Деррида - Бенуа Петерс

решение не принимается без ее одобрения; она часто живет в семье Деррида, в их доме на улице д’Орель-де-Паладин. Это место встреч четырех дочерей Сафар. Жоржет, мать Жаки, – третья дочь, она известна своей смешливостью и кокетством, а еще больше страстью к покеру. Чаще всего она держит общий банк с матерью, что позволяет ей уравновешивать выигрыши с проигрышами. Жаки впоследствии будет рассказывать, что научился играть в покер до того, как научился читать, и в очень раннем возрасте уже умел раздавать карты с ловкостью крупье. Больше всего на свете он любит сидеть со своими тетушками, наслаждаясь рассказываемыми ими глупостями, чтобы потом повторить их своим двоюродным братьям и сестрам.

Хотя Жоржет любит принимать гостей и иногда может приготовить вкусный кускус с травами, она почти не занимается повседневными домашними обязанностями. В течение недели провизию ей доставляют из соседнего магазина. А по воскресеньям с утра на рынок отправляется муж, иногда в сопровождении Жанин или Жаки. Эме Деррида, довольно молчаливый человек, не пользующийся большим авторитетом, почти никогда не выступает против матриархата. Изредка он роняет загадочное замечание «это какой-то отель „Патч“», когда дамы слишком уж, с его точки зрения, разукрашиваются. Его собственное увлечение – сходить иногда в воскресенье после обеда на скачки, когда семья выбирается на один из замечательных пляжей с мелким песком: часто это пляж Пудрийер в Сент-Эжен[35].

Когда война уже объявлена, но еще не успела по-настоящему коснуться территории Алжира, семью Деррида постигает трагедия. Младший брат Жаки Норбер, которому только что исполнилось два года, заболевает туберкулезным менингитом. Эме изо всех сил пытается его спасти, советуется со множеством врачей, но 26 марта 1940 года ребенок умирает. Для Жаки, которому в этот момент девять лет, это «причина безустанного удивления» тому, что он не сможет ни понять, ни принять: «продолжить или заново начать жить после смерти близкого». «Я помню день, когда увидел, как мой отец в 1940 году, стоя в саду, зажег сигарету через неделю после смерти моего младшего брата Норбера: „Но как он может? Он же рыдал неделю назад!“ Я так и не отошел от этого»[36].

На протяжении многих лет антисемитизм распространяется в Алжире больше, чем в любом другом регионе метрополии. Ультраправые ведут кампанию за отмену закона Кремье, тогда как в заголовках Petit Oranais повторяется одно и то же: «Надо окурить серой, облить смолой и, если возможно, поджечь адским огнем синагоги и еврейские школы, разрушить дома евреев, захватить их капиталы и выгнать их в чистое поле, как бешеных собак»[37]. Так что вскоре после разгрома французской армии «Национальная революция», задуманная маршалом Петеном, найдет в Алжире более чем плодотворную почву. Несмотря на отсутствие немецкой оккупации, местные руководители демонстрируют немалое усердие: чтобы удовлетворить антиеврейские движения, антисемитские меры начинают применять здесь быстрее и в более жесткой форме, чем в метрополии.

Закон от 3 октября 1940 года запрещает евреям заниматься некоторыми профессиями, в частности работать чиновниками. Устанавливается ограничительный ценз в 2 процента для свободных профессий, в следующем году он будет ужесточен. 7 октября министр внутренних дел Пейрутон отменяет закон Кремье. Для значительной части населения, которая на протяжении 70 лет была французской, меры правительства Виши становятся «ужасным сюрпризом, непредвиденной катастрофой». «Это „внутреннее“ изгнание, извержение за пределы французского гражданства, драма, перевернувшая повседневную жизнь алжирских евреев»[38].

Хотя Жаки всего 10 лет, он тоже ощущает последствия этих отвратительных мер:

Я был хорошим учеником в начальной школе, часто первым в классе, что позволило мне заметить изменения, связанные с оккупацией и приходом к власти маршала Петена. В Алжире, где немцев не было, школьников заставляли писать письма маршалу Петену, петь песню «Маршал, мы готовы!» и т. д., поднимать каждое утро перед открытием классов флаг, и, хотя флаг всегда должен был поднимать первый ученик, когда пришла моя очередь, меня заменили кем-то другим… Сегодня я не могу разобрать, сильно ли я был этим задет, не очень или же сам не понимал, в какой мере[39].

Антисемитские оскорбления, отныне дозволяемые, если не поощряемые, раздаются теперь ежесекундно, особенно часто от детей.

Слово «еврей» – я не думаю, что впервые услышал его у себя в семье… Думаю, что услышал его в школе Эль-Биара, причем оно уже было нагружено тем, что на латыни можно было бы назвать injure, injuria, по-английски injury, что является одновременно оскорблением, раной и несправедливостью… Прежде чем что-то в нем понять, я принял это слово как удар, как разоблачение, делегитимацию до всякого права[40].

Ситуация быстро ухудшается. 30 сентября 1941 года, вскоре после того как Алжир посетил Ксавье Валла, генеральный комиссар по делам евреев, новым законом в заведениях начального и среднего образования вводится ограничительный ценз в 14 процентов для детей-евреев, что стало мерой, беспрецедентной даже для метрополии. В ноябре 1941 года имя брата Деррида Рене вносится в список исключенных учеников: он потеряет два года учебы и задумается о том, чтобы вообще ее бросить, как сделают многие его товарищи. Его сестру Жанин, которой всего семь лет, тоже выгоняют из школы.

Жаки же поступает в шестой класс в лицей Бен-Акнун, название которого происходит от названия старого монастыря, расположенного совсем близко от Эль-Биара. Там он встречает Фернана Ашарока и Жана Тауссона, которые станут его близкими друзьями на весь период отрочества. Но этот год в шестом классе важен еще и потому, что для Жаки он совпадает с важным открытием – открытием литературы. Он вырос в доме, где книг было мало, и уже успел прочитать всю семейную библиотеку. В этот год французскую литературу преподает г-н Лефевр[41].

Это молодой рыжеволосый человек, только что прибывший из Франции. К своим ученикам он обращается с таким энтузиазмом, что порой это вызывает у них улыбку. Однажды он рассыпается в похвалах влюбленности, упоминая «Яства земные» Андре Жида. Жаки тут же добывает эту книгу и с воодушевлением погружается в чтение. Несколько лет он будет читать ее и перечитывать.

Я, наверное, выучил эту книгу наизусть. Несомненно, как и любому подростку, мне нравились ее горячность, лиризм войны, которая в ней объявлялась религии и семье… Для меня это был манифест или библия… сенсуалистекая, имморалистская и, главное, очень алжирская… я помню гимн Сахелю, Блида, плодам Сада испытаний[42].

Через несколько месяцев ему будет явлено другое лицо Франции, куда менее желанное.

Глава 2

Под солнцем Алжира.