Предчувствие конца - Джулиан Барнс

Когда я спустился к завтраку, оказалось, что дома нет никого, кроме миссис Форд. Остальные ушли на прогулку — Вероника убедила родных, что с утра я люблю поваляться в постели. Наверное, я не сумел должным образом скрыть свою реакцию: миссис Форд все время косилась в мою сторону, пока готовила еду, и оттого бекон обжарился неровно, а один яичный желток растекся по сковороде. У меня не было опыта беседы с матерями девушек.

— Давно вы здесь живете? — выдавил я, помолчав, хотя ответ был мне хорошо известен.

Она выдержала паузу, налила себе чаю, выпустила на сковороду еще одно яйцо, прислонилась к серванту с тарелками и сказала:

— Не потакай Веронике.

Я опешил. Что это было: оскорбительное вмешательство в наши отношения или призыв к доверительному „обсуждению“ Вероники? От растерянности я лишь спросил чопорным тоном:

— Что вы имеете в виду, миссис Форд?

Она улыбнулась мне без тени снисходительности, едва заметно покачала головой и ответила:

— Мы здесь живем десять лет.

Теперь она вызывала у меня почти такое же недоумение, как и ее домочадцы, но, по крайней мере, держалась приветливо. Она положила мне добавку яичницы-глазуньи, хотя я больше не хотел и не просил. Растекшийся желток остался на сковороде; миссис Форд небрежно смахнула его в мусорное ведро, а затем плюхнула раскаленную сковородку в мокрую раковину. Вода зашипела, повалил пар, и миссис Форд рассмеялась, как будто осталась довольна этим небольшим кухонным происшествием.

Когда Вероника в сопровождении папаши и брата пришла с прогулки, я ожидал продолжения смотрин, а то и какого-нибудь нового подвоха или розыгрыша, но вместо этого услышал вежливые вопросы: как спалось, удобная ли комната. По идее, я мог бы заключить, что меня уже держат за своего, но впечатление было такое, будто я им уже осточертел и они ждут не дождутся, чтобы выходные поскорей закончились. Возможно, у меня начиналась паранойя. Но был и положительный момент: Вероника стала более открыто проявлять свою теплоту, а за чаем даже положила руку мне на локоть и довольно поиграла моей шевелюрой. А потом повернулась к брату и спросила:

— Как по-твоему, этот подойдет?

Джек мне подмигнул; я не смог ответить ему тем же. У меня возникло такое чувство, будто меня застукали за кражей полотенец или за порчей ковра.

А в остальном все шло более или менее гладко. Перед сном Вероника проводила меня в мансарду и наградила страстными поцелуями. В воскресенье на обед подали жареную баранью ногу, из которой торчали гигантские пучки розмарина, делавшие ее похожей на рождественскую елку. Поскольку родители привили мне вежливость, я сказал, что баранина просто великолепна. И тут же заметил, как Джек подмигнул отцу, словно говоря: „Ну и лох!“ Однако мистер Форд, хохотнув, изрек: „Все правильно, поддерживаю предыдущего оратора“, а миссис Форд меня поблагодарила.

Когда перед отъездом я спустился вниз, чтобы попрощаться, мистер Форд выхватил у меня чемодан и обратился к жене:

— Надеюсь, дорогая, ты пересчитала серебряные ложки?

Она не стала отвечать и только улыбнулась мне почти заговорщической улыбкой. Братец Джек попрощаться не вышел; Вероника с отцом уселись на переднее сиденье, а я опять на заднее. Миссис Форд стояла у крыльца под освещенной солнцем глицинией. Когда мистер Форд включил передачу и колеса зашуршали по гравию, я на прощанье помахал, и миссис Форд тоже помахала, но не поднятой ладонью, а каким-то странным жестом в горизонтальной плоскости, на уровне талии. Тут я пожалел, что не выведал у нее никаких подробностей.

Чтобы избавить себя от повторного обзора местных чудес по указке мистера Форда, я сказал Веронике:

— Мне очень понравилась твоя мама.

— Похоже, у тебя есть повод для ревности, Врон. — Мистер Форд театрально ахнул. — А если вдуматься, и у меня тоже. Стреляемся на рассвете, мой юный друг?

Мой поезд опоздал из-за воскресных ремонтных работ. Дома я оказался уже к вечеру. Помню, как я наконец-то хорошо просрался.

Через неделю с небольшим Вероника приехала в город, чтобы познакомиться с моей школьной компашкой. День прошел как-то бесцельно; ни она, ни я не хотели брать инициативу на себя. Побродили по галерее Тейт, дошли до Букингемского дворца, потом двинулись через Гайд-парк, чтобы посетить Уголок ораторов. Ораторов на привычном месте не оказалось; тогда мы потащились на Оксфорд-стрит, поглазели там на витрины модных магазинов и оказались на Трафальгарской площади, среди львов. Со стороны нас можно было принять за туристов.

