Стонхендж. Точка приближения - Артемий Балакирев

Экскурс. Тайны прежних лет, или Ученые мужи предполагают…

Ученые мужи не любят ничего более изучения (я бы даже сказала, «разжевывания») всяческих символов и артефактов. То же самое происходит и со Стонхенджем. История его исследования насчитывает уже не один век.

Так, в XVIII столетии Уильям Стакли сделает популярной теорию о доисторическом происхождении Стонхенджа. Этот молодой линкольширский врач смолоду проявлял особую любовь к древностям. В двадцать девять лет он увидел Стонхендж на гравюрах Дэвида Логана и был поражен до глубины души. В 1719 году Стакли впервые посетил это место — посетил не просто так, а с солидным багажом знаний о камне-символе: он прочел и сделал выписки из книги Обри «Памятники». В 1729 году Стакли принял сан священника и продолжил свое изучение древностей. В 1740 году вышла в свет его книга «Стонхендж: храм британских друидов». В ней Стонхендж и друиды были представлены английскому обществу XVIII столетия как часть сложного религиозного пути, а не как простые памятники и исторические раритеты. Именно Стакли Стонхендж должен быть «благодарен» за то, что его начали «растаскивать по кусочкам»: после появления его книги туда хлынул целый поток туристов, которые не только стали жечь костры внутри круга камней, но и старались увезти с собой какой-нибудь «очень стоунутый» сувенир. А ведь символы не терпят такого отношения к себе! Кстати, сам Стакли возмущался и протестовал против «возмутительного обычая откалывать куски камня тяжелыми молотами».

В январе 1797 года, после очередной встречи с туристами, один из трилитонов рухнет на землю, но в Стонхендже все равно продолжатся научные исследования — только более гуманные по отношению к символу-камню. Уильям Каннингтон раскопает около двухсот могильных курганов вокруг Стонхенджа. Вот что он напишет в своих записях:

«Этим летом я проводил раскопки в нескольких местах, как в самом районе, так и в окрестностях Стонхенджа, стараясь не слишком сильно приближаться к камням. В частности, перед алтарем я копал на глубину пяти футов или более и обнаружил древесные угли, кости животных и глиняные черепки. Среди последних было несколько кусков, сходных с грубо обработанными урнами, какие иногда находят в могильных курганах, а также обломки керамики римского периода»[10].

Записи Каннингтона опубликует его богатый патрон сэр Ричард Колт Хор. Сам сэр Ричард оставит подробные рассуждения о древнем народе, чьи могильные курганы были расположены в долине Солсбери. Все, что касается Стонхенджа, вызывало у сэра Ричарда не совсем научные восторги и благоговейные восклицания: «Как возвышенно! Как… непонятно!»

Самому Каннингтону никак было не остановиться в своих исследованиях. Символ-камень властно притягивал его к себе. Весной 1810 года Каннингтон вновь приступит к раскопкам Стонхенджа и установит, что «камень-плаха»[11] первоначально занимал вертикальное положение. И в этом же году Каннингтон подтвердил суеверие, гласящее, что древние могильники, захоронения и культовые сооружения лучше не раскапывать, иначе случится беда: умер в конце 1810 года, и раскопки после его смерти практически прекратились.

В целом же научные исследования Стонхенджа той поры сводились к восторгам перед неразгаданной тайной. Так, великий живописец Джон Констебль снабдил свой акварельный рисунок Стонхенджа от 1835 года цветистой надписью:

«Таинственный монумент Стонхенджа, уединенно возвышающийся посреди голой и бесплодной пустоши, столь же отъединенный от событий былых эпох, сколь и от нужд современности, переносит нас за пределы исторической памяти во тьму совершенно неизвестного периода».

Вот и вся наука.

А потом в Стонхендже появится Фландерс Петри, тогда еще совершенно безызвестный. Это впоследствии он славно вступит в «ряды пионеров» систематических раскопок на территории Египта, а в Стонхендж этот археолог приехал почти анонимом. В 1877 году он выполнил точную геодезическую съемку камней и нанес их положение на план местности — тоже с невероятной точностью. Именно Петри придет в голову решение, как заглянуть под стоячие камни: он предлагал выстроить деревянный каркас с зажимом посередине и исследовать почву под камнями, пока они будут находиться в подвешенном положении. К счастью, его никто не послушал! Иначе вместо потрясающего комплекса под названием Стонхендж мы бы имели груду поваленных камней и восторженные воспоминания тех, кому еще посчастливилось побывать здесь до Фландерса Петри.

