Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер

вернулась в машину, опять глотнула из термоса и наконец начала согреваться. Ветер чуть разогнал плотные облака, заслонявшие солнце, и еще немного тепла просочилось сквозь белую пелену. Скоро можно будет снять парку, уже скоро. Интересно, сколько времени, подумала она, заметив, что часы на приборной доске снова сбились: на них мигали цифры 00.00. Время можно узнать по радио, правда, придется слушать весь этот треп и поп-музыку. Довольно долго она, мучаясь, слушала радио, но так ничего и не узнала. Вдруг у края скалы остановился какой-то автомобиль.

Сестра Дженнифер

выключила радио и сняла парку, под которой обнаружилось массивное потемневшее распятие на белом фоне. Вновь прибывшие — мужчина и женщина — вышли из трейлера и начали жадно глотать воздух. Они были обвешаны солнечными очками, фотоаппаратами и биноклями и сводить счеты с жизнью явно не собирались, хотя это место и было известно как «Мыс самоубийц».

Сестра Дженнифер

подождала, пока мужчина и женщина, стоя у края обрыва, вволю наиграются со своей техникой. Она попыталась успокоиться, но адреналин уже закипал в крови: в голове зашумело от собственного голоса, снова и снова перечисляющего причины, почему стоит жить. Нет такой боли, для которой Господь не нашел бы места в своем бездонном вместилище страданий. Решиться на самоубийство — все равно что признать: ты больше не в силах нести бремя жизни. Да, конечно, порой это бремя бывает непереносимым. Но если ты способен сбросить его со скалы, размозжить тело о камни, дабы волны смыли в море твои останки как мусор, то что мешает поступить по-другому? Нет, нет, не вернуться к жизни, которая стала невыносима, не взвалить это бремя снова себе на плечи, а переложить его на кого-то еще — на плечи Господа. Да, Господа, который в этот миг стоит рядом, такой же близкий и настоящий, как я, — но только в миллион раз сильнее!

Сестра Дженнифер

помахала парочке через боковое стекло. Они уже собирались уезжать. Возможно, они уже увидели все, что хотели, поймали все, что надо в объективы фотоаппаратов и окуляры биноклей, запечатлели на кусочке непроявленной пленки. Возможно, они были просто разочарованы тем, что встретили здесь человека, — ведь место слыло совершенно диким. А может быть, им не понравилось, что этим человеком оказалась монашка. Они, наверное, подумали, что она будет приставать с расспросами, выяснять, кем они друг другу приходятся, или просить пожертвовать денег на лепрозорий в Индонезии. Наверное, так обычно ведут себя ее подруги-монахини. Сейчас уже трудно вспомнить. Она давно не бывала в обществе сестер во Христе.

Сестра Дженнифер

посмотрела, как трейлер дает задний ход, разворачивается и уезжает. Когда он почти скрылся из виду, она открыла дверцу, выбралась наружу и присела на корточки около машины. Дверца с мягкой обивкой, укрывающая ее от ветра, трепетала как крыло. Она подобрала одеяние, оголив бедра, и сидела так, пока не закончила, а потом быстро закрылась в машине, дрожа от холода. Она было потянулась к парке, но передумала и опять приложилась к термосу. Шли часы. Солнце, безучастное и чуждое соблазнам, описывало дугу на небе. Никто больше не приехал к обрыву.

Сестра Дженнифер

откинулась в кресле. Возбуждение прошло, и доводы, почему стоит жить, больше не занимали голову. Она задремала. Проснувшись, немного помолилась. Потом послушала радио. На этот раз судьба смилостивилась, и она довольно быстро узнала, который час. Она подумала, что неплохо бы съездить в город, прежде чем закроются магазины. Она не знала точно, сколько у нее осталось продуктов.

Сестра Дженнифер

снова выбралась наружу, обогнула машину и открыла багажник. И тут какая-то крупная птица — гигантская цапля или аист — пронеслась мимо: длинный острый клюв и белоснежные крылья на миг поравнялись с машиной. Сестра Дженнифер невольно запрокинула голову и, ослепленная солнцем, чуть не потеряла равновесие. Это было необыкновенное зрелище, на миг ее даже пронзил страх: как будто вот-вот стрясется нечто и ее разорвет на части, как бумажный пакет. Однако ничего не случилось. Еще не придя в себя, она смотрела в багажник, но видела только светящийся отпечаток солнечного диска.

Сестра Дженнифер

довольно быстро поняла истинное значение этого знамения. Господь подсказал ей еще одну причину, по которой стоит жить, и она может поделиться этим знанием с другими: чудесный полет птицы, возможность наблюдать, как существо, совсем на тебя не похожее, показывает искусство, не доступное ни одному человеку, однако никто, кроме человека, не способен оценить красоту птичьего полета. Нужно жить дальше хотя бы ради того, чтобы любоваться птицами, поскольку сами птицы не способны любоваться собой.

