Земли, люди - Марк Алданов

Махатма останавливается на бѣгу передъ американскимъ журналистомъ. Онъ трясется отъ холода и, видимо, съ трудомъ сдерживаетъ смѣхъ. Почему онъ смѣется? За нимъ идетъ его Эккерманъ — Эндрьюсъ, бывшій англійскій пасторъ, такъ же, какъ и миссъ Слэдъ, посвятившій свою жизнь Ганди{17}. Едва ли этотъ человѣкъ, очень мало похожій на весельчака, такъ разсмѣшилъ махатму?

Не могу разсказать ничего поучительнаго о своей бесѣдѣ съ Ганди. Онъ произнесъ нѣсколько словъ, все такъ же трясясь отъ холода и сдерживая душившій его смѣхъ. Но, по совѣсти, я не слишкомъ сожалѣю о томъ, что не имѣлъ съ нимъ разговора. Общія мѣста, которыя могъ бы сказать Ганди о Свараджѣ или о Сатіаграхѣ, ничего не добавили бы къ его книгамъ и весьма мало меня интересуютъ. Мѣсяцемъ позднѣе въ Парижѣ онъ прочелъ цѣлую лекцію и затѣмъ долго отвѣчалъ на вопросы, — любой второсортный толстовецъ могъ сказать то, что говорилъ Махатма. А вотъ увидѣть его вблизи было интересно. Нѣтъ, на аскетовъ-отшельниковъ Риберы онъ не похожъ нисколько.

Онъ еще разъ пожимаетъ руку и, ежась и вздрагивая, бѣжитъ къ выходу. На улицѣ одни индусы быстро закутываютъ его въ бѣлый «хаддаръ», тоже нынѣ извѣстный всему свѣту; другіе почтительно усаживаютъ махатму въ автомобиль. За Ганди садится мрачный Эндрьюсъ. Рядомъ съ шофферомъ уже сидитъ отрѣшившійся отъ міра сыщикъ. На улицѣ выростаютъ въ довольно большомъ числѣ гиганты-городовые, — гдѣ же они были до того? Вокругъ подъѣзда мгновенно собирается толпа. Автомобиль отъѣзжаетъ. Старикъ въ бѣлой мантіи что-то говоритъ Эндрьюсу, оживленно жестикулируя и смѣясь, все смѣясь... Отчего такъ весело этому необыкновенному человѣку? Или въ самомъ дѣлѣ онъ счастливъ, несмотря на свою каторжную жизнь?

VIII.

Ганди, конечно, исключительное явленіе. Его высокія нравственныя качества, рѣдкая сила воли, совершенное безкорыстіе (во всѣхъ смыслахъ этого слова), беззавѣтная преданность индусскому дѣлу никакихъ сомнѣній вызывать не могутъ. Трудно было бы отрицать и умственныя качества махатмы: безъ нихъ онъ, вѣроятно, не могъ бы въ теченіе десятилѣтій сохранять то положеніе, которое онъ пріобрѣлъ у себя на родинѣ. Со всѣмъ тѣмъ, умственный кругозоръ Ганди чуждъ и непонятенъ громадному большинству современныхъ людей. Въ своихъ политическихъ книгахъ онъ разсказываетъ, что его и по сей день волнуютъ безысходныя мысли: напримѣръ, можно ли ему пить козье молоко? — «Я постоянно себя спрашиваю, когда же я откажусь отъ молока», — пишетъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ. — «Все не могу отказаться отъ этого соблазна»... Нѣсколько лѣтъ тому назадъ Ганди согрѣшилъ еще хуже: жена соблазнила его необыкновеннымъ лакомствомъ, — приготовила для него овсяную настойку на прованскомъ маслѣ. Онъ съѣлъ это дивное блюдо, «чтобы сдѣлать удовольствіе женѣ и насладиться». — «Однако, дьяволъ только этого и ждалъ»: за грѣхъ чревоугодія махатму постигла тяжкая болѣзнь, — «я отказался отъ всякаго леченія, желая искупить свое безумство». Въ пору выздоровленія индусскій врачъ убѣждалъ Ганди питаться сырыми яйцами, но объ этомъ махатма не хотѣлъ и слышать, хотя ему обѣщали достать на рынкѣ «неоплодотворенныя яйца»{18}. У него образовался аппендицитъ, и пришлось сдѣлать операцію. Это было еще худшимъ грѣхомъ. У Ганди среди старыхъ индусовъ есть и такіе друзья, которые, повидимому, считаютъ его сибаритомъ и прожигателемъ жизни. По крайней мѣрѣ, одинъ изъ нихъ, старикъ-браманъ (его самъ Эндрьюсъ называетъ аскетомъ) прислалъ Ганди гнѣвное письмо: вмѣсто того, чтобы рѣшиться на грѣхъ операціи, махатма могъ бы удалиться въ какую-либо уединенную пещеру и тамъ силой духа преодолѣть слабость тѣла. Ганди и самъ соглашался со старикомъ, что такъ было бы гораздо лучше. — «Да, я виноватъ», — писалъ онъ въ отвѣтъ браману, — «но, къ несчастью для меня, я далекъ отъ совершенства... Признаю, что мое согласіе на операцію было душевной слабостью».

Безполезно долго останавливаться на этой темѣ. Все мышленіе Ганди элементарно и гиперболично, — вотъ ужъ истинно «гималайское» мышленіе. Онъ съ восторгомъ цитируетъ изреченіе санскритской книги, изъ котораго можно сдѣлать выводъ, что отъ «чревоугодія» до потери разсудка и до всевозможныхъ ужасовъ только одинъ шагъ. Не скрываю, такія страницы нѣсколько раздражаютъ, — въ особенности потому, что обо всемъ этомъ разсказывается такъ обстоятельно и длинно: какое намъ дѣло до внутренней борьбы махатмы съ соблазнами молока и овсяной настойки на прованскомъ маслѣ?

