Уроки Великой депрессии - Александр Шубин

Ненасильственное сопротивление для Ганди становится не только методом достижения свободы, но и путем построения нового общества, и критерием того, готовы ли люди к свободе. По его мнению, «власть государства вытекает единственно из его способности к наказанию. Те личности, которые изгнали из себя страх перед этим наказанием, без насильственного противодействия власти государства, действуют так, будто его нет, и всегда побеждают»[19].

Большое влияние на социальную программу Ганди оказали взгляды Д. Раскина и Л. Толстого. Под их воздействием Махатма эволюционировал к умеренному анархизму и социализму. «Только ненасильственные, любящие истину и чистосердечные социалисты смогут установить социалистическое общество в Индии и во всем мире»[20], — писал он позднее. Ганди не разделял популярной в странах Третьего мира (а ныне и в России) уверенность в преимуществах именно национального капитала: «Глупо полагать, что индийский Рокфеллер будет лучше американского Рокфеллера»[21].

Ганди не боится бросить вызов западной цивилизации в целом. В отношении этой цивилизации он, представитель древней индийской культуры — «варвар», который предсказывает гибель новому «Риму»: «Цивилизация стремится к увеличению комфорта для людей, но, к несчастью, она терпит позорную неудачу даже в этом… Эта цивилизация такова, что она разрушится сама собой, нужно только иметь терпение»[22]. Возможно, Ганди оказался прозорливее многих своих современников и даже потомков. Ганди видит и экономические основания приближающейся катастрофы: «Массовое производство без одновременного массового распределения может привести только к великой мировой трагедии»[23].

В отношении западной политической системы Ганди высказывался весьма сурово: «Западная демократия в том виде, в каком она функционирует сегодня, — это разбавленный нацизм или фашизм. В лучшем случае она просто плащ, прикрывающий нацистские и фашистские тенденции империализма». Он является противником любого «насильственного государства»: «Государство представляет насилие в концентрированной и организованной форме. У отдельной личности есть душа, но так как государство — бездушная машина, его никогда не удается отделить от насилия, которому оно обязано своим существованием». «Государство приносит величайший вред человечеству разрушением личности, являющейся основой всякого прогресса»[24]. Ганди мечтал о федерации духовных общин, о широчайшем самоуправлении как фундаменте общественного устройства. Если мы думаем об обществе, которое сможет ответить на глобальные вызовы начала XXI века, то Ганди — нужный собеседник.

К 1928 г. Ганди счел, что силы движения восстановлены. Колонизаторы сами предоставили повод для новой кампании. В Индию прибыла комиссия Саймона, которая должна была решить, можно ли расширять полномочия органов самоуправления. На требования включить в комиссию индийцев последовал отказ. 3 февраля 1928 г., в день прибытия комиссии в Индию, Ганди объявил хартал — всеобщую забастовку, сопровождавшуюся траурными демонстрациями. Ни избиения, ни аресты не позволяли очистить улицы от демонстрантов. В апреле-октябре 1928 г. в Бомбее развернулась забастовка текстильщиков. Волнения перекинулись в сельскую местность, где крестьяне прекратили платить налоги. Колонизаторам пришлось пойти на уступки, снизив налогообложение. Ганди объявил курс на независимость страны — последние иллюзии по поводу благотворности английского присутствия в Индии развеялись. Он постоянно перемещался по стране на поезде и пешком, выступал на митингах, вел переговоры с английскими чиновниками, мусульманскими и индуистскими лидерами. Только к концу 1928 г. колонизаторы получили передышку, но лидеры ИНК и прежде всего Ганди обещали вскоре начать новую кампанию, если Индия не получит хотя бы статус доминиона. Агитация против приобретения иностранных товаров и вовсе не прекращалась. Все больше индийцев «выпадали» из глобального рынка. «Мода» на национальные ткани, охватившая десятки миллионов людей, стала фактором международной торговли.

Внешнеторговый оборот Индии в 1929 г. составлял 5,7 миллиардов рупий, то есть 427 миллионов фунтов стерлингов. Такова была «цена вопроса» в случае с индийским национальным движением. Эти обороты оказались под угрозой, хотя Ганди не удалось полностью подорвать британскую торговлю в Индии. Национальное движение и начавшийся экономический кризис привели к падению оборота до 2,9 млрд. рупий в 1931 г. и до 2,5 млрд. в 1933 г.

