Тело - Стивен Кинг

7

«Стад-сити», рассказ Гордона Лашанса. Впервые напечатан осенью 1970г. в 45 «Гринспан Куотерли». Перепечатывается с разрешения издателя.

Был месяц март.

Чико, обнаженный, смотрел в окно, скрестив на груди руки и положив локти на перекладину, разделяющую верхнее и нижнее стекла. Вместо выбитого правого нижнего стекла в окне был приспособлен лист фанеры. Животом Чико облокотился на подоконник, его горячее дыхание чуть затуманило оконное стекло.

— Чико…

Он не обернулся, а она не стала больше его звать. В окне он видел отражение девушки, сидящей на его в полнейшем беспорядке развороченной постели. От ее макияжа остались только глубокие тени под глазами.

Он перевел взгляд с ее отражения на голую землю внизу, чуть припорошенную крупными хлопьями мокрого снега. Он падал и тут же таял. Снег, снег с дождем… Остатки давно увядшей, прошлогодней травы, пластмассовая игрушка, брошенная Билли, старые, ржавые грабли… Чуть поодаль — «додж» его брата Джонни с торчащими, словно обрубки, колесами без шин. Сколько раз Джонни катал его, тогда еще пацана, на этой тачке. По дороге они с братом слушали последние суперхиты и старые шлягеры, которые беспрерывно крутили на местной радиостанции — приемник был всегда настроен на волну Хьюстона, — а раз или два Джонни угостил Чико баночным пивом. «Неплохо бегает старушка, а, братишка? — с гордостью говорил Джонни. — Вот подожди, поставлю новый карбюратор, тогда вообще проблем не будет».

Сколько воды утекло с тех пор…

Шоссе 14 вело к Портленду и далее в южный Нью-Гемпшир, а если у Томастона свернуть на национальную автостраду номер один, то можно добраться и до Канады.

— Стад-сити, — пробормотал Чико, все так же уставившись в окно. Во рту у него дымилась сигарета.

— Что-что?

— Так, девочка, ничего…

— Чико, — снова позвала она. Нужно ему напомнить, чтобы сменил простыни до возвращения отца: у нее начинались месячные.

— Да?

— Я люблю тебя, Чико.

— Не сомневаюсь.

Март, грязный, дождливый, гнусный месяц март… Дождь со снегом там, на улице, дождь капает по ее лицу, по ее отражению в окне…

— Это была комната Джонни, — внезапно проговорил он.

— Кого-кого?

— Моего брата.

— А-а… И где же он сейчас?

— В армии.

На самом деле Джонни не был в армии. Прошлым летом он подрабатывал на гоночном автодроме в Оксфорде. Джонни менял задние шины серийного, переделанного под гоночный, «шеви», когда одна из машин, потеряв управление, сломала заградительный барьер. Зрители, среди которых был и Чико, кричали Джонни об опасности, но он так и не услышал…

— Тебе не холодно? — спросила она.

— Нет. Ногам немножко холодно…

«Что ж, — подумал он, — то, что случилось с Джонни, случится рано или поздно и со мной. От судьбы не убежишь…» Снова и снова перед его глазами вставала эта картина: неуправляемый «форд-мустанг», острые лопатки брата, выпирающие под белой футболкой — Джонни стоял, нагнувшись над задним колесом «шеви». Он даже выпрямиться не успел… «Мустанг» сшиб металлическое ограждение, высекая искры, и через долю секунды ослепительно-белый столб огня взметнулся в небо. Все…

«Мгновенная смерть — не таи уж и плохо», — подумал Чико. Ему вспомнилось, как мучительно медленно умирал дедушка. Больничные запахи, хорошенькие медсестры в белоснежных халатах, бегающие взад-вперед с «утками», хриплое, прерывистое дыхание умирающего, лицо, словно покрытое пергаментом вместо кожи. Какая смерть лучше? А есть ли вообще в смерти что-то хорошее?

Зябко поежившись, он задумался о Боге. Дотронулся до серебряного медальона с изображением Св. Христофора, который он носил на цепочке. Католиком он не был, и в жилах его не текло ни капли мексиканской крови. По-настоящему его звали Эдвард Мэй, а прозвище Чико дали ему приятели за иссиня-черные волосы, всегда прилизанные и зачесанные назад и за его любовь к остроносым туфлям на высоком каблуке, в каких ходят кубинские эмигранты. Не будучи католиком, он носит медальон с изображением Св. Христофора — зачем? Да так, на всякий случай. Кто знает, если б и у Джонни был такой же, быть может, тот «мустанг» его и не задел бы…

Он стоит у окна с сигаретой. Внезапно девушка вскакивает с постели, бросается к нему, словно опасаясь, что он вдруг обернется и посмотрит на нее. Она прижимается к нему всем телом, обнимая горячими руками его шею.

— И в самом деле холодно…

— Тут всегда холодно.