Сестра Дженнифер

подождала, пока в глазах перестанет рябить. Она порылась в багажнике, проверяя свои припасы, и увидела, что еды осталось совсем мало — всего несколько банок спагетти. Она была голодна, но спагетти есть не хотелось. Проверила, как обстоит дело с выпивкой. Оставалось полбутылки белого вина, и она аккуратно перелила его в термос. Прикинула, хватит ли вина до завтра, и сделала глоток, как будто от этого лучше думалось. Но сомнения не исчезли. Может, ей просто не хочется снова ловить на себе косые взгляды в очереди за спиртным в винной лавке. Чтобы выиграть время, она достала из багажника пустые бутылки, прижала их к груди и пошла к обрыву. Держась на безопасном расстоянии, она подбрасывала бутылки вверх, и они падали в пропасть. Она надеялась услышать звук падения — но, как всегда, ничего не было слышно. Затем она вернулась к машине. На «Мысе самоубийц» становилось холодно.

Сестра Дженнифер

закрылась в машине, выпила еще немного вина и надела на ночь парку.

Игрушечный рассказ

(пер. А. Соколинская)

Бог играл один: там, где он обитал, других детей не водилось. Стало быть, никто не посягал на те замечательные игрушки, которые он находил на задворках брошенной Вселенной. Все принадлежало только ему.

Брошенная Вселенная была очень таинственным местом. Оставленная на произвол судьбы, она продолжала светиться изнутри, как будто ничего не изменилось. На задворках постоянно появлялся новый мусор: бракованные куски пустых надежд, шестеренки и уплотнители, когда-то принадлежавшие механизму бесконечности.

Однажды копаясь в помойке, Бог обнаружил нечто совсем уж удивительное — планету. Резким движением он схватил находку, чтобы вытащить ее из бака, но тут же подумал, что надо бы действовать поаккуратнее: планета, хоть и была цела и невредима, казалась на удивление хрупкой. Пальцы Бога прошли сквозь защитный слой атмосферы и чуть не оцарапались о рыхлую поверхность земли. Тогда Бог, держа шар за белые полюса, принялся рассматривать, не натворил ли чего… Для начала правильной ли формы был этот шар? Если правильной, то теперь он слегка вытянулся и походил на яйцо. Земной прах сыпался в атмосферу с кончиков Божьих пальцев и оседал на полюса, как молотая корица на ванильное мороженое. На континентах, потертых и выщербленных, возникло несколько новых озер. Другого ущерба вроде не наблюдалось.

Бог сел, прислонился спиной к забору и стал разглядывать добычу — иссиня-зеленый мир, теплый и пахучий, где моря преобладали над сушей. Бог принюхался — его опьянил аромат чего-то прохладного и вяжущего, вроде сосны или озона. Сквозь это благоухание пробивались запахи суглинистой почвы, поджаренной хлебной корочки, экваториального перегноя, соленого супа морей и сладкой шипучки рек. Пахло очень приятно.

Хотя помойка была исследована не до конца и могла таить еще немало ценного, планету надо было срочно нести домой. А то еще явится кто-нибудь и отберет у него этот мир или прикажет вернуть его на место, потому что штука это опасная, а вовсе не детская игрушка.

Неловко поднявшись, Бог чуть не выронил планету — пальцы совсем онемели от холода. Тогда он, давая отдых пальцам, положил шар на ладони, так чтобы тяжесть распределялась равномерно. Стало гораздо лучше — возможно, планета была менее хрупкой, чем ему показалось вначале. Бог немного постоял, грея руки о тропический пояс, пока кончики пальцев не обрели чувствительность, и пошел домой, внимательно глядя под ноги. Время от времени планету приходилось переворачивать: когда погода на ней менялась, у Бога покалывало ладони. Постепенно Бог до того осмелел, что взял планету в охапку. Получилось. Он уже бежал вприпрыжку, и планета, как в люльке, покоилась на согнутой руке, когда вдали показался дом.

Он повесил планету в спальне под потолком — это было самое подходящее место. Класть ее на стол или на комод ему представлялось неразумным: от долгого лежания на одном боку Планета могла расплющиться, а ее Южный полюс захиреть от недостатка света. Могла она также скатиться на пол и разбиться вдребезги. Поначалу Бог собирался положить планету на пол, но передумал: не хватало еще пнуть ее ногой, невзначай или намеренно, из-за дурного настроения, а кроме того, не хотелось смотреть сверху вниз на такую красоту.