Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ) - Мари Соль

у меня на губах…

В подъезде в столько позднее время царило спокойствие и тишина. И это подвигло нас снова отдаться любовным порывам. Я не хотел верить в то, что ликёр оказался посредником в этой игре. И назавтра ты просто забудешь! А ещё хуже — будешь жалеть о таком повороте судьбы.

Я всего лишь хотел насладиться, насытиться впрок. На случай разрыва. И потому целовал, прижимая к стене, заключая в объятия всю, целиком. Я стонал, я покусывал губы, я жаждал проникнуть в тебя. И делал попытки, пока языком. Но настойчиво, жадно, как зверь, что терзает добычу.

— Тихо, не надо, — ответила ты на попытку пробраться под кофточку.

«Значит, не слишком пьяна», — успокоился я. Значит, ты хочешь того же.

Мы поднимались по лестнице неторопливо. То и дело бросались друг к другу, желая обнять. Смеялись и шикали, чтобы соседи не слышали нас. На своём этаже я достал связку ключей от квартиры. Но, не дойдя до неё, принялся рисовать на стене.

Побелка легко поддалась, и на серой от времени стенке подъезда появилось два имени. «Витя + Аня». Я хотел написать «= любовь», но не стал. Это слово, «любовь», я боялся озвучить. Я не был уверен, взаимно ли это, и просто обвёл имена кривоватым сердечком.

Ты улыбнулась, встала на пару ступенек повыше и уложила голову мне на плечо.

— Завтра стыдно будет, — сказала, смеясь.

Меня кольнуло. Будто лицо окунули в холодную воду.

— Мне не будет, — ответил уверенно и поправил рисунок ключом.

Глава 5. Аня

С тех пор посиделки у друзей стали обычным занятием. Матери с бабушкой я говорила, как есть, что встречаюсь с друзьями. И те были рады, что я не одна! В пределах однушки мы делали всё, что хотели.

Мы пели и пили. Вино и коньяк. Курили траву, раздобытую Жекой. Играли в бутылочку. В карты на деньги. Но чаще всего интерес был не денежным. Парням куда больше хотелось раздеть нас троих догола. И если Лёлька всегда выбывала, оставшись в трусах, то мы с Вероникой держали парней в напряжении.

Я надевала всё лучшее разом. Носки, майка, лифчик, ещё одна майка. Даже двое трусов стало нормой носить, когда я собиралась к ним в гости.

— Эй! Так не честно! — кричал Жека, увидев под «слипами» стринги, — Я тоже могу сразу в трёх заявиться!

— И оба яйца обернуть в носовые платки, — смеялся Санёк.

Но, в отличие от нас, целью парней было — снять с себя всё, до последнего. Причём, начинали с трусов.

— Эй, у тебя же носки! — кричала Лёлька и закрывала глаза на бесстыдство, когда Жека показывал член.

— А у меня ступни мёрзнут, — парировал он, задирая их кверху.

— А черенок у тебя не замёрзнет? — фыркала я.

— Нееее! — тянул он игриво, — Он горячий! Хочешь потрогать?

Я морщилась и отводила глаза. Я бы потрогала… твой. Вот только раздевшись, ты всегда прикрывался рукой.

Ребята уже называли нас парой. И даже «Веро́ника Кастро» одобрила этот союз.

— Мы расстались друзьями, — сказала она, — Как нормальные люди.

— Я бы так не смогла, — я пожала плечами.

— Как? — удивилась она.

— Ну, — попыталась я ей объяснить, — Видеть друг друга с другими.

— Да ладно, — махнула она, — Мы же не муж и жена. Мы — свободные люди.

— А давно вы знакомы?

— Со школы, — ответила Ника, — Я помню его сопляком.

Мне стало зави́дно. Я бы тоже хотела сидеть с тобой за одной партой. Чтобы ты помогал мне усвоить предметы. А после меня провожал. Целовал долго-долго в подъезде. Хотя…

Именно этим мы занимались теперь! На разговоры не было времени. Мы старались скорее остаться вдвоём. А оставшись, душили друг друга в объятиях…

Оказалось, что в этой компании нету случайных людей. Судьбы ребят были очень похожи. У Женьки, кроме него самого, в семье было восемь детей. Пять своих и ещё трое — приёмных. Все росли, как полынь на ветру! Но, тем не менее, он считал своим долгом снабжать пропитанием младших. И, вместо того, чтоб учиться, пошёл как отец, на завод.

Санин папа лишился ноги, и теперь жил в деревне. Выращивал пчёл. А сынуля ему помогал, продавал то, что дарит природа. Приторговывал, правда, своим. Покупал задарма у заезжих арбузы и дыни. А отцу говорил, что навар — с его грядок, а медовые соты идут на ура.

Лёлькина мать-одиночка растила её без отца. Теперь она сильно болела, и дочка работала няней у всяких богатых людей. Лёлька очень хотела детей, но родить не могла. Она по-секрету сказала, что это — врождённое. Саня не в курсе. И я обещала молчать!

Вероникина мать обитала в Америке. Уехала вслед за «мечтой». Обещала забрать к себе дочку, как только устроится. С тех пор прошло десять лет! А Ника ждала и учила английский. Собиралась отправиться в Штаты, как только получит диплом.

Спустя месяц я знала практически всё о ребятах. Но почти ничего о тебе! Знала только, что ты грезишь машинками. И с ними общаешься лучше, чем даже с людьми.

— У отца автосервис, а я помогаю ему.

— Круто! — кивала, не зная, как бы продлить этот миг откровения, — А я вот когда заработаю, куплю себе кабриолет. Чтобы ехать по городу и ветер играл в волосах.

Ты улыбался, ласкал мои волосы. И, прижимаясь губами, шептал:

— А можно я поведу? А то ты ещё разобьёшься.

Однажды, когда я с газетой в руках возвращалась домой. В ней было несколько ярких вакансий, и я собиралась назавтра туда позвонить. Бабуля была на дежурстве в больнице. А мать… Я увидела тело на лавке и тут же ускорила шаг! Вечерело, и люди уже возвращались с работы домой. А она равнодушно лежала, боса́я в испачканной юбке.

— Мам, — прошептала я тихо.

Каждый раз, когда мать пребывала в отключке, я боялась, что та умерла. А может быть, втайне надеялась, что это однажды случится…

Я попыталась её повернуть, но она воспротивилась, хрюкнула, скинула туфлю, вторую. И продолжила спать. Кто-то прошёл, не здороваясь. Открылся подъезд. Я стояла, сгорая от страха! Не помня себя от стыда.

— Мама, вставай! — я одёрнула юбку, стряхнула засохшие листья с волос. Похоже, она долго искала дорогу. Пробиралась сюда сквозь овраг.

Я попыталась поднять её с лавки. Но она была слишком тяжёлой. Хотя и весила мало. Но не в сравнении со мной.

— Идём! — я хотела её усадить и обуть. Но мать съехала на бок и крикнула громко, на весь наш район: