Империя под ударом. Взорванный век - Игорь Шприц

Монархист, престолу и государю предан безмерно.

Визави Зубатова выглядел менее импозантно. Грузная фигура венчалась лысоватой оплывшей головой в форме груши черенком вверх. Маленькие глаза и толстые вывороченные губы дополняли картину. Однако взгляд этих маленьких глаз был спокоен и внимателен. А когда собеседник начинал говорить, «очарование» внешности через несколько минут полностью забывалось.

Голос был низок и чрезвычайно доверителен. Отсюда произрастало желание внимательно слушать и слушать говорившего. Хотя, к сожалению Зубатова, визави был немногословен. Его фамилия звучала несколько необычно — Азеф, Евно Фишелевич. Или Евгений Филиппович — так обращался к нему на русский манер Сергей Васильевич.

ДОСЬЕ. АЗЕФ ЕВНО ФИШЕЛЕВИЧ (ЕВГЕНИЙ ФИЛИППОВИЧ)

Родился в 1869 году в местечке Лысково Гродненской губернии, в многодетной семье портного (три брата, четыре сестры). С 1874 года семья проживает в Ростове–на–Дону. В 1890 году закончил гимназию. Репортер газеты «Донская пчела». В 1892 году под угрозой ареста за распространение революционной прокламации уехал в Карлсруэ (Германия), где поступил в политехникум.

4 апреля 1893 года по причине плохого материального положения предложил свои услуги Департаменту полиции. С июня 1893 года — секретный сотрудник Департамента с окладом 50 рублей в месяц.

В 1899 году получил диплом инженера–электротехника. Инженер московской конторы Всеобщей электрической компании. Женат, воспитывает двоих детей.

Официальные взгляды: сочувствует программе «Союза социалистов–революционеров», ярый сторонник террористических методов борьбы.

Реальные взгляды: умеренный либерал, сторонник парламентской монархии.

Незауряден, умен, эгоистичен. Прекрасный организатор.

Увлечения: женщины, карты, завсегдатай кабаре и кафешантанов.

Уже был подан десерт — сыры, кофе, коньяк, ликеры и сигары. Зубатов с восхищением смотрел на Азефа: его подопечный демонстрировал успехи большие, нежели ожидалось.

— Прошу вас не торопить события. — Азеф обнюхал сигару со всех сторон, удовлетворенно кивнул, золотой гильотинкой обрезал кончик сигары и окунул его в бокал с коньяком. Затем чиркнул крупной шведской спичкой, полюбовался огоньком и неторопливо раскурил сигару. — Первый номер «Революционной России» уже в гранках. Для меня не составит большого труда узнать для вас адрес типографии. Да честно говоря, я уже догадываюсь. Однако давайте решим, выгодно нам или невыгодно давать ход печатанию?

— Я считаю, печатать надо. Ну арестуем мы эту типографию — они развернут вторую. Арестуем вторую — примутся за третью. Само по себе печатание не есть грех. Вопрос в том, что печатать! Вот если бы вы вошли в редакцию журнала… — Зубатов мечтательно улыбнулся. — Или даже стали главным редактором… мы бы тогда контролировали образ мысли половины революционной России.

— Нет. Я, к счастью или к несчастью, начисто лишен литературного дара. Моя стихия — практическая работа. Здесь я силен. А там буду зависеть от неконтролируемых мною людей.

Более всего на свете Азеф любил контролировать ситуацию и прогнозировать дальнейший ход событий.

— Тогда у меня к вам следующее предложение, — выдохнул Зубатов и замер. От того, как поведет себя Азеф, зависело очень многое. Из прежних сношений с ценным агентом Зубатов понял, что Азеф по природе (и винить его в этом было бесполезно) трус. Причем иногда трус патологический. Однако если какая‑либо личная заинтересованность превосходила трусость, Азеф превращался в очень смелого, но не теряющего головы рассудочного человека. — Мы бы хотели, чтобы вы вошли в руководство партии социалистов–революционеров…

— Я смогу это сделать.

- …и возглавили бы там практическую работу.

— Какую?

— Террористическую, — как бы поставил точку Зубатов.

Азеф поперхнулся ликером.

— Лично стрелять и кидать бомбы?

— Нет, конечно. Только возглавлять. Мы хотим держать руку на пульсе будущего террора и не давать ему развиться свыше определенного размера. Политический террор был, есть и будет. Идея террора сама по себе очень привлекательна, особенно в детском возрасте. Как приятно мечтать о том, что все твои враги волею небес убиты!.. Если мы останемся в стороне от террора, то будем вынуждены потом долгие годы лечить последствия, в то время как опытный врач находит причины болезни!

