Парк культуры и отдыха - Иван Петров

Мы с папой шли по тротуарам, выложенным плиткой, и там я скакала по белым квадратам, так, чтобы не наступать на черные. А потом, когда начались только черные квадраты, я забиралась на папу верхом и он почти не ругался на меня, потому что сам понимал, как важно наступать только на белые квадраты. А раз белые квадраты закончились, придется взлетать на небеса, соглашался он со мной.

Так мы шли с самого раннего утра и дошли почти до обеда, но я почти не устала, когда мы вдруг дошли до деревянного моста.

Папа говорит, что ходить пешком полезно для здоровья, а цены на маршрутки слишком высоки, чтобы платить за них полную цену. Только если за рулем дядя Балхи, который не требует ничего платить, но в этот день он нам не попался на дороге.

На деревянном мосту было очень много народу. Папа встал на развилке трех дорожек и очень быстро продал первый контейнер мороженого. Я помогала ему и он хвалил меня, когда я приводила очередных покупателей.

Чтобы привести покупателя, нужно только посмотреть ему в глаза и улыбнуться. Потом аккуратно берешь его за руку и ведешь к папе. Дальше они все делают сами.

Папа говорит, что я молодец, но он так всегда говорит, даже если я что-то сделала не так. Я давно это заметила.

Когда я увидела очень страшного черного мужчину, рядом с которым шла белая женщина и такая же белая девочка, я сразу поняла, что они купят много мороженного. Видно было, что этим людям денег совсем не жалко. Девочка просто показывала на лотках рядом, что именно ей хочется и мама покупала ей это, хотя в Парке культуры и отдыха все очень дорого.

Я это знаю точно, ведь отец покупает мороженое на базе за одну цену, а в парке продает за три цены. И здесь все стоит втрое дороже, даже простая вода или кусок черного хлеба.

Белая девочка была очень красивая, и на ней были надеты очень красивые и очень новые вещи.

Мне даже стало интересно, как вообще можно играть на улице в таких новых вещах – ведь если играть в мяч, то белые кроссовки сразу станут серыми, а небесно-голубые джинсы с восхитительными блестящими украшениями и настоящими фирменными дырками, превратятся в подобие штанов Баходура, когда он играл в футбол за наших против чужих с соседнего двора. Мама тогда избила Баходура всерьез, деревянной шваброй – именно потому, что штаны были новые, а стали старыми за один раз.

– Хороший девочка! Покупай себе еще один эскимо, – сказал белой девочке мой папа, потому что эта семейка купила мороженное не у нас, а у женщины с соседнего ларька.

– Не, я пока больше не могу, – ответила девочка и вдруг уставилась на меня так пристально, как смотрит санитарный инспектор на шаверму, когда приходит на рынок.

Я знаю, она смотрела на мои джинсы, в которых я сама сделала дырки. Любому видно, что мои дырки не фирменные, что я сама резала их. Ну и пусть, что тут такого.

– Слушай, брат, бери сейчас, за полцены отдам, за другой партия бежать надо, а этот тает, – объяснил этим непонятливым людям мой папа, но черный папа с той стороны отрицательно покачал кучерявой головой и даже слегка толкнул моего папу в сторону.

Мне это очень не понравилось и я хотела как-то ответить этому неприятному черному человеку, но мой папа просто отошел в сторону и я пошла за ним, не оглядываясь. Зачем вообще смотреть на людей, которых не хочешь видеть?

Мы прошли по дороге, полной гуляющих людей, до следующего перекрестка, и там нам пришлось встать, чтобы пропустить колонну злых бритоголовых мужиков. Я точно знаю, что они были злые, потому что один из них, проходя, специально толкнул моего отца плечом. Мой отец не стал отвечать ему, просто посторонился, а тот вдруг начал кричать на него:

– Что стоишь, падла, что смотришь? Не нравится?! А мне вот ты не нравишься!? Что ты здесь забыл, скотина?! Это мой город, мой, а не твой!

Отец молчал, просто смотрел на него. Я тоже молчала, хотя хотелось сказать хоть что-то. Мы ведь не мешали этим людям. Мы вообще никому не мешаем.

Но я молчала и отец тоже. Бритый парень вдруг посмотрел на меня.

– Это что, твоя дочка? Перекисью красится, что ли? Детей сюда тащите, потом маскируете их, значит. Зачем это все, что вам дома не сидится?

Последнюю фразу он произнес гораздо мягче, даже с какой-то жалобной интонацией, будто хотел меня в чем-то убедить.

– Я не крашусь. Я натуральная блондинка, – сказала я ему.

Он очень удивился, и долго смотрел куда-то мне в макушку. Потом он вдруг шумно вздохнул и заторопился догонять своих, бормоча в мою сторону противное слово «мутант».

