Озарение Нострадамуса - Александр Казанцев

Тяжело было сидеть около завернувшихся в белые простыни умирающих людей, оставляющих четверых беспомощных детей, старший из которых прибегал за врачом. Но и пришедший Нострадамус был также сейчас беспомощен для задыхающихся в агонии жертв чумы.

Как он и предполагал, четверо осиротевших детей тоже слегли. И им тоже ничем не удалось помочь, хоть он проводил все свое время у постелей больных детей. Как ни пытался он обезопасить и свою семью, но через пару дней жена уложила в постель зябнущих, а потом запылавших огнем чумы детей.

С горечью он вспомнил Инквизитора, который теперь может торжествовать, ибо подозреваемый в колдовстве врач бессилен даже для своих горячо любимых малышей! Дети умерли один за другим, а вслед за ними слегла и Женевьева. Нострадамус с ужасом видел, как обострились черты ее красивого лица, из молодой женщины она словно бы превращалась в старушку.

Хоронил Мишель Нострадамус всю семью свою разом, идя за телегой, на которой стоял просмоленный гроб и два вымазанных дегтем гробика.

Он шел, не видя ничего вокруг, а горожане смотрели на него и перешептывались:

— Какой же он врач, если не уберег даже своей семьи? Как же теперь ему можно доверять?

И не слышно стало больше стука в дверь несчастного доктора.

А он ночами сидел около опустевших кроватей и недвижно смотрел на колеблющееся пламя свечи. Нестерпимая боль утраты и сознание своей никчемности охватили его. Чума оказалась сильнее. Все мысли свои он сосредоточил на этом всеобщем несчастье.

Он почувствовал головокружение, потом озноб и подумал, что вот, кажется, очередь дошла и до него самого.

Пламя свечи мерцало перед ним. И ему показалось, что видит он в нем белые простыни, в которые, как в саваны, завернуты были все его недавние пациенты. Он помотал головой, силясь отогнать видения, думая, что начинаются характерные для чумы бред и галлюцинации. Однако видение не только не исчезало, но становилось все явственнее. Вот он уже различает чистое и просторное помещение с непонятными колбами, горелками и незнакомыми приборами. А саваны оказались просто белыми халатами, надетыми на почтенных с виду мужчин с аккуратными бородками. Они о чем-то разговаривали друг с другом, и Нострадамус странным образом понимал их искаженный французский язык.

Один из привидевшихся ему людей назвал другого мэтром и сказал:

— 1894 год войдет в историю медицины, как и ваше имя, доктор Иерсен. Как имя человека — победителя Чумы!

— Дело еще не закончено, — ответил доктор Иерсен. — Мы только нашли возбудитель, но предстоит еще создать средство против него. Мы знаем, что возбудитель чумы передается такими насекомыми, как блохи, которые, укусив больного, переносят зараженную кровь здоровому. Мы должны создать сыворотку, и, как я уже говорил раньше, приготовить ее надо из крови больных.

— Но как мы убедимся в ее действенности?

— На себе, — невозмутимо ответил доктор Иерсен, — я сначала привью себе чуму, а потом введу в свою кровь эту сыворотку, которая должна уничтожить заразу…

Слушая этот разговор, который произойдет через триста пятьдесят лет, все еще ощущая себя в бреду, Нострадамус запоминал подробную инструкцию, которую давал, или, вернее сказать, будет давать в далеком будущем своему помощнику победитель Чумы.

Придя в себя, он увидел, что свеча оплыла и погасла, а сам он все так же сидит за столом. Значит, это в своем вещем сне он побывал в том будущем, которое теперь больше всего нужно ему. И тут он вспомнил, что он потомок самого Иоанна Богослова, великого библейского пророка, и что в числе его предков были уже известные пророки, обладавшие даром Божьим видеть будущее, подобно дельфийским пифиям Древней Греции.

Но главное — он узнал, как бороться с чумой.

Новелла третья. Скитания волшебника

Таинственные вещи еще нельзя называть чудесами.

Гёте

Притих в страхе и горе городок Ажен. Ни цветущие сады у каменных уютных домиков, ни ясное синее небо над ними, ни бодрящий теплый ветерок с моря не могли вернуть былое оживление и суету на опустевшие зеленые улицы, по булыжной мостовой которых то и дело громыхали колеса телег с просмоленными гробами на них. Повисшую над городом гнетущую тишину нарушали лишь рыдания вдов да стук молотков и визг пил богатеющих гробовщиков.