— А кровь?

— Что кровь?

— При терроре неизбежна кровь. Нельзя же все время только рассуждать и ничего не делать?!

Азеф задал самый трудный вопрос, на который у Зубатова давно был готов правильный ответ:

— У хирурга тоже руки в крови — ну и что же? Запретить хирургию как средство спасения больного?

— А если больной безнадежен?

— Пока нет. Но если не действовать на несколько шагов впереди болезни, то как знать…

— Итак… — Азеф сделал паузу и виртуозно пустил несколько колец сигарного дыма. Зубатов следил за их полетом. Кольца держались в ровном строю — сквозь них можно было продеть бильярдный кий — и только в конце пути, перед гибелью, по одному теряли правильную форму и расползались дымными слоями. — Вы хотите, чтобы я занялся организацией террора.

— И дезорганизацией!

— Естественно. Все в мире имеет две стороны. Мы не дети, мечтающие о смерти своих врагов. Враги тоже будут мечтать о моей смерти. Вы понимаете? Если я соглашусь…

- …то мы повысим вам содержание!

— А именно?

Зубатов помедлил, как всякий игрок, имеющий в руках козырного туза. Затем подлил Азефу коньяка, плеснул себе.

— Тысячу в месяц.

Азеф задумчиво покачался на стуле. По его лицу было видно лишь одно: мысли его далеко. Возможно, он вспоминал свое босоногое местечковое детство. Возможно, бедную и голодную юность, когда за каждую копейку приходилось бегать по городу во все концы. И вот теперь ему, сыну еврея–портного, предлагают оклад выше министерского. И за что? За болтовню в кругу интеллигентных, милых людей. Мечтателей. Плоское азиатское лицо Азефа его мыслей не выдало.

— Я согласен.

— Браво! — Зубатов подозвал официанта. — Шампанского! Все‑таки через несколько часов начнется новый век. Надо отметить! Вы верите в то, что он будет счастливым для человечества?

— Верю, — серьезно проговорил Азеф.

— И мы с вами постараемся сделать его таким! — Легкий хлопок шампанского поставил восклицательный знак. — За наше плодотворное сотрудничество!

* * *

Джокер потерял профессиональное чувство любого карманника — чувство слежки за собой. Медянников понял это почти сразу, но дергать рыбу раньше времени не стал и просто ждал, когда Джокер приведет его к своей квартире, где почти наверняка лежало награбленное и не успевшее уйти в руки барыг добро. А чем больше доказательств, тем веселей будет следователь Павел Нестерович, в паре с которым так приятно работать. Путиловский не дурак и не гнушается черновой работы.

А такой работы в сыске ой как много… Любопытства ради Евграфий Петрович подсчитал, что в обычный день он проходит до пятнадцати верст. Помножить на триста дней в году да еще на двадцать лет беспорочной службы — выходит… Нет, церковно–приходской школы было маловато. Но чувствовал ногами, особенно в ненастную погоду, что Россию–матушку исходил вдоль и поперек.

Джокер остановился закурить. Медянников тут же сбавил ход и начал махать руками перед папиросником, требуя у того бесплатную папиросу ветерану турецкой войны. Папиросник попался придурковатый и папиросу выдал. Тут Джокер пошел дальше. Вслед за ним двинулся и Евграфий Петрович. Папиросу он выкинул в сугроб, ибо никогда не осквернял себя табаком — он был истовым старовером.

Джокер начал оглядываться, и по этой дурной привычке Медянников понял: лежка рядом. И точно, Джокера как не стало. Нырнул во двор. Двор этот был проходной и очень удобный для проверки — нет ли за тобой слежки? Посему Медянников туда соваться не стал, а по переулочку быстро вышел на ту сторону двора и, конечно же, сразу узрел стройную фигуру бывшего офицера, входившего в подъезд. Тут его и надо было брать, пока не зашел в квартиру. Подмоги не было, а жаль. На рысях Медянников подскочил к воротам, кликнул дворника, показал ему жетон и велел бежать в полицейскую часть и без двух городовых не возвращаться. А ежели там кобениться будут, скажи, мол, Евграфий Петрович приказали!

Вбежал в подъезд — и вовремя: дверь в квартиру второго этажа уже открыли. Прикинувшись глупым извозчиком, Евграфий Петрович ловко оттер Джокера в сторону. Тот брезгливо отпрянул:

— Куда прешь, скотина?

— Ваше благородие! — заверещал Медянников, выигрывая время. — А денежку кто за проезд заплотит? Денежку?

— Какую денежку, дурак? А ну давай отсюда! Давай, давай!

Из двери высунулась не в меру любопытная хозяйка: