Разгадка 1937 года. Преступление века или спасение страны? - Александр Елисеев

Сталин гибко сочетал решимость и осторожность, радикализм и консерватизм, прагматизм и идейность. Нельзя сказать, чтобы он отрицал необходимость революции вообще. Иосиф Виссарионович признавал революцию, но не как цель. И даже не как средство улучшения общества. Точнее сказать так — само улучшение общества рассматривалось им в качестве средства усиления страны, государственности, улучшения жизни народа. Один из ближайших соратников югославского лидера И. Б. Тито, а впоследствии либерал-диссидент М. Джилас писал по этому поводу: «В связи с тем, что Москва в самые решительные моменты отказывалась от поддержки китайской, испанской, а во многом и югославской революции, не без оснований преобладало мнение, что Сталин был вообще против революций. Между тем это не совсем верно. Он был против революции лишь в той мере, в какой она выходила за пределы интересов Советского государства…»

В борьбе с мировой революцией

Консервативный большевизм Сталина ярчайшим образом выразился в категорическом нежелании «бороться за коммунизм во всемирном масштабе». Само коммунистическое движение рассматривалось Сталиным сугубо прагматически — как орудие геополитического влияния России. Во внешней политике сталинское неприятие революционного нигилизма и радикализма заметнее более, чем где бы то ни было.

Еще в 1918 году Сталин публично выражал свое скептическое отношение к пресловутой «мировой революции». Во время обсуждения вопроса о мирном соглашении с немцами, он заявил:

«…принимая лозунг революционной войны, мы играем на руку империализму… Революционного движения на Западе нет, нет фактов, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться».

Свой скепсис Иосиф Виссарионович сохранил и во время похода на Польшу (1920 год). Тогда все высшее руководство жило ожиданием революционного вторжения в Берлин — через Варшаву. Один лишь Сталин был против.

Войну с Польшей он рассматривал как сугубо оборонительную и предрекал огромные трудности при вступлении РККА в районы, населенные этническими поляками. В статье «Новый поход Антанты на Россию» Сталин писал: «Тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость… Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться». А в интервью УкрРОСТУ Иосиф Виссарионович высказался еще более определенно, назвав «неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве».

Сталин, один-единственный во всем Политбюро, не верил в возможность «пролетарской революции» в Германии, которую советские вожди хотели осуществить в 1923 году. В письме к Зиновьеву он замечал: «Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем» случае. А в худшем случае — их разобьют вдребезги и отбросят назад… По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять». И не случайно, что именно Сталин возглавил в 20-е годы разгром левой оппозиции, которая зациклилась на мировой революции.

На протяжении всех 30-х годов, будучи уже лидером мирового коммунизма, Сталин сделал все для того, чтобы не допустить победы революции где-нибудь в Европе. Он навязал западным компартиям оборонительную тактику. Западные коммунисты всегда были нужны ему как проводники советского влияния, но не в качестве революционизирующей силы. В 1934 году в Австрии (февраль) и Испании (октябрь) вспыхнули мощные рабочие восстания, в которых приняли участие и тамошние коммунистические партии. Сталин этим восстаниям не помог вообще ничем — ни деньгами, ни оружием, ни инструкторами. Любопытно, что советские газеты сообщали об указанных революционных событиях довольно отстраненно и со ссылками на западные телеграфные агентства.

Сталин не верил в революционные устремления европейского пролетариата. Известный деятель Коминтерна Г. Димитров рассказывает в своих дневниковых записях об одной примечательной встрече со Сталиным, состоявшейся 17 апреля 1934 года. Димитров поделился с вождем своим разочарованием: «Я много думал в тюрьме, почему, если наше учение правильно, в решающий момент миллионы рабочих и не идут за нами, а остаются с социал-демократией, которая действовала столь предательски, или, как в Германии, даже идут за национал-социалистами». Сталин объяснил этот «казус» следующим образом: «Главная причина — в историческом развитии — исторические связи европейских масс с буржуазной демократией. Затем, в особенном положении Европы — европейские страны не имеют достаточно своего сырья, угля, шерсти и т. д. Они рассчитывают на колонии. Рабочие знают это и боятся потерять колонии. И в этом отношении они склонны идти вместе с собственной буржуазией. Они внутренне не согласны с нашей антиимпериалистической политикой».

В тот период Сталин пытался создать систему коллективной безопасности, сблизиться с Францией и Англией. В этом вопросе он действовал заодно с наркомом иностранных дел М.М. Литвиновым, который был убежденным сторонником внешнеполитической ориентации на западные демократии. Как и Сталин, Литвинов категорически выступал против мировой революции, стремясь вместить советскую дипломатию в формат государственного прагматизма. Правда, в этом своем отрицании они преследовали разные стратегические цели. Литвинов стремился к интеграции советизма в западную систему, тогда как Сталин не ставил налаживание хороших отношений с Западом в зависимость от копирования западных моделей общественно-государственного устройства.

Он не хотел «класть яйца в одну корзину» и одновременно вел переговоры с нацистской Германией. И когда западные демократии отказались заключить с СССР полноправный договор, вождь заключил его с Германией. Тем самым он оттянул начало войны и сделал все зависящее от него, чтобы к ней подготовиться.

Советский вождь с большим удовольствием поделил бы мир с германским фюрером, но последний проявил себя в вопросах геополитики как завзятый революционер-авантюрист троцкистского типа.

В любом случае воевать с Гитлером Сталин не желал. Для него вообще было характерно стремление избегать, по возможности, каких-либо военных конфликтов. Сталин отлично понимал, что каждый из них может окончиться настоящей катастрофой — настолько сложным было положение России на международной арене. Конечно, речь шла не о том, чтобы избежать войны ценой забвения национальных интересов. Это уже характерно для наших «демократических реформаторов». Нет, просто внешняя политика Сталина являла собой образец гибкости и взвешенности.

В этом плане очень поучительно обратиться к событиям, предшествовавшим советско-финляндской войне 1939–1940 годов. Ее довольно часто считают проявлением сталинской агрессивности, указывая на сам факт территориальных претензий Москвы. Но мало кто знает, что до начала официальных переговоров с Финляндией Сталин вел с этой страной переговоры неофициальные, тайные.

Документы, подтверждающие это, содержатся в архиве Службы внешней разведки. Не так давно они были опубликованы в 3-м томе «Очерков истории внешней разведки». Архивные материалы повествуют о том, как еще в 1938 году Сталин поручил разведчику Б.А. Рыбкину установить канал секретных контактов с финским правительством. (В самой Финляндии Рыбкина знали как Ярцева. Он занимал должность второго секретаря советского посольства.)

Финны согласились начать тайные переговоры через министра иностранных дел Таннера. Рыбкин-Ярцев сделал правительству Финляндии следующее предложение: «…Москву удовлетворило бы закрепленное в устной форме обязательство Финляндии быть готовой к отражению возможного нападения агрессора и с этой целью принять военную помощь СССР». На вопрос министра, что значит «военная помощь», советский разведчик ответил: «Я не имею под этим термином в виду посылку советских вооруженных сил в Финляндию или какие-либо территориальные уступки со стороны вашего государства».

То есть советское руководство всего лишь хотело, чтобы финны стали воевать, если на них нападут, да еще и приняли бы советские военные поставки. Сталин очень опасался, что Финляндию захватит Германия, ведь советско-финская граница пролегала в 30 километрах от Ленинграда.

Но гордые финны отказались от этого заманчивого предложения. И только тогда Сталин выдвинул территориальные претензии, причем обязался компенсировать потерю Финляндией своих земель бблыиими по размеру территориями Советской Карелии.