— Ты любишь меня, Чико?

— А ты как думаешь? — Его шутливый тон вдруг посерьезнел: — Ты взаправду оказалась целочкой…

— Это что значит?

— Ну, девственницей.

Пальцем она провела ему по щеке — от уха к носу.

— Я же тебя предупреждала.

— Больно было?

— Нет, — засмеялась она, — только немножко страшно.

Они стали смотреть в окно вместе. Новенький «олдсмобиль» промчался по шоссе 14, разбрызгивая лужи.

— Стад-сити, — снова пробормотал Чико.

— Что — что? — не поняла она.

— Да я вон о том парне в шикарной тачке. Торопится, как на пожар… Не иначе как в Стад-сити note 6 собрался.

Она целует место, по которому провела пальцем. Он шутливо отмахивается от нее, словно от мухи.

— Ты что это? — надула она губки.

Он поворачивается к ней. Взгляд ее непроизвольно падает вниз, и тут же девушка краснеет, пытается прикрыть собственную наготу, но, вспомнив, что в фильмах ни одна кинозвезда никогда так не поступала, сейчас же отдергивает руки. Волосы у нее цвета воронова крыла, а кожа белоснежная, будто сметана. Груди у девушки небольшие, упругие, а мышцы живота, быть может, чуть-чуть вялые. Ну, хоть какой-то должен быть изъян, подумал Чико, все же она не голливудская дива.

— Джейн…

— Что, милый?

Горячая волна уже подхватила его и понесла…

— Да так. Ведь мы с тобой друзья, только друзья, да? — Он внимательно разглядывает ее всю, с ног до головы. Она краснеет. — Тебе не нравится, что я тебя рассматриваю?

— Мне? Ну, почему же?…

Прикрыв глаза, она сделала несколько шагов назад затем опустилась на кровать и откинулась, раздвинув ноги. Теперь он может видеть ее всю, включая пульсирующие жилки на внутренней части бедер. Вот эти жилки неожиданно приводят его в сильнейшее возбуждение, такое, какого он не испытывал, даже поглаживая ее твердые, розовые соски или проникая в самое ее лоно. Его охватывает дрожь. «Любовь — святое чувство», — говорят поэты, но секс — это какое-то сумасшествие, которое охватывает тебя всего, лишает разума, заставляет полностью отключиться от окружающего мира. Наверное, нечто подобное испытывает канатоходец под куполом цирка, вдруг подумалось ему.

На улице снег сменился дождем. Крупные капли барабанят по крыше, по оконному стеклу, по вставленному вместо стекла листу фанеры. Ладонь его ложится на грудь, и на мгновенье он становится похож на древнеримского оратора. Как холодна ладонь… Он роняет руку.

— Открой глаза, Джейн. Ведь мы с тобой друзья, не так ли?

Она послушно открывает глаза и смотрит на него. Цвет ее глаз внезапно изменился — они стали фиолетовыми. Струи дождя, текущие по стеклу, отбрасывают странные тени на ее лицо, шею, грудь. Сейчас, когда она откинулась навзничь, даже ее несколько дряблый живот — само совершенство.

— Чико, ах, Чико… — Он замечает, что она тоже дрожит. — У меня такое странное ощущение… — Она подбирает под себя ноги, и Чико видит, что ступни у нее нежно-розовые. — Чико, милый мой Чико…

Он приближается к ней. Дрожь никак не унимается. Зрачки ее расширились, она что-то говорит, всего одно слово, но он не разобрал, какое именно, а переспрашивать не стал. Он наклоняется над ней, нахмурившись, дотрагивается до ее ног чуть выше колен. Внутри его как будто колокол гудит… Он делает паузу, прислушиваясь к себе, стараясь продлить мгновение.

Лишь тиканье будильника на столике у изголовья нарушает тишину, да ее дыхание, которое, все убыстряясь, становится прерывистым. Мышцы его напряжены перед рывком вперед и вверх. И вдруг взрыв, буря, шторм. Тела их сцепились в любовной схватке.

На этот раз все прошло еще более удачно, чем первоначально. На улице дождь совершенно уже смыл остатки снега.

Примерно через полчаса Чико слегка потряс ее, выводя из оцепенения.

— Нам пора, — напомнил он ей, — отец с Вирджинией должны уже быть с минуты на минуту.

Она взглянула на часы и села, больше не пытаясь прикрыть наготу. Что-то в ней здорово изменилось: она уже не была прежней, чуть наивной, неопытной девушкой (хотя, быть может, сама она полагала, что перестала быть такой уже давно). Теперь ему улыбалась женщина-искусительница. Он потянулся к столику за сигаретой. Когда она надевала трусихи, ему вдруг пришла на ум песенка Рольфа Харриса «Привяжи-ка меня и стойлу, кенгуру». Песенка совершенно идиотская, но Джонни ее просто обожал. Чико усмехнулся про себя.