Нехитрая игра порока - Марина Владимировна Болдова

красавец на портрете в бабушкиной комнате – ее сын, мамин брат то есть. И знать не знала, что бабушка маме – свекровь.

Карим как отец был идеален. Мне завидовала даже Соня: Осип Семенович безумно любил дочь, баловал, но и опекал чрезмерно. Там, где Карим старался меня понять и оправдать, Соня получала от отца выговор и последующий список запретов. «Он как будто даже рад, что я проштрафилась, Ась! Сразу же выкатил кучу претензий. И крашусь слишком, джинсы в облип, майка до пупа. Словно ждал подходящего момента, чтобы все высказать!» – жаловалась она мне, а я не находила слов утешения. Мне разрешались и модные штанцы, обтягивающие тощий зад, и откровенный топ на бретельках без наличия нижнего белья. И как ни странно, на мне Барковский все эти «безобразия» не замечал.

Не мамино, не бабушкино мнение было для меня важно – лишь Карима. Впрочем, они обе воспринимали его главенство в семье спокойно.

Я не помнила ссор между мамой и Каримом. Мне даже казалось, отчим не может конфликтовать ни с кем, настолько терпим он был к недостаткам других. И сейчас, по дороге к его дому, я пыталась понять, кому он мог помешать настолько, что его убили.

Вдруг одна мысль заставила меня остановиться. Как случилось, что я даже не спросила у следователя – как убили моего отчима? Нож, яд? Или выстрел? И где сейчас Элизабет? Что, если она вернулась из Англии с ним? Они поссорились и… «Могла? Да запросто! – мгновенно нашла я виновную в смерти отчима. – Вот только входит ли она в список подозреваемых майора Фирсова?»

Меня настолько захватила эта идея, что я тут же извлекла из сумки визитку следователя.

– Иван Федорович, Бахметева беспокоит. У меня предположение – не могла Элизабет Ларкинз убить моего отчима? Она вернулась с ним в Россию? – торопливо проговорила я.

После короткого «нет» в ответ Фирсов отключился. Я опешила. И к чему относится это отрицание? Не вернулась? Или убить не могла?

Еще раз мысленно назвав Фирсова хамом, я решила, что докопаюсь до правды сама.

Шагая к дому отчима, очень надеялась на встречу с одной весьма пожилой дамой, матерью генерала Таранова, знавшей всё и обо всех. Одна створка окна ее комнаты в квартире на первом этаже всегда, и летом и зимой, была приоткрыта. Нина Андреевна бодро подскакивала к окну каждый раз, когда кто-то подходил к подъезду, либо подъезжала к воротам во двор машина. Не надеясь на свою память, Нина Андреевна в тетрадочке словесно обозначала портрет незнакомых ей людей и записывала номера авто. У меня же к ней был один вопрос: знает ли она, когда мой отчим вернулся из Англии?

Глава 5

– Детка, присаживайся к столу. – Нина Андреевна встретила меня хотя и с улыбкой, но без радушия. Легкую холодность я могла объяснить лишь одним – старушка, как, впрочем, и многие, осуждала меня за резкий разрыв с отчимом.

Я кивнула, выложив из пакета на чайный столик коробку шоколада и упаковку безе. Старое кресло приняло мое напряженное тело, расслабляя мышцы и давая покой уставшей спине – длительная ходьба на каблуках в последнее время стабильно отдавалась болью в позвоночнике. Я молча смотрела на суетившуюся Нину Андреевну, заметив, что та пытается скрыть неловкость.

– Я ненадолго. – Я решила, что пора остановить бессмысленную суету: от чая отказалась у порога, но, видимо, не была услышана. Последняя вазочка с подноса нашла место на столике, и только тогда хозяйка словно нехотя присела на край дивана.

Нину Андреевну можно было назвать божьим одуванчиком – настолько эфемерно она выглядела в белоснежной блузке с отложным кружевным воротничком. Абсолютно седые волосы были ее приметой еще с той поры, когда я была ребенком. Заметив в окне лицо, обрамленное пушистыми кудельками, мы с Соней меняли галоп на степенный шаг, чинно входили в подъезд, быстро и молча проскальзывали мимо двери квартиры Тарановых и только тогда выдыхали с облегчением. Боялись эту генеральскую маму все без исключения: от нас, крох, до сослуживцев ее сына. «Божий одуванчик» мог покрыть площадным матом. Да, провинившимся детям доставались вежливые замечания, высказанные литературным языком, но их родители позже выслушивали гневную речь с нецензурными вставками. И, что странно, никто и никогда не был на Нину Андреевну в обиде. Но божьего в этой женщине не было точно, моя мама называла ее не иначе как «чертова вдова», вызывая легкую улыбку у Карима, ко всем женщинам относившегося со снисходительной терпимостью.

Сейчас я с некоторой грустью отметила, что старушка заметно сдала, хотя и двигалась по дому, бодро стуча по паркету каблучками домашних туфель.

– Не буду спрашивать, зачем приходила к Кариму. И так ясно – сам позвал. Точно? Послушай, детка, скажу сразу, душок от его убийства нехороший. С чего это он из Англии вернулся? И неизвестно: Лизка, эта пьянь прохиндейская, с ним прибыла? Если да, то куда делась среди ночи? Или утром ушла? Я тут прикорнула немного, не уследила, каюсь, – смущенно призналась Нина Андреевна, а я удивилась – отчего ж немилость такая к жене Карима? Мне раньше казалось, жалует ее Таранова! Даже ради близкого знакомства как-то на чай, знаю, зазвала. Карим поделился с гордостью – видишь, мол, хорошая женщина моя Элизабет, вон и «чертова вдова» ее признала. «А выходит, в дом свой пустила, чтобы только познакомиться поближе – что за птица… надо же – „пьянь прохиндейская“… придумала же как обозвать», – подумала я, пряча усмешку.

– Не лыбься, Аська. Что ты знаешь об этой колхозной иностранке? То-то и оно, что ничего! Отринула ее сразу, отгородилась от них обоих, обиду свою баюкать отправилась! Надо было прощупать, кого решил осчастливить твой отчим! А ты смылась скоренько из дома. Вот мне пришлось наблюдать, сколько бухла та таскала в квартиру, когда Карим уходил. Ужас. И все в одно жало выпивала – Карим-то трезвенник известный.

– Я не знала. Даже подумать не могла, – во мне что-то оборвалось, подступивший стыд заставил отвернуться к окну – так я попыталась скрыть слезы.

– Не реви, поздно. Теперь надо выяснить, где она, Лизка. Ты от следователя идешь, так? Как зовут его?

Я достала из сумки визитку и