Страдания от бессмысленности жизни - Виктор Франкл

Спрашивается, почему мы можем с полным правом утверждать, что жизнь всегда и для всех имеет смысл? Мы так утверждаем потому, что человек способен черпать силы даже в безысходности. Вот почему даже страдания дают нам шанс постигнуть смысл жизни. Разумеется, речь идёт лишь о неизбежных, неискоренимых страданиях, с которыми невозможно покончить. Как врач, я имею в виду прежде всего неизлечимые болезни, связанные, например, с развитием злокачественных опухолей, не поддающихся оперативному лечению.

Раскрывая смысл жизни, человек раскрывается сам. Раскрывая смысл жизни в страданиях, мы пестуем в себе лучшие человеческие качества, становимся мудрее, выше — выше себя. Именно в такие моменты, когда мы не в силах изменить обстоятельства, мы чувствуем, что нам самим необходимо измениться. Точнее всего это ощущение передал Иегуда Бэкон, который ещё ребёнком попал в Освенцим. После освобождения его преследовали навязчивые идеи: «Когда на похоронах я видел покойника в пышном гробу и слышал траурную музыку, меня пробирал смех, мне казалось, что нелепо так возиться с однимединственным трупом. На концерте или в театре я всё время прикидывал, сколько потребовалось бы времени, чтобы отравить газом всех зрителей в зале, и сколько потом можно было бы собрать одежды, золотых коронок и волос». Какой же смысл имели для него годы, проведённые в Освенциме? Иегуда Бэкон так отвечает на этот вопрос: «В детстве я думал, что расскажу всем о том, что мне довелось пережить в Освенциме, и тогда мир изменится. Но мир не изменился, а об Освенциме никто и знать ничего не хотел. Прошло много времени, прежде чем я понял, в чём заключается истинный смысл страданий. Страдания имеют смысл, если благодаря им меняешься ты сам».

Возрождение гуманистической психотерапии

Цикл лекций, прочитанных в 1957 году в рамках Зальцбургских «академических недель».

Фрейд, Адлер и Юнг

Когда намереваешься рассказать о влиянии психотерапии на современные представления о человеке, встаёшь перед дилеммой: либо нужно сделать исторический обзор, либо следует сосредоточиться на рассмотрении самой психотерапевтической системы, — а это задача не из лёгких, поскольку при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что психотерапевтическая система состоит из множества различных систем. Перефразируя известное выражение «сколько людей, столько и мнений», можно с полным правом сказать о современном состоянии психотерапевтической теории и методики: «Сколько психотерапевтов, столько и психотерапевтических систем». Даже если бы я решил ограничиться рассмотрением важнейших и ведущих психотерапевтических систем, я не смог бы раскрыть эту необъятную тему. Я уже не говорю о том, что с моей стороны было бы слишком самонадеянно испытывать терпение публики и недооценивать психотерапевтическую грамотность моих слушателей. Поэтому я решил отказаться и от исторического обзора, и от рассмотрения психотерапевтических систем. Двум этим подходам я предпочёл третий — критический. Нужно сразу отметить, что я не собираюсь подвергать критическому разбору какую-то одну психотерапевтическую систему и не планирую проводить критический анализ основных положений каждой системы в отдельности. Я лишь хочу выявить одну общую для всех психотерапевтических систем тенденцию, которая представляется мне опасной и порочной. Надеюсь, что мне удастся доказать, что современную психотерапевтическую методику подтачивает изнутри один роковой изъян — тяготение к динамическому психологизму. В наибольшей степени этим изъяном страдают три классические психотерапевтические теории, созданные Фрейдом, Адлером и Юнгом. Поскольку вся современная психотерапия покоится на трёх столпах — на психоанализе Фрейда, индивидуальной психологии Адлера и аналитической психологии Юнга, — нам при всём желании не обойтись без краткого обзора этих теорий.

Что касается Зигмунда Фрейда, то все, конечно, знают, что он был гениальным мыслителем и первопроходцем на поприще психотерапии. Если бы меня попросили в двух словах изложить суть теории Фрейда, я бы сказал, что его заслуга заключается в том, что он первый задался вопросом о смысле психических явлений, хотя и не смог ответить на этот вопрос, да и рассматривал эту проблему не в том ракурсе, в каком рассматриваем её мы. Фрейд попытался ответить в духе своего времени. Во-первых, это сказалось на выборе материала для исследования. В этом смысле Фрейд так и остался заложником так называемой викторианской эпохи с её слащавой культурой, пуританскими манерами и развратными нравами. Во-вторых, это сказалось на его трактовке полученных данных, поскольку он взял за основу механистическую концепцию, грубая суть которой ничуть не меняется от того, что её для красоты называют «динамической».