Хлопчатобумажная продукция, по которой Ганди наносил основной удар, составляла более четверти индийского импорта, занимая первое место в его структуре. При этом 20 % экспорта составляет хлопок, который перерабатывался в метрополии и возвращался в Индию в виде готовой одежды и тканей. Индийское национально-освободительное движение вышибало из-под мирового финансового пузыря именно этот товаропоток, делая ресурсную опору британской экономики еще уже. И это — не единственный результат индийских волнений.

Индия занимала заметное место и в мировом производстве сырья и сельскохозяйственной продукции: 40 % сбора чая (15 % индийского экспорта), почти весь мировой сбор джута (25 % экспорта), 60 % сбора риса, 15 % сбора хлопка. Постоянные волнения, начавшиеся в Индии с 1928 г., дестабилизировали и этот сырьевой рынок.

Покачнув мировой рынок хлопчатобумажных тканей, джута и чая, Ганди предложил своему народу относительно безболезненный путь спасения в условиях неизбежного кризиса западной цивилизации — максимально возможное самообеспечение. Последователи Ганди подготовились к кризису раньше и лучше других жителей планеты, вовлеченных в глобальный рынок.

Азия бурлила. Азия не хотела играть по правилам глобального рынка. И этим она приближала кризис. Впрочем, в этом приближении была и положительная сторона — чем сильнее раздувался финансовый пузырь, тем разрушительнее могли быть последствия краха.

Волнения в Индии и неспособность Германии платить по репарациям вели к обострению финансовых проблем Великобритании и неустойчивости мирового рынка ресурсов и товаров легкой промышленности. Возможно, и на этот раз глобальная экономика выкрутилась бы, оттянув свой крах на год или несколько месяцев, используя также временное замирение Китая. Но тут в «пузырь» вонзилась еще одна «игла» — в СССР начался «Великий перелом».

Тупик НЭПа

VI Конгресс Коминтерна в 1928 г. предсказал, что период стабилизации капитализма заканчивается, и наступает новый, «третий период» кризиса капитализма, революций и войн. В итоге советская власть должна была победить еще в нескольких странах. Через год начало Великой депрессии показало, что это предсказание о кризисе капитализма было пророческим. СССР стал одним из факторов, который мог спровоцировать начало кризиса и способствовал его углублению и затягиванию. Как мы увидим — вопреки воле советского руководства, которое формально делало ставку именно на этот кризис в своем революционном проекте…

Чтобы понять, почему коммунисты не воспользовались Великой депрессией для «разжигания революции», и как эта депрессия связана с СССР, нам нужно обратиться к проблемам, которые в конце 20-х гг. переживал Советский Союз.

А переживал он кризис Новой Экономической Политики. НЭП остался в исторической памяти как некий «рыночный социализм». Однако в это время в СССР еще не было «ни грана социализма» (выражаясь словами Маркса), а рыночные отношения распространялись прежде всего на отношения государства и крестьянства. Государство получало с крестьян налог и выкупало продовольствие, стимулируя товарное хозяйство, поддерживая приемлемый (для обеспечения социальной стабильности) уровень жизни в городах и накапливая средства для строительства новых промышленных предприятий.

Государство продолжало удерживать «ключевые высоты» экономики — большую часть тяжелой промышленности и транспорт. Формально государственные предприятия переходили на рыночные отношения. Они объединялись в тресты, которые должны были реализовывать свою продукцию на рынке.

Отсутствие жесткой границы между частной и государственной собственностью создавало широкие возможности для коррупции — ситуация, типичная для бюрократического капитализма. Экономическое руководство государственными предприятиями как правило было неэффективно, но правительство не давало обанкротиться трестам, предоставляя им дотации. Получалось, что за счет налогов с крестьян оплачивалась некомпетентность государственной бюрократии и предприимчивость нэпманов.

Государство с помощью налогов регулировало рыночное хозяйство, а с помощью командно-административных методов — оставшуюся в его руках крупную промышленность. Тресты, не говоря уж о предприятиях, не могли сами решать, как и что производить, не были свободны в выборе смежников. Ленинградский историк, проанализировав документы, пишет: «…обыденные представления о безбрежной свободе частного предпринимательства в период нэпа не совсем точны. Если отдел губсовнархоза имел право утверждать или не утверждать программу работы частного предприятия (в том числе арендованного), то, следовательно, он держал в своих руках административный рычаг управления частной промышленностью, имел возможность включать в план всей ленинградской индустрии те объемы и ту номенклатуру, которую в виде программы обязан был представлять частный предприниматель»[25]. В городе частные предприятия действовали преимущественно в легкой промышленности, где занимали 11 % рабочих и производили 45 % товаров. В других отраслях частный сектор был представлен гораздо слабее.