О чем говорить с ребенком? Инструкция по выживанию для современных российских родителей - Ольга Маховская

Детство у Горького – это не ностальгическое стремление в прошлое, назад, где было хорошо, счастливо и спокойно. Напротив, это способ устранить прошлое как препятствие для другой жизни. Для Горького очень важно было переписать фактически канонизированный образ «золотого детства», чтобы открыть новую перспективу для зарождающегося класса, которому писатель симпатизировал и с которым он себя идентифицировал. Миф Горького об обновленном человеке, радикально изменившемся через стремление к идеалам, гораздо больше повлиял на образ мыслей современников, чем толстовские ностальгические описания.

Установка на «перековку» неперспективных молодых людей воплотилась в педагогике Макаренко. Сам Горький писал Макаренко, что хотел бы, чтобы сироты и малолетние преступники прочитали его «Детство», потому что должны видеть, что и из таких непутевых и малограмотных людей могут вырасти личности большого масштаба. Миф о новом, советском детстве, о преодолении социальной предопределенности, о человеке, творящем свою судьбу, был канонизирован в советские времена. Бывшие малолетние преступники с восхищением вспоминали Горького, который стал им ближе благодаря Макаренко.

Успех горьковской модели в стране победившего пролетариата был очевиден. Однако даже в России советской сохранялся социальный «слой» людей образованных и опекаемых с детства. «Маминькины сынки» и «лизунчики» не вызывали восторга у дворовых детей. Но вместе с тем принципы уравнивания возможностей сделали свое дело. В большинстве советских школ происхождение не имело никакого значения. Рождалась новая советская бюрократия, которой, конечно, нужно было обозначить свои привилегии. Одной из них как раз было сохранение «золотого детства» для детей чиновников. В домах была прислуга, няни. Дети бюрократов и начальников отправлялись в лучшие лагеря, ели деликатесы и ездили на служебных машинах своих родителей. Однако афишировать неравенство было бы опасно.

Даже сразу после революции красные командиры, переехавшие в господские дома и начавшие вести не свойственный им ранее образ жизни, брали в жены бывших дворянок, девушек с хорошими манерами, образованных, красивых. В основании пролетарской революции, как возможно, и в основании любой революции, лежит глубокое и болезненное чувство социальной ущемленности и зависти. Поэтому, хотя официально был признан и канонизирован миф о советском детстве, завоеванном сильными и талантливыми людьми («Спасибо партии родной за наше счастливое детство!..»), другая модель, «золотого детства» по-дворянски, имела все шансы на выживание. Союз дворянской и пролетарской, мужицкой культуры был и трагическим, и продуктивным. Примером может служить семья Михалковых, жизнь которой получила отражение в фильмах Никиты Михалкова. Драматизм заложенный в характеры женщин-дворянок и новых пролетарских вождей, их интерес друг к другу выдают кризис, который переживали оба класса, ища новую перспективу для себя и своих детей.

Какую модель детства мы выбираем?

О том, что обе модели детства выжили и сохранились, указывает практика нынешнего воспитания в России. С одной стороны, существуют частные школы, в которых преподают дорогие и образованные учителя по своим особым системам или по западным образцам. Их образование связано с развитием свободной экономики в нашей стране: появились деньги, которые должны быть конвертированы («конфетированы», как произносило одно избалованное дитя) в нечто новое, экзотическое. Стало неприлично образовывать детей без денег. И вообще стало неприлично что-либо делать без денег.

О восстановлении традиции дополнительных фигур в воспитании и образовании детей указывает возрождение институтов гувернанток, нянь. Появился в Москве и такой сервис как «дядька» – офицер в отставке, которого вызывают к себе состоятельные родители, чтобы исправить огрехи в воспитании детей, прежде всего мальчиков, а то и заменить фигуру отца. Работая почасово, такой «дядька» зарабатывает до 4 тысяч долларов в месяц. Это сила и цена нашей традиции создавать максимум возможностей для своих детей без оценки их эффективности.

Интересно также, что наши состоятельные граждане повторили все ошибки и изъяны дворянского воспитания и образования. Одно из новшеств в начале перестройки состояло в образовании на дому. В новые просторные дома приглашали по рекомендациям лучших учителей из близлежащих школ. Детям не нужно было напрягаться, вставать по утрам, одевать форму и спешить к утренним занятиям. Учителя приходили в удобное для семьи время, а поскольку плата за занятия была выше, чем в школе, и для многих она составляла спасительную надбавку к унизительной школьной зарплате, то положение домашнего учителя было абсолютно зависимым и незавидным. Он не мог жаловаться на то, что дети не справляются с уроками, потому что элементарно балбесничают. На его место легко находили других преподавателей, которые бы не жаловались, а учили детей. Сонные, вечно перекормленные дети ползали по многочисленным комнатам с огромными кусками пирогов в руках или доставали во время занятий жвачки изо рта и равнодушно прилепляли их к спинке стула или к обложке школьного учебника. Заинтересовать недоросля, родители которого с утра до вечера впихивают в него еду, видеотехнику, мебель, какой-то физикой или литературой было делом безнадежным.

После того как «детки» подрастали, их таки выпихивали в средние или частные школы. Здесь сразу обнаруживалось, что дети за первые годы домашнего образования не научились ровно ничему, читают с трудом, пишут так, что не приведи Господь. Цифры в упор не узнают, а главное, нисколько не переживают по этому поводу. Как и их родители, которые по наивности считали, что свалившиеся на них огромные деньги автоматически гарантируют любое образование для их детей и делают доступными всякие там Оксфорды, Кембриджи, Гарварды.

Но в девяностых годах господствовала и другая горьковская традиция: многие родители бросили на произвол своих детей – мол, пусть проходят свои университеты. В результате мы имеем миллионные армии социальных сирот (детей, брошенных родителями), раннюю наркоманию и алкоголизм. Обладая реальной силой, обе модели детства непригодны для страны, в которой происходит так много перемен. Они требуют критического пересмотра.

Толстовская и горьковская модели детства не так уж противоречат друг другу. Есть в них один общий радикал, печальный с точки зрения психолога. Родители в обоих вариантах воспитания или отсутствуют вообще, или мелькают как отстраненные авторитеты. На такого родителя всегда можно показать пальцем: вот, посмотри, какой орел, или «как он тяжело трудится», или «как его уважают». Эмоциональная жизнь и привязанности ребенка определяются женским образом – няни, бабушки, мамы, воспитательницы. Мужчина по-прежнему отстранен от воспитания детей. В результате родители мало общаются с детьми. Драматический нерв воспитания детей обоих сословий состоит в том, что они растут в обстановке большой психологической дистанции с отцами и замалчивания проблем со стороны матери. Окружающие (учителя, улица) призваны заменять воспитателей – у одних платно и систематически, у других бесплатно и как попало. Кажется, нам и в голову не приходит, что именно мы и должны научить своих детей, как жить. А может, это происходит потому, что мы сами напуганы жизнью?

Чем западное воспитание и образование отличается от нашего?

Школьное образование является ярким примером национальной традиции воспитания. И здесь мы остаемся верными себе: молчим о главном, парализуем любопытство и инициативу детей, подавляем их своими авторитетами, не разговариваем с ними серьезно и уважительно.

Я хочу поделиться с вами своими наблюдениями и выводами о том, как по-разному устроены наша и западная школы. Последняя моя командировка была в США, поэтому назову несколько существенных отличий в образовании, которые сказываются на характере и интеллекте детей.

Долгое время в России считалось, что образование содержит два взаимодействующих элемента: обучение и воспитание.

Глубокая эмоциональная привязанность к семье или школе, обязательства перед другими удерживают детей от «криминальных» поступков. Школа в советской традиции больше похожа на дом, заселенный классами-семьями. В классе всегда сильны неформальные отношения, дети эмоционально привязаны друг к другу. Десять лет они живут как семья, растут, дружат и вне школы.

В США же считается, что назначение школы состоит в том, чтобы снабдить самыми общими знаниями (научить чтению, письму, математике, дать основы естественных и социальных наук), а воспитание будущих граждан должно быть переложено на плечи родителей и церкви. Американским школам очень трудно учитывать религиозные и культурные различия, эффективно преподавать то, что в мире считается фундаментальной подготовкой к взрослой жизни гражданина и профессионала или к семейным отношениям.