Дождь - Boy Spiral

что-то менять. Та дурацкая кофта в середине июля — было так жарко, но я не могла показать синяки, не могла позволить кому-то испытывать ко мне жалость.

Я слишком рано поняла, что не могу ни на кого положиться. Такая глупая ложь, ведь были те, кто хотел помочь, были те, кого заботила моя жизнь. Но я не могла в это поверить, не могла это принять. Может, если бы я пожалела себя? Может, если бы я могла пожалеть себя? Если хотя бы раз я могла поплакать над собой? Не от боли или криков, а от жалости к себе. Может, я смогла бы выбраться из этого кошмара? Может, я смогла бы помочь себе?

Смрадный холод. Такой разъедающий и давящий, что вздохнуть было просто невозможно. Глаза болели, я пыталась моргать, но веки оставались неподвижными.

Сквозь кровавые морозные узоры на радужке глаза я видела тонкие полоски света, что расцветали во тьме. Казалось, шаг за шагом мы двигались навстречу друг другу. Но шагов не было, я висела среди тьмы, а на меня неслись тысячи тонких полос, решетящих моё тело. С каждой иглой, сотканной из света, я видела себя, всю свою жизнь, всю боль и всю радость. Воспоминания мгновением пронеслись перед глазами, растворяясь в пучине небытия.

— Где я?

— Вы в центре ока бури, моя госпожа, вы в центре смерти.

— Я была мертва с самого первого круга?

— К моему сожалению.

— И что же дальше?

— Дальше только вы.

Какая ничтожная смерть. Быть забитой тем, кто меня истязал. В отчаяньи я падала вниз. Злость и жалость, смешиваясь, прорастали во мне желанием. Ростки и ветви рвали мои вены, желая найти выход из искажённого тела. Через открытые раны, через кожу и поры к свободе, к неконтролируемому горению. Их рост отсчитывал, сколько метаморфоз мне понадобится, чтобы я, наконец, могла постоять за себя.

Тысячи? Сотни? Десятки раз?

Сколько мне нужно было гореть?

На деле ни чисел, ни страданий больше не было нужно. Для маленькой девочки было важно выстрадать изменения, чувства, желания. Но для меня хватит и Одной Метаморфозы, чтобы освободиться от гнёта чувств. Лишь решиться на шаг. И шаг уже был мной сделан. С самого начала окружённая тьмой я горела, обращаясь в пепел.

Ночь, дождь, кровь. Она лежала около двери, челюсть раздроблена в кашу, лицо в жутчайших ранах, а кости неестественно выгнуты. Я не могла оторвать взгляд от мёртвого тела. Будто заворожённая, я пялилась, стараясь запомнить всю картину до мельчайших подробностей. Я чувствовала горечь и облегчение. Она была моей дочерью, она была обузой. Я знала, что не смогу полюбить своё чадо, каким бы оно не было.

Ненависть и любовь, две стороны одной монеты. Моей дочери выпала ненависть, и я не могла… Нет, я не хотела переворачивать монету. Её отец был единственным, кто останавливал меня. Единственным, кто показывал мне лучшие стороны моей же дочери. Он был единственным, кто пробуждал во мне любовь к ней. Но с его уходом я поняла, что буду той, кто сломает ребёнка, уничтожит всё её желание жить.

Вот почему я закрывала глаза на всё, что он с ней делал. Я была в ужасе, когда он первый раз взял её у меня на глазах. Но внутри где-то глубоко я почувствовала радость. Радость от мысли, что ей больно, больно даже сильнее, чем мне. Я была рада, что рядом со мной появился кто-то, кто может причинить ей боль без зазрения совести. Тот, кто может стать ретранслятором моей ненависти.

И даже сейчас, смотря на неё, я рада, что она умерла в муках. И рада, что все её мучения закончились. С каждой каплей дождя, что падала на её лицо, я становилась свободнее. Больше не было обузы и ненависти, больше не надо играть во что-то. Наконец, я могла уехать из этого города. Не оправдываясь перед всеми, не испытывая вины за то, что я плохая мать.

Лишь его крик выводил меня из теплых чувств. Крик человека, что жестоко убил мою дочь. Он кричал, поливая нас новыми обвинениями. У него это хорошо выходило — обвинять труп и эгоистку в своих неприятностях.

Обвинять в своих желаниях, в своих пороках. Размахивая телефоном с включенным фонариком, он пытался найти бинт, чтобы перевязать руку. Он во всём пытался соответствовать брату. Хотел занять его место, первый для мамы и папы, первый для учителей и для друзей. Но как бы он ни старался, достигнуть он ничего не мог. Наверное, он думал, что сможет избежать наказания. Наверное, он считал себя правым. Я считала, что он жестокий и трусливый. Я также сильно его ненавидела, как он ненавидел себя.

Свет потух. Лампочка, наконец, перегорела. Я машинально перевела взгляд. Раздался свирепый рык грозы, и во тьме блеснули два глаза. “Он вернулся?” — подумала я. Но резкий страх пронзил каждый нерв моего тела. Такого я раньше не испытывала. Я превратилась в животное, что ведут на убой. Она висела в воздухе, будто что-то держало её за шею. Переломанная челюсть неестественно свисала. Умирая, её лицо было умиротворённым, но воскресла она со звериным оскалом. Тихо, будто пушинка, она опустилась на пол и прочно встала на свои сломанные ноги. Её рука поднялась, она поднесла указательный палец ко рту. Не шуми, я поняла её сразу. Но даже исполнить её просьбу по собственной воле я не могла. Само её присутствие заставляло мою гортань сжиматься, я не могла вздохнуть и не могла думать. Я была чем-то меньшим, чем жертва, я была ничем.

В её жёлтых глазах сияла сила. Нет, в них сияла жизнь. Золотом обагряя место, где её убили. Она выжидала, когда убийца, наконец, обратит на неё внимание. И вот раскат грома, и он соизволил обратить внимание на место, где секунду назад стояла моя дочь. Она исчезла, в мгновение растворившись в воздухе. Он шёл ко мне, даже не заметив, что труп исчез. Просто переступив место, где он должен был лежать. Ожидаемая и болезненная оплеуха. Он бил наотмашь, желая не просто ударить, а причинить как можно больше боли. Но это не имело значения. Я даже не слышала его слова. Я лишь видела её, возвышающуюся над его тушей.

Нервы сдали, я начала панически смеяться, даже не желая того. Я заливалась смехом, смотря за тем, как охотник превращается в добычу.

Раскат грома. Он увидел тень на стене. Обернулся, его тело содрогнулось, ноги подкосились. Крик на одном дыхании, такой громкий,