Трагедія же этого человѣка въ томъ, что онъ сталъ заниматься политикой. Ни его характеръ, ни взгляды, ни способы дѣйствій не были для нея предназначены ни въ какой мѣрѣ. Надо ли говорить, что въ единоборствѣ съ Ллойдъ-Джорджемъ или даже съ Макдональдомъ Ганди имѣлъ мало шансовъ на успѣхъ? Его восторженный біографъ Ромэнъ Ролланъ оскорбилъ махатму сравненіемъ съ Ленинымъ: «для Ганди, какъ для Ленина, какъ для любой высокой души (ихъ вѣдь немного), я это ты». Ленинъ сюда приплетенъ явно для красоты слога, — на это и отвѣчать нечего. Но къ Ганди слова «высокая душа», конечно, могутъ быть отнесены съ полнымъ правомъ. Махатма самъ сказалъ, что его цѣлью въ жизни является «Мокша», — «себя свести къ нулю и взглянуть въ лицо Господу». Какъ перевести на политическій языкъ эти слова? Какъ подвести итогъ политической дѣятельности Ганди? Вѣдь тѣ скромныя завоеванія, которыя связываются съ его именемъ, сдѣланы либо другими вопреки ему, либо имъ самимъ вопреки Сатіаграхѣ. Первый въ исторіи опытъ приложенія толстовства къ политикѣ оказался полной неудачей, — таковъ соціально-философскій результатъ гандизма. Правда, создалась легенда. Думаю, однако, что и она идетъ къ концу: никакая легенда не выдержитъ двухъ-трехъ Конференцій Круглаго Стола.

ДЕ ВАЛЕРА

I.

Настоящую статью слѣдовало бы назвать иначе: де-Валера лишь третье дѣйствіе драмы — одной изъ самыхъ мрачныхъ и кровавыхъ драмъ послѣдняго вре~ мени. Въ ней многое непонятно и почти все ирраціонально. Если что показываетъ наглядно, какъ мало мѣста занимаетъ разумъ въ политической дѣятельности людей, то пожалуй, скорѣе всего исторія партіи «Шинъ-фэнъ»{19}.

Эта трагическая партія густо залита кровью своихъ враговъ и сторонниковъ. Кровь лилась во имя національной культуры, во имя самоопредѣленія народа. Будущее покажетъ историческую участь этой идеи. Объ ея внутренней цѣнности я говорить не буду, ибо нѣтъ тѣхъ аксіомъ, изъ которыхъ можно было бы тутъ исходить.

Ирраціоналенъ самый споръ: стоило ли «возрождать» ирландскую культуру, стоило ли возвращаться къ ней людямъ, воспитавшимся на культурѣ англійской? Этотъ споръ намъ достаточно ясенъ по вопросу объ Украинѣ и Россіи. Я знаю, спеціалисты высоко ставятъ культуру Ирландіи, — англійская уступаетъ ей въ древности. Но всякий безпристрастный человѣкъ долженъ признать, что въ настоящее время, по сравненію съ несмѣтными богатствами англійской культуры, ирландская стоитъ недорого. Утверждать обратное могутъ лишь ирландскіе мегаломаны. Однако, само по себѣ, это обстоятельство спора не рѣшаетъ, ибо аксіомы спорящихъ разныя. «Mon verre n’est pas grand, mais je bois dans mon verre» — чѣмъ не аксіома? «Шинъ-фэнъ» — «мы сами», — вотъ одинъ идеалъ. «British Commonwealth» — свободный союзъ людей разныхъ и равноправныхъ національностей, объединенныхъ сказочно-богатой культурой—другой идеалъ. «Всечеловѣкъ, гражданинъ міра» — третій идеалъ. Какъ сравнивать ихъ цѣнность? И въ логическомъ, и въ нравственномъ, и въ политическомъ смыслѣ, «всечеловѣкъ» такъ же не обязателенъ, какъ «Шинъ- фэнъ». Въ послѣднія десятилѣтія жизнь идетъ по линіи «небольшихъ стакановъ»; куда она придетъ, это другой вопросъ, и я имъ здѣсь заниматься не буду.

Въ ирландской трагедіи однако характеренъ не самый споръ, — онъ такой же, какъ въ Россіи, какъ во всѣхъ большихъ государствахъ (страны-счастливицы, почти однородныя по національному составу, какъ Франція, въ мірѣ считаны). Зато особенно интересны способы разрѣшенія этого спора въ новѣйшей ирландской исторіи. Здѣсь все смѣшалось: война, интервенція, революція, терроръ, республика, монархія, независимость, федерація, — чего только не скопила жизнь, за двадцать лѣтъ, въ этой небольшой странѣ, съ населеніемъ въ пять милліоновъ человѣкъ!

II.

Имонъ (Эдмундъ) де Валера родился въ 1882 году въ Нью-Іоркѣ. Мать его была ирландка, отецъ испанецъ (по другимъ свѣдѣніямъ, мальтіецъ), по всей вѣроятности, еврейскаго происхожденія. Двухъ лѣтъ отроду де Валера лишился отца. Оставшаяся безъ средствъ мать отослала ребенка въ Ирландію, гдѣ онъ воспитывался, сначала на фермѣ у дяди, потомъ въ школѣ и въ университетѣ. У него оказались математическія способности, и, по окончаніи университетскаго курса, онъ сталъ въ Дублинѣ не то учителемъ, не то приватъ-доцентомъ математики.