Я взяла у папы пустой контейнер и дальше мы пошли вдоль дороги, по траве, а не по асфальту, чтобы никому не мешать.

Я знала, что такое мутант, потому что меня так называли все незнакомые люди, еще с тех пор, когда мы жили в кишлаке под названием Бошбулук. Там любой гость в доме сначала таращил на меня свои удивленные глаза, а потом всегда говорил одно:

– Эй, ты что за мутант такой, девочка?

В школе было еще хуже – весь первый класс я дралась каждый день, потому что просто терпеть выходки одноклассников было невозможно. Зато к концу первого класса меня стали бояться дети даже из старших классов, ведь у меня получалось бить кулаками часто и сильно.

Папа говорит, что у меня очень-очень-очень хорошая реакция, и это тоже потому, что я мутант. И бегала я быстрее всех в школе тоже поэтому.

Я бы, наверное, избила бы всю школу, но на третьем году учебы папа вдруг сказал, что нам нужно быстро уезжать, потому что здесь наступают плохие времена, а в Петербурге нас уже ждут земляки, выгодная работа и хорошая жизнь.

Не могу сказать, что Петербург намного лучше Бушбулука. Конечно, дома высокие, тротуары каменные, а люди красиво одеты, но это все мне нравилось, пока не наступила осень, а за нею зима.

К концу осени я уже плакала каждый день, а когда началась зима, мы плакали с мамой вдвоем. Но папа сказал, что мы привыкнем и запретил нам плакать. Я после этого уходила плакать на последний этаж нашего общежития, там ремонт и никто не живет, а куда уходила плакать мама, я не знаю.

Ожидание близкой уже зимы вдруг кольнуло меня, словно холодный ноябрьский ветер, и я всхлипнула, собираясь немного поплакать.

– Лайло, прекрати немедленно! – тут же сказал мне отец. – Ты что, испугалась этого лысого черта?

– Нет, что ты, папа, этого лысого черта я не боюсь. Просто вспомнила, что кончилось лето, а после лета опять будет зима, – объяснила я.

– Не волнуйся. Я заработаю денег, снимем отдельную квартиру, купим зимнюю одежду. Знаешь, как говорят русские? «Нет плохой погоды, есть плохая одежда».

Мы с папой вместе смотрели по телевизору историю про Англию и там эту фразу про погоду говорили англичане. Но я ничего не сказала отцу, а взяла у него из рук пустой контейнер, а он помог мне приладить его на спину, чтобы легче было нести.

Мы прошли до очередного перекрестка, а дальше нам помешали пройти смешные люди в одинаковых бежевых курточках и темно-коричневых штанах. Они шли парами, держали в руках одинаковые пакеты и одинаково поворачивали головы то влево, то вправо, разглядывая окрестности и людей вокруг.

Они меня ужасно насмешили, я показала на них отцу и рассмеялась, но он вдруг резко ответил мне:

– Не смейся над ними!

Они выглядели смешно, потому что были взрослые, но все равно шли парами и держались за руки, как дети. Я не выдержала и снова захихикала.

– Мороженое за полцены отдаю! – закричал им папа, подняв контейнер над головой. – Берите, пока есть, потом не будет ни за какие деньги!

– Полцены – это сколько? – вдруг спросила большая широкоплечая женщина, одетая в строгий черный костюм. Она шагала во главе этой колонны.

– Пятьдесят рублей, – ответил ей папа честно.

– Да ты что, черт нерусский, совсем охренел?! Да за пятьдесят рублей я каждого из них обедом накормлю! – злобно гаркнула эта тетка на папу и зашагала прочь, попутно покрикивая на своих послушных бежевых людей.

– Вон туда идем! Никифоров, твою мать, куда я сказала, мы идем!? Горделадзе, рядом!

– Берите, пока есть, потом не будет ни за какие деньги! – повторил папа.

Женщина остановилась и как-то испуганно спросила:

– Да почему же не будет-то? Ты чего меня пугаешь, черт нерусский? Война, что ли, начнется или наводнение? Почему это вдруг у нас мороженого-то не будет?

– Кончится, – просто ответил ей папа, поставил на землю свой второй контейнер и открыл его. – Ладно, бери за 40.

Папа брал это мороженое на базе по 25 рублей за порцию, но ведь еще надо было платить за торговую лицензию, давать взятку санитарным инспекторам и полиции.

Женщина подумала недолго и согласилась:

– Уговорил, давай за 35, хрен с тобой.

Папа подумал недолго и кивнул:

– Сколько?

– Двадцать одну порцию, – вздохнула женщина, доставая кошелек. – А ну, встали тут, не разбегаемся. Сейчас будете мороженое есть!