Главным образом Фрейд стремился вникнуть в смысл невротических симптомов, поэтому он углубился в изучение бессознательных переживаний и открыл целую сферу психики. И то, что теперь психологи относят к сфере бессознательного не только бессознательные влечения, но и бессознательный интеллект, своего рода бессознательную духовность и даже бессознательную веру{6}, ничуть не умаляет заслуги первооткрывателя бессознательной психики.

Бессознательными Фрейд называл те переживания, которые составляют подоплёку невротического симптома. Речь идёт не о «позабытых» переживаниях, а о переживаниях, не подлежащих осознанию, то есть «вытесненных» из сознания, причём вытесняются они из сознания потому, что представляются человеку неприемлемыми. Сам Фрейд имел в виду переживания, неприемлемые с точки зрения викторианской морали. Немудрено, что в те ханжеские времена, на рубеже веков, Фрейду попадались пациенты, у которых вытеснялись из сознания прежде всего сексуальные переживания. Впрочем, не стоит забывать о том, что психоаналитическое понятие сексуальности охватывает не только генитальную сферу, хотя и трактуется не так широко, как понятие либидо, которое тоже ввёл в психологию Фрейд.

С точки зрения психоанализа, невроз по сути представляет собой результат компромисса между противоборствующими влечениями или взаимоисключающими побуждениями, продиктованными тремя психическими инстанциями: Оно, Я и Сверх-я. Именно таким компромиссом обусловлены всевозможные непроизвольные ошибки, оговорки и описки, а также характер сновидений. Например, когда бывший нацист, рассказывая о пресловутых «центрах эвтаназии», случайно говорит, что в этих учреждениях не «собирали», а «убирали» пациентов, или когда политик из социалистической страны хочет сказать «предупреждение зачатия», а вместо этого говорит «предупреждение исчадия», — чему я сам однажды был свидетелем, — мы догадываемся, что и тот, и другой выдаёт свои скрытые мысли, которые подверглись или, по меньшей мере, должны были подвергнуться вытеснению.

Что касается сновидений, то во сне компромисс достигается за счёт так называемой цензуры сновидения. Вот тут и обнаруживается слабое звено психоаналитической теории, на которое первым указал Макс Шелер. Представление о том, что психическая инстанция, отвечающая за вытеснение, цензурирование и сублимацию, является производным влечений, противоречит логике, поскольку влечения не могут одновременно давать материал для вытеснения и обеспечивать выполнение функции вытеснения этого материала. Своим слушателям на лекциях я обычно поясняю эту мысль так: слыханное ли дело, чтобы при строительстве гидроэлектростанции река сама перегораживала себя плотиной!

Упрощением грешат не только психоаналитические представления о «генеалогии морали», которая считается в рамках психоанализа результатом вытеснения влечений, но и представления о предназначении психики, ведь, согласно психоаналитической теории, вся жизнедеятельность человека и даже человеческая культура строятся по биологическому принципу гомеостаза. По сути, речь идёт о том, что человек стремится «унять и устранить возбуждение, нарастающие под воздействием внутренних и внешних раздражителей», а «душевный аппарат предназначен для выполнения этой функции»{7}. «По мысли Фрейда, главной движущей силой психики является стремление к поддержанию гомеостаза, а все психические акты направлены на восстановление нарушенного психического баланса. Руководствуясь теориями тогдашней физики, Фрейд полагал, что единственным стремлением, органически присущим всякому живому существу, является тяга к разрядке напряжения. Это предположение попросту не соответствует действительности, поскольку даже такие процессы, как рост и размножение, невозможно объяснить стремлением организма к поддержанию гомеостаза», — считает Шарлотта Бюлер{8}. Если уж биологическая жизнедеятельность не подчинена закону гомеостаза, то духовная жизнь — и подавно. Например, «акт созидания и стремление претворить свой замысел в жизнь, — пишет Бюлер, — предполагают позитивное восприятие реальности, тогда как стремление к поддержанию гомеостаза и адаптация продиктованы негативным восприятием реальности». Психолог Гордон Олпорт тоже оспаривает идею гомеостатической регуляции психики: «Согласно этой теории, мотивация обусловлена нарастанием напряжения, которое вызывает реакцию в виде стремления к восстановлению баланса — к покою, адаптации, удовлетворению и гомеостазу. Таким образом вся человеческая индивидуальность сводится к совокупности определённых способов снятия напряжения. Разумеется, эта концепция прекрасно согласуется с лежащим в основе всякого эмпиризма представлением о том, что человек по природе своей — существо пассивное, которое лишь подвергается воздействию извне и реагирует на полученные впечатления. Возможно, так и устроен механизм адаптации к меняющимся условиям окружающей среды. Что же касается сугубо человеческих побуждений, то они направлены вовсе не на восстановление равновесия и снятие напряжения, а, напротив, на поддержание напряжения».