Вначале я исподволь наблюдал, как реагируют на нее мои друзья, но потом мне стало интереснее, что она сама о них думает. Шуткам Колина она смеялась охотнее, чем моим, и мне, естественно, это не понравилось, а потом в лоб спросила Алекса, на чем его папаша сколотил свое состояние (к моему удивлению, он ответил: „На страховании морских перевозок“). Адриана, похоже, она не без удовольствия оставила на десерт. Я ей рассказывал, что он учится в Кембридже, и она для проверки назвала ему несколько имен. Два-три он подтвердил кивком и сказал:

— Да, знаю я эту братию.

Мне это показалось хамством, но Вероника не обиделась. Наоборот, она стала сыпать названиями колледжей и фамилиями профессуры, упомянула несколько студенческих кафе, и я вообще остался не у дел.

— Откуда ты все это знаешь? — удивился я.

— Там Джек учится.

— Джек?

— Мой брат — ты что, забыл?

— Погоди, это который — тот, что помладше твоего отца?

Вроде получилось остроумно, однако Вероника даже не улыбнулась.

— И что же он там изучает? — спросил я, чтобы закрепить отвоеванные позиции.

— Теорию этики, — ответила она. — Как и Адриан.

„Вот спасибо, что сказала, а то я не знал, чем Адриан там занимается“, — вертелось у меня на языке. Но я лишь насупился и заговорил с Колином о кинематографе.

Под конец мы стали фотографироваться; Вероника попросила, чтобы я „щелкнул ее со своими друзьями“. Они вежливо выстроились в ряд, после чего Вероника их перегруппировала: самых рослых, Адриана и Колина, поставила по бокам от себя, задвинув Алекса за Колина. На фотографии она получилась еще более миниатюрной, чем в жизни. Много лет спустя, когда я разглядывал этот снимок в поисках некоторых ответов, мне пришло в голову, что она никогда не носила туфли на каблуках. Где-то я читал, что для привлечения внимания слушателей к своей речи нужно не повышать голос, а наоборот понижать, — на самом деле именно это и подогревает интерес. Очевидно, Вероника пошла на такую же хитрость, только в отношении роста. Впрочем, я до сих пор не решил, способна ли она на хитрость. Когда мы с ней встречались, она была сама непосредственность. У меня просто не укладывалось в голове, что женщины могут быть такими корыстными. Наверное, это больше говорит обо мне, чем о ней. Но если бы я себя убедил — хотя бы теперь, спустя годы, — что она все делала по расчету, от этого было бы мало толку. То есть мне бы это все равно не помогло.

Мы всей компанией проводили ее пешком до вокзала Черинг-Кросс, посадили в поезд на Чизлхерст и шутливо выстроились в почетный караул, будто путь ее лежал по меньшей мере в Самарканд. Потом мы завалились в привокзальную гостиницу, взяли в баре по кружке пива и ощутили себя очень взрослыми.

— Миленькая девушка, — сказал Колин.

— Очень миленькая, — подтвердил Алекс.

— С философской точки зрения это самоочевидно! — почти выкрикнул я.

Волнение сказывалось. Я повернулся к Адриану:

— Что скажешь в развитие темы „очень миленькая“?

— Не ждешь ли ты поздравлений, Энтони?

— А у тебя что, язык отвалится?

— Раз так — естественно, поздравляю.

Но похоже, ему претило, что я напрашиваюсь на похвалу, а двое других мне потакают. Я слегка задергался — не хотелось, чтобы такой день пошел насмарку. Впрочем, задним числом понимаю: это не день трещал по швам, а наш тесный круг.

— Стало быть, ты знаешь Братца Джека по Кембриджу?

— Нет, не знаю, и вряд ли мы с ним пересечемся. Он уже на последнем курсе. Но я наслышан — читал о нем статью в одном журнале. О нем и о его окружении, да.

Он явно хотел замять эту тему, но я не отставал.

— И что ты о нем думаешь?

Адриан умолк. Отпил чуток пива, а потом выпалил с неожиданной яростью:

— Терпеть не могу эту английскую манеру ерничать по поводу серьезных вещей. Просто не перевариваю.

В другой ситуации я бы воспринял это как выпад против нас троих. Но тогда я чуть не начал оправдываться.

На втором курсе мы с Вероникой продолжали встречаться. Как-то вечером она, не иначе как слегка захмелев, разрешила мне запустить руку ей в трусики. Я раздувался от гордости, подобравшись к заветной цели. Впустить внутрь мой палец она отказалась, но через пару дней мы без слов нашли способ продлить удовольствие. Сливаясь в поцелуе, мы опускались на пол. Я снимал часы, закатывал левый рукав и прижимал тыльную сторону ладони к полу, а Вероника терлась о мое неподвижное запястье, пока не достигала кульминации. Неделю-другую я чувствовал себя весьма искушенным, но, возвращаясь к себе в комнату и удовлетворяя себя в одиночестве, испытывал нарастающую досаду. Где же здесь взаимные уступки? Что я выиграл и что проиграл? И еще одно открытие не давало мне покоя: вроде мы должны были стать ближе, но ничуть не бывало.