Изготовленных для наиболее состоятельных горожан фобов все равно не хватало, хоть и поднимались они в цене. Более скромным жителям города приходилось довольствоваться вымазанными дегтем грубыми тканями, в которые с плачем завертывали усопших, чтобы свезти скорбный груз за окраину, где возле кладбища горели неугасающие костры.

Местные кюре отказывались читать отходные у гробов и служили общие мессы разом для многих покойников, перечисляя их имена по переданным спискам.

Но особенно пустой казалась та улица, где стоял дом Мишеля де Нострадама. Даже похоронные процессии обходили его стороной. Никто не знал, жив ли неумелый доктор, потерявший свою семью. Никто не стучался теперь в наглухо запертую дверь, не зная и боясь узнать, какую тайну она скрывает за собой.

Но Нострадамус был жив, и однажды люди увидели, как он вышел на улицу, направился к кладбищу и, потеряв рассудок (поистине, кого решил Бог покарать, того Он лишает разума!), приподнимал там просмоленные покрывала умерших, которых готовили положить в костер, и припадал губами к отравленным чумой устам. И так повторял он несколько раз, внушая окружающим ужас, ибо всегда страшен покойник, но еще страшнее потерявший рассудок доктор, ищущий своей смерти. Видно, хотел он сам покарать себя за то, что не уберег близких. Греховно, против воли Господней лишать себя жизни — одно это может отвратить любого пациента. Так сограждане Мишеля Нострадамуса, оставшегося один на один со своим горем, еще недавно боготворя его, теперь отвернулись от неудачника.

А он не отступил, а действовал, правда, непонятно для любого, кто увидел бы его. Почувствовав первые признаки лихорадки, озноб и головную боль, он сразу поставил себе диагноз заражения чумой и, превозмогая самого себя, отворил себе кровь, добывая основу для сыворотки, способ получения которой узнал от врачей, которые будут жить лишь через 368 лет! Никто не поверил бы этому, никто, кроме Нострадамуса, который понял, что горе пробудило в нем наследственный дар провидца, во имя блага людей переданный ему от самого Иоанна Богослова через несчетные поколения, в которых не раз встречались пророки, и передано это ему, Нострадамусу, дабы открывал он людям грядущую правду и удерживал их от греха.

Нострадамус хорошо «запомнил будущее» и знал, что надо делать с зараженной чумой кровью, чтобы получить из нее спасительную сыворотку. И уже ощущая в себе разгорающийся жар, спешил закончить все работы по заветам будущего доктора Иерсена, который победит чуму в неимоверно далеком грядущем, в 1894 году…

Уже вынужденный слечь в постель, Нострадамус ввел себе сыворотку.

Теперь, если вещий сон был лишь бредовым видением, он умрет, как и множество его пациентов, если же он действительно видел в пламени свечи будущих победителей чумы, то он встанет, встанет со смертного одра, чтобы лечить людей!

И доктор Мишель де Нострадам выздоровел, к неописуемой своей радости, выздоровел, отныне посвящая себя борьбе с ненавистной эпидемией, отнявшей у него самое ему дорогое.

Пусть не вызывали «безумного доктора» к больным, не только не веря ему, но и страшась заразы, которую он мог передать от предназначенных к сжиганию чумных трупов, но, вооруженный не ведомым никому способом врач теперь сам шел к больным, около которых не оказывалось близких, чтобы прогнать его. И эти больные, к всеобщему удивлению и даже страху, возвращались к жизни, исполненные благодарности своему спасителю.

Теперь его уже звали к умирающим все чаще и чаще, колдун он или не колдун, но он спасал людей от чумы и стал желанным всюду.

Наиболее зажиточные его пациенты одаривали его ценными подарками, но он все их отдавал вдовам и сиротам, у которых не смог спасти кормильцев. Слава чудесного лекаря распространялась по всему югу Франции. Вера в доктора, способного предотвратить смертельный удар молнии, когда грозовая туча чумы нависала над домом, становилась фанатичной. Его звали не только к горожанам Ажена, но и в ближний Марсель, в Тулон и другие объятые эпидемиями центры. Нострадамус старался поспеть везде, но возможности человеческие ограничены. Обессиленный, едва держащийся на ногах, возвращался он домой, готовый снова бежать по первому же стуку в дверь.

Но громкий стук на этот раз оказался особым. На пороге стоял знакомый Нострадамусу бородач, недавний его провожатый, бывший крестьянин, который пошел к лесным волкам, чтобы прокормить своих семерых детей.

Он протянул доктору его заветную шкатулку с ароматными пилюлями, в которой, кроме них, оказалось письмо, отобранное разбойниками у гонца, ехавшего в карете самого Великого Сенешаля Прованса, адресованное Великому Инквизитору Священного трибунала в Тулузе.