабинете, — не все ли равно, выступит он сам или другие огласят его точку зрения? В конце концов, на таком представительном совещании отсутствие технолога Маслыгина, пожалуй, и не будет замечено и, уж конечно же, не повлияет на окончательное решение, несмотря на то что непосредственно он занимался доводкой стенда, а может статься, именно поэтому. Не все ли равно, появится он на совете или подаст свой совещательный голос в письменной форме?

Была, однако, некая тонкость, вокруг которой, фигурально выражаясь, он топтался и дотоптался наконец, доискался ответа: нет, не все равно! Техсовету — да, ему — нет. Не так техсовет нуждался в нем, в его голосе, как сам он испытывал острейшую потребность подать этот голос. Писулька тут не годилась, — писульку сочли б за отказ от принципиального спора. Писульку сочли б за бегство с поля боя. И были бы правы.

Топтание не свойственно было ему, — во всяком случае, на такой способ мышления всегда не хватало терпения, а мысль блеснула и сразу же показалась счастливой: Гена Близнюков! Генка был друг ему, испытанный, закадычный, еще с института, и вместе работали, бок о бок, технологами — замена была б равноценна.

Воодушевившись, он бросился в техбюро. Время было уже такое, когда доблестные технологи сворачивают свои рулоны, запирают столы и нетерпеливо поглядывают на часы.

Генка, однако, был прилежен: стол его пустовал, пальто висело рядом, а сам, сказали, в цехе, — идеальная позиция для кабинетного инженера, которого к тому же грех было бы заподозрить в преждевременной рокировке, ибо пальто висело-таки.

Генка со старшим контрольным мастером прохаживались вдоль конвейера, Маслыгин разлучил их, взял Генку под руку, спросил: «На подвиг способен?» Генка был молчун, словами не разбрасывался, зато мим из него вышел бы хоть куда. На вопрос он ответил многозначно: сперва — губами выразил презрение к такого рода предисловиям, затем — глазами — иронию по поводу наивных намерений втравить его в какое-то обременительное предприятие и под конец, мобилизуя весь свой мимический дар, показал, что на подвиги не способен.

Жили они душа в душу, знали друг друга тысячу лет, и такое начало не обескуражило Маслыгина. «Не шучу, Гена, — сказал он грозно. — Выручай. Много не прошу, но и не мало, ты уж извини». Вывернув карман — один, потом другой, Генка показал, что в карманах пусто.

Если бы это! Маслыгин нисколько не сомневался в том, что Зина загрызет его, согласись Геннадий. Доложить Старшому — и дело с концом? Но, признаться, он был уверен, что Старшой уломает главного, и придется ехать. «Генка! На денек! Я после совета — пулей к тебе, сменю, и завтра же, засветло, с гарантией — вернешься!» Генка был в рабочем своем халате, в шляпе, — снял шляпу, расшаркался, раскланялся на манер театрального мушкетера и пошел прочь. «Объяснить?» — догнал его Маслыгин. На Генкином лице аршинными буквами было написано, что в объяснениях он не нуждается. «Да ты послушай, — не отпускал его Маслыгин, шел рядом с ним. — Все из-за стенда, будь он неладен, доконал меня стенд!» Генка смерил привязчивого друга холодным оценочным взглядом и нашел, что друг — в норме, отклонений патологических не наблюдается. «Тут замешан главный, Генка! Ситуация, понимаешь? Да ты поймешь!»

Ситуация сложилась такая, что нужно было всей бригадой спасать незавершенную работу от яростных нападок самого главинжа, доказывавшего с пеной у рта и с технико-экономическими выкладками в руках, что переделка стенда не даст ожидаемого эффекта и ударит по себестоимости. Но не это имел в виду Маслыгин, полагая обязательным свое присутствие на техсовете. Полмесяца назад — независимо от главинжа — он вдруг усомнился в рентабельности нового стенда и, таким образом, солидаризировался с могущественным противником дела, которому посвятил немало труда и времени. Союзничество это продолжалось, впрочем, недолго: оставаясь в гуще работы, а не в стороне от нее, как главинж, Маслыгин вскоре убедился, что заблуждается и что сомнения главинжа несостоятельны. Об этом, как ему казалось, было важно заявить на техсовете прямо и бескомпромиссно, ибо любая другая форма полемики с могущественным противником выглядела бы трусливым стремлением не сталкиваться с ним лицом к лицу.

«Так или не так? — грозно спросил Маслыгин у Геннадия. — Скажи!» — «Зинка мне устроит сабантуй», — сказал Близнюков. Похоже было, что на этот раз столь веский довод воспроизвести мимически он не отважился и близок к тому, чтобы пойти на уступку. «По рукам!» — опережая его, заключил Маслыгин. — А с Зиной уладим. Сутки отлучка, есть о чем говорить!» — «А на кой тебе, собственно, портить отношения с главным?» — спросил Близнюков. «Ну, пошли, — сказал Маслыгин, — переиграем это на сутки у Старшого».

Когда отъезжающие были в сборе, толпились у автобуса, балагурили, перебрасывались снежками, он вышел проводить их, удостовериться, все ли в порядке, сказать напутственное слово и вдобавок заверить, что завтра же будет с ними, чтобы не сочли за ловкача, который всех созвал, сагитировал, завербовал, а сам — в кусты. Дуся помахала ему из автобуса, — он и ее заверил в том же и посоветовал держать связь с Геннадием — возвращаться вместе. Он всех наставлял, напоминал, что кому делать и с кем кооперироваться, и водителя тоже проинструктировал: «Вези культурно. Не гони». Водитель был опытный, дисциплинированный, не мальчишка.

А Генка Близнюков, как мальчишка, затолкал кого-то в сугроб, образовалась свалка, — зря они медлили, уже стемнело. Маслыгин вытащил его из свалки, хотел обнять на прощанье, но Генка вырвался, бросил через плечо: «На войну провожаешь?»