В 1918 году Стонхендж перейдет во владение государства. Теперь уже оно могло финансировать крупные раскопки. Опытный археолог Уильям Хоули предложит государству проект семилетних раскопок и даже получит согласие вместе с… крошечным бюджетом. В результате непомерной «щедрости» государственной казны Хоули иногда даже приходилось работать в одиночку. Но полковник Хоули был не просто ученым, он и в самом деле был «настоящим полковником» и, невзирая на все трудности, покрыл раскопками половину Стонхенджа. Но в конце концов сдастся и он: не из-за отсутствия материальной помощи государства, а из-за того, что так и не смог понять тайну Стонхенджа. В 1923 году, прекратив археологические работы, Уильям Хоули признается осаждающим его репортерам:

«…чем больше мы копаем, тем глубже становится тайна… Возможно, будущие поколения археологов будут более удачливы в решении этой загадки».

Только в середине XX столетия археологи, поначалу видевшие в Стонхендже всего лишь обыкновенное — пусть и очень древнее — культовое сооружение бриттов, вынуждены будут внести в свои догадки существенные коррективы. Известные ученые один за другим убедительно показали, что планировка комплекса находится в тесной связи с рядом современных астрономических, физических и математических знаний (в скобках, справедливости ради, замечу, что еще Уильям Стакли в 1740 году заявил, что ось, проходящая через алтарь и «Пяточный камень» и направленная вдоль аллеи, ориентирована на точку, совпадающую с положением восходящего солнца в период летнего солнцестояния).

Так Стонхендж постепенно превращался в символ астрономической науки…

Легенда четвертая. Страна погибших

Тилезин выехал за пределы Висячих Камней вместе с Мириддином-Роем. Сами они не заметили, как оказались в уделе чужого короля — Элицея. Это потом Мириддин в тревоге начал оглядываться, хотя и не слышно было ни звука. У Мириддина все не шел из памяти недавно убитый Тилезином лодочник, о чем тот так небрежно упомянул. Был он из людей удела Элицея. Кто знает, ведь его соплеменники могут догадаться, чьего меча это дело.

— Знаю, — негромко произнес Тилезин, который умел верно слушать даже тишину. — Возможно, это люди Элицея. — Он презрительно сплюнул на землю. — А Элицей уже давно продался со своим уделом римским владыкам.

Мириддин-Рой и спрашивать не стал, откуда о том известно Тилезину, он только сжал в руках меч покрепче. Он не хотел умирать. В жилах у него сделалось горячо, а в затылке — нестерпимо холодно. Не мог Мириддин и сосчитать, в скольких битвах довелось ему сразиться с врагом, но подобные ощущения никогда не отпускали его. Ощущения страха, ужасного страха. Мириддин-Рой и сказать не смог бы, чего боялся. Явно не боли и не поражения. А того, что боится он смерти, Мириддин не знал. Кончено и кончено, считал он, или к Доброй Трехликой Богине и Лугу, или в подземный мир, к духам ужаса… Нет, он просто еще не хотел умирать.

— Мириддин, — сердито прошептал Тилезин. — Не спи. Они идут.

Они и в самом деле появились: Элицей и его брат Гельвецей во главе мрачного воинства, хоть и немногочисленного, но все равно весьма опасного.

— Что тебе надо, Гельвецей? — крикнул Тилезин владыкам соседнего удела.

— Ты убил моего лодочника! — прогудел Гельвецей, его борода развевалась на ветру, а конь был весь заляпан грязью.

— Да, и что же? — отозвался Тилезин и повернулся к брату Гельвецея. — Элицей, я так и думал, что это был твой лодочник. Он так визжал, такого визга я мог ожидать лишь от твоих людей. Верно, трусость — родовая черта в вашем уделе!

У Мириддина перехватило дыхание. Тилезин вновь жаждет единоборства, это было совершенно очевидно. После таких оскорблений ни один король не утерпит. Тем более в присутствии своих людей. Элицей, еще более бородатый, нежели брат его, низкорослый и краснолицый, что-то прокричал Гельвецею. Распределял, кто с кем должен сразиться, подумал Мириддин-Рой. Времени на беспокойство о Тилезиновой руке не оставалось: Элицей уже спешил ему навстречу, вооруженный секирой и копьем. Он прорычал устрашающий боевой клич, непонятный для Мириддина. Рой уклонился от первого натиска короля соседнего удела и выбил копье у него из рук. Тот схватился за боевую секиру, метнул ее в противника, но промахнулся — секира вонзилась в землю. Мириддин кружил вокруг Элицея, примериваясь мечом для верного удара, и попал Элицею по ноге, из которой забил фонтан крови — словно кабана в лесу забили. Король соседнего удела, верный слуга пришлых римлян, рухнул с коня, жалобно вопя и проклиная своего врага.