Из записной книжки отставного приказчика Касьяна Яманова - Николай Лейкин

«Милостивая государыня, Анна Ивановна!

Принимая во внимание неусыпные труды ваши, как квартирной хозяйки, при доставлении меня два раза в пьяном образе из трактира купца Житейского, под названием „Черная Речка“, в лоно дачи моей и укладку на ложе мое, именуемое диваном, со снятием сапогов и сюртука, а также и в опохмелении меня наутро малой порцией, изъявляем вам свою благодарность, а также дарим принадлежащий нам мельхиоровый стаканчик, каковой просим вас спрятать в шкап и, вынимая оный по праздникам, пить из него по „усмотрению“.

Отставной приказчик, а ныне медиум генеральши Кувырканьевой, Касьян Яманов».

20 июня

Сегодня, увидав, что генеральша сидит на балконе, задумал ее поморочить маленько, для чего надел на себя овчинный тулуп шерстью вверх и в таком виде стал прохаживаться мимо балкона, поминутно закатывая глаза под лоб. Увидав сие, она тотчас же спросила: «Касьян Иваныч, что с вами?» Я же, не приветствовав ее ни единым словом, ответил: «Не мешайте, сударыня, я с духами беседую», и с сими словами удалился к себе. Надо статься, что коленом сим я ее отменно пробрал, потому что через полчаса, призвав меня к себе, подарила мне фрачную пару, оставшуюся от ее покойника мужа. У нас, говорит, послезавтра будут гости, будем заниматься столоверчением и вызыванием духов, так вы во, фраке будете приличнее. Фрачная пара совсем новая и как раз пришлась по мне. Примерял ее, смотрелся в зеркало и думал: «Кто может заметить, что наш тятенька мужик был?»

Вечером зашел ко мне француз, долго трещал, как трещотка, и сказал, чтобы я к послезавтрому придумал ответы духов. Обещал. Веселый такой. Выпили мы с ним полбутылки коньяку с чаем, и я научился от него трем французским словам: «о де ви» значит водка, «бельфам» — разухабистая баба и «пикант» — «забористая». Ложась спать, придумывал ответы духов, но ничего не придумал.

21 июня

Ура! Ответы духов нашел. По городу, по дачам и у нас на Черной Речке, ходят мальчишки и продают фотографические карточки «с предсказаниями», то есть с прилепленными к карточкам билетиками, на которых напечатаны предсказания на задуманные вопросы. Сегодня купил у мальчишки пяток карточек за четвертак. Билеты, что на них, и будут служить мне ответами духов. Вот эти предсказания из слова в слово: «что же хощеши, человече, того и получишь»; «чего ради плаваешь против воды? Не сломи кормило»; «берегись и ты, человече, добываешь корысти от всякого злого нападения»; «заткни язву души твоей и береги себя, яко сосуд скудельничий»; «яростная любовь млада, зане не утолится сребром, но кудрявым предметом в образе живе». Чего же еще лучшего ждать от духов? И туманно, и увлекательно, и занятно!

23 июня

Вчера вечером был у нас сеанс столоверчения, спиритизма и беседы с духами. Гости наехали в пяти каретах. Кучера, высадив господ у подъезда, въехали к нам на двор и, сойдя с козел, принялись играть между собою в три листа. Игра завязалась самая интересная, и я хотел уже пристать к ним, но долг службы, так как я служу в медиумах, повелел мне отправиться на сеанс. Напялив на себя фрак, умаслив главу мою помадой фабрики Мусатова, опрокинув, для бодрости, две рюмки коньяку я заев оный сушеным чаем, дабы из пропасти не несло, я отправился в зал. Француз был уже там и во все горло кричал что-то по-французски на ухо глухому старику генералу. Но совету француза, для наиущения большей важности, я вошел в зало, глядя в потолок и с поднятыми кверху руками. Как было условлено, француз тотчас же обернулся ко мне и приветствовал меня по-французски (а черт его знает, может быть, и обругал). Я же, нисколько не оробев, раскрыл свои объятия и рявкнул голосом Леонидова из Александринского театра сицевое: «Собрат, приди ко мне на грудь!» Сцена эта подействовала. Гости покачали головами, какая-то старуха прослезилась, а генеральша, наклонясь к уху генерала, крикнула про меня: «Простолюдин он, ни слова не знает по-французски, но понял мусью Мутона (это прозвище француза) по вдохновению». Генерал крякнул и промычал, а мы (то есть я и француз) бросались друг другу в объятия. «Господа, рекомендую вам нового медиума, Касьяна Иваныча Яманова», — сказала генеральша. Я поклонился и, разинув слегка рот, дикими глазами обвел присутствующих. Тут были: отставной генерал, тощий как моща, два лысые старика в очках, как впоследствии я узнал, один учитель латинского языка, а другой — греческого, пять-шесть старух с утиными носами, юнкер — племянник генеральши, отставной частный пристав и еще какой-то сотрудник «Московских Ведомостей», который, объявив мне об этом, тотчас же сел на диван, задремал и начал бредить, произнося слово «нигилист». Сеанс прошел благополучно. Стол вертели три раза, а остальное время беседовали с духами, вопрошали, но просьбе гостей, разных Иродов, Наполеонов, Соломонов и передавали от них ответы, я — письменно, а француз Мутон — изустно. Сеанс кончился за полночь и только потому, что, утомившись, я внутренне ругнул всех присутствующих и, сам не знаю как, вместо ответа духов написал на бумаге такое пакостное слово, которое никто не решился прочесть вслух. Впрочем, все обошлось благополучно.

1 августа

Вот уже месяц, как не писал я своего дневника. Да и о чем писать, коли вся жизнь заключается в четырех словах: пил, ел, спал и скучал. Каюсь, что пил более, нежели ел и спал, за что и получил от генеральши два официальные, предостережения (собственные слова ее превосходительства) с секретным предупреждением, что в случае моей неисправности она тотчас же даст мне третье предостережение со снятием с меня сапогов и с приостановкою выпуска меня со двора в течение двух месяцев. Как ни оправдывался я, как ни выставлял на вид, что вот уже в течение месяца несу на себе наказание запрещения розничной покупки водки через прислугу, а обязан довольствоваться четвертной бутылью в неделю, да и то пополам с французом, вследствие чего терплю явный ущерб в исполнении моих обязанностей в качестве медиума, — ничего не помогло, и она обещала привести свою угрозу в исполнение.

3 августа

С табачницей у меня все счеты покончены, но сегодня она прислала мне с щапинским кондуктором слезное письмо. Вот оно:

«Милый друг, Касьян Иваныч!

Забудьте все прошлое и будьте по-прежнему моим предметом. Ах, какая я была дура, что променяла вас на военного писаря. Я его считала за благородного жениха, но он оказался коварный интриган и за питием чая стянул у маменьки две серебряные ложки. Верьте, что я вас не променяю теперь ни на чиновника, ни на офицера. Плюньте мне тогда в глаза, и ежели будете согласны на это, то приходите сегодня вечером в Строганов сад. Лети, письмо, к тому, кто мил сердцу моему. Если же другу неприятно, то лети письмо обратно. Пришлите ответ, согласны или нет».

Письма я не принял и на обороте написал сицевое: «Нам подержанного платья не требуется».

15 августа

Генеральшина горничная Марья Дементьевна в благородстве оказывается много чище табачницы. Сегодня она стирала генеральшины манишки и так чувствительно пела «Гусар, на саблю опираясь», что я заслушался. Также и по-французски говорит. Сегодня вечером звал ее в молодцовский клуб, но она отказалась. Не пойду, говорит, я в молодцовский — там хватаются, а я привыкла к благородству. Ежели, говорит, хотите, то пойдемте в пятницу в благородку. Обещал, и вечером, когда лакей Иван ставил самовар, удрал с ней в Строгонов сад. Гуляли по первой аллее и разговаривали по-французски; я ей — «тре бье, лямур», а она мне — «жоли мерси». Проходящие, во всей вероятности, думали, что мы графы или князья. Возвратились домой в десять часов. Вследствие ее своевольной отлучки генеральшин лакей Иван рассвирепел и обещал пробить ей темя поленом. Это из ревности.

17 августа. Вечер

Сейчас генеральша призывала меня к себе и объявила, что едет на неделю в Москву, а также берет с собою француза Мутона. «А как же, говорю, я-то?.. Мне бы тоже хотелось побывать в Москве, к тому же и у тамошних медиумов поучился бы, а то что ж мне с вами все на один манер?..» Пустяки, говорит, этому никто ни у кого не учится, это по вдохновению. Все-таки, говорю, какому-нибудь новому колену обучился бы. Нет, говорит, нельзя. Ты останешься в Петербурге и будешь наблюдать за домом, за людьми, за лошадьми, и за этот труд жалую тебе двадцать пять рублей и старый генеральский халат на красной шелковой подкладке (халат ее покойника мужа), для внушения страха прислуге. Халат и четвертная бумажка тотчас же были вручены мне. Отъезд генеральши назначен послезавтра.

Как там ни говори, а без Мутошки будет скучно. Хоть он и француз, а все-таки человек: по херам с ним поговоришь, рюмочку-другую сентифарису толкнешь, о француженках потолкуешь и все эдакое…

18 августа. Утро