Меч Ронина - Диана Удовиченко

«Ну, вообще отлично! – мысленно возмутился Сенкевич. – Пришла потрахаться, и боится растрепать волосы!» Хваленая японская изысканность в любви начинала его раздражать. К тому же было непонятно, зачем девица улеглась на другую кровать. Наложница в это время выжидательно смотрела на него, сохраняя на лице