Откровенные тетради - Анатолий Тоболяк

Кротов с ошеломленным видом покачал головой.

— Что тебе не ясно?

— Это как… в награду или в наказание?

— Ни то, ни другое, умник. Мы оперативный орган. Нужно — лети без разговоров. Что касается сегодняшней стычки, то совершенно официально тебя предупреждаю: укороти язык.

— Вырезать?

— Укороти, я сказал! И попробуй разобраться, в чем разница между гордостью и гонором, принципиальностью и мальчишеством. Все. Полемики не будет. Укатывай отсюда!

Сергей вылетел из кабинета, страшно обрадованный.

Я снова поднял трубку и вызвал отдел культуры окрисполкома.

— Зина? — узнал я голос секретарши. — Здравствуйте. Воронин. У вас там случайно не появлялся такой мрачный человек с густыми бровями, в очень широких брюках?

— Суворов, что ли? — недолго думала она.

— Он самый.

— Сидит у Вениамина Ивановича в кабинете. Ворвался весь взбудораженный, вбежал к Вениамину Ивановичу, даже пальто не снял.

— Неужели?

— Уже полчаса сидит там… в пальто. Позвать?

— Нет, не надо. Ему вообще лучше не знать, что я звонил. Можно это сделать?

— Конечно.

— Вот спасибо. Всего доброго.

Я повесил трубку и закурил. В аппаратной истошно визжала перекручиваемая через головки магнитофона пленка.

А ведь сколько раз предупреждал операторов, чтобы не перематывали таким образом!

5

Утром Кротов улетел.

В полдень раздался звонок из отдела культуры. Меня и Кротова вызывали к Бухареву.

Вениамин Иванович Бухарев сидел в просторном кабинете с видом на реку. Это был маленький, щуплый человек с черными гладкими волосами, с лицом загорелым, плоским и в отметинах оспин. Он встал со своего места, пожал мне руку и предложил садиться. Узкие глаза Бухарева глянули на меня из-под припухших век.

— Редко заходишь, Воронин. Забыл начальство.

Начало не предвещало ничего хорошего. Я достал сигареты, закурил. Некурящий Бухарев поморщился, но, подумав, пододвинул пепельницу. Довольно миролюбиво он спросил, какие новости в редакции, как идет работа. Я начал рассказывать о новой сетке вещания, о специальном выпуске на эвенкийском языке, поделился ближайшими редакционными планами… Он слушал, скосив глаза, глядя куда-то мимо моего плеча. Лицо его мрачнело. Я напомнил, что в конце октября мы должны подготовить часовую передачу для Москвы, предполагается выступление заведующего отделом культуры.

Бухарев легонько ударил ладонью по столу.

— Не о том говоришь, не о том говоришь!

Я замолчал.

— Самоуправствуешь, Воронин?

Он резко встал из-за стола, маленький, щуплый и опасный, как незакрытый порох. Суворов поработал хорошо, подумал я.

— Либерализм в редакции развел! — выкрикнул Бухарев. — У тебя идеологический орган или заготконтора? Почему нас в известность не ставишь, кого на работу берешь?

— Еще не успел.

— Как так не успел! Кого принял?

— Паренек один приехал, очень способный паренек. У нас вакансии. Я взял.

— На какую должность?

— Корреспондент последних известий.

— Партийный?

— Нет, комсомолец, Вениамин Иванович. Ему всего семнадцать, пареньку.

— Ясли в редакции разводишь! Почему не проконсультировался? Порядка не знаешь?

— Порядок мне известен. Я посчитал, что корреспондента могу принять самостоятельно. Все-таки это не редактор и не старший редактор.

— Хитришь, Воронин. А жену его зачем взял?

— Девочка после десятого класса, приехала вместе с ним. У нас вакансия фонотекаря целый год. Никто не идет из-за маленькой ставки. Она согласилась.

— А почему с Суворовым не ладишь? Обидел его, увольняться хочет. А человек он заслуженный, в нашем округе тридцать лет.

— Знаю. Я его не обижал. Человек он, сами знаете, мнительный и неуживчивый. А если собирается уходить, я его отговаривать не буду. Как журналист он большой ценности не представляет. Стаж у него действительно солидный, но этого мало. В нашем деле, Вениамин Иванович, нужно еще, чтобы человек умел писать, был творчески инициативным. Не знаю, как раньше, а сейчас Суворов дисквалифицировался. Это я с полной ответственностью говорю.

Бухарев не на шутку рассердился.

— Неправильно рассуждаешь! Старые кадры беречь надо. А ты мальчишке позволяешь заслуженного человека обижать. Хорошо делаешь?

— Они поссорились из-за пустяка. Кротова я предупредил, чтобы больше такого не повторялось. Суворову тоже следует быть повежливей.

— Выгораживаешь мальчишку! Почему он не пришел? Я вас вместе вызывал.

— Он в командировке, Вениамин Иванович.

— Когда уехал?

— Сегодня утром. Послал его за материалом об оленеводах.

— Приедет — приведи ко мне. Поговорю с ним.

Бухарев сел, остывая. Лицо его разгладилось. Еще минут пятнадцать мы поговорили о всяких делах, он отпустил меня.

Шагая в редакцию, я думал о том, что нелетная погода не повредила бы ни мне, ни Кротову…

Суворов был на своем месте. Он сидел за столом в сатиновых черных налокотниках, со сдвинутыми на нос очками. Я пригласил его к себе.

Он зашел уже без очков и без налокотников, хмурый, сел, сдвинул к переносице густые брови. Я достал из стола злополучный листок.

— Так вот, Иван Иванович, стало мне известно о вашем конфликте с Кротовым. Я прочитал вашу заметку, ознакомился с его правкой. Считаю, что стилистически она вполне оправданна.

Суворов побагровел и тотчас поднялся.

— В таком случае говорить с вами на эту тему не желаю. Благодарствую!

— Подождите. Правка, повторяю, оправданна. Я сам не посчитаю зазорным отдать ему на корректуру свой материал. Парень чуток к языку, к стилю. Но ваши труды он больше править не будет. Удовлетворены?

— Нет, не удовлетворен! Пускай извинения мне принесет, сопляк.

— Называя его сопляком, вы вряд ли дождетесь извинений.

— Это что ж, я, что ли, перед ним извиняться должен?

— Может быть. Вы не правы.

— Ну как же! Ясное дело! Как я могу быть перед вами прав, если вы его под свое крылышко взяли. В командировку даже отправили, подальше от греха.

— Слушайте, Суворов, — сказал я. — Мы с вами не первый год вместе работаем и друг друга успели изучить. Человек вы трудный. Пишете плохо. Тем не менее я ни разу не предложил вам подать заявление об увольнении. Не вернее ли будет сказать, что под своим крылышком я пригрел вас, а не Кротова? Он работник перспективный. За него любая редакция ухватится после первого материала.

— Знаем таких бойких! Не первый год на свете живем! А заявление мое получите, получите. Я у сопляков в учениках ходить не намерен. Не для того седые волосы наживал, чтобы у сопляков в учениках ходить.

Он схватил листок, двинулся к дверям, но замешкался на выходе.

— Славно поговорили! Знал бы, не приходил лучше…

Я прикрыл за ним дверь и принялся за дела. Была пятница, день суматошный и трудный. После обеда пришлось прочесть и прослушать несколько субботних и воскресных передач, помочь в выпуске новостей, навести порядок в очередности студийных записей, уладить несколько мелких обычных ссор между операторами. В седьмом часу, когда все сотрудники разошлись по домам, я постучал в комнату Кротовых.

Катя сидела в одиночестве за канцелярским столом, подперев голову руками, и разглядывала свое грустное отражение в зеркале. Увидев меня, она растерянно вскочила, кинулась прибирать разобранную постель, разбросанные повсюду книги — засуетилась. Я ее усадил.

— Ну что. Катя? Скучно без Сергея?

Она кивнула с потерянным видом.

— Ну, так нельзя! Теперь вам часто придется разлучаться. Такую уж он работу себе выбрал. Привыкайте, Катя!

Губы ее жалобно дрогнули.

— Знаете, я, наверно, не смогу. Он на час уходит, а я уже начинаю волноваться. Здесь самолеты не падают?

— Что за мысли. Катя!

— Я целый день хожу и думаю: а вдруг самолет свалится? Здесь же тайга, ему сесть некуда. А вдруг на него медведь нападет? А вдруг он заблудится?

— Ну, это уж смешно! Нельзя себя так изводить. Он парень самостоятельный и за себя может постоять.

— Вот именно может! Вот именно! — воскликнула она горячо. — Он никогда не промолчит, ни за что. Мы в поезде ехали до Красноярска в общем вагоне, а там трое хулиганов стали ругаться и шуметь. Все пассажиры молчат, а Сережа с ними связался, чуть до драки не дошло. Он, когда злится, о своей безопасности забывает.

— В этом я уже мог убедиться…

— Вы его еще мало знаете, а я уже три месяца! Он совсем как ребенок бывает. Подавай ему справедливость — и все! Мы вам не говорили… не потому, что не хотели, а просто не успели сказать… мы ведь в Красноярске на всякий случай заходили в редакции, и ого нигде не взяли. Он не умеет разговаривать с людьми. Он всех против себя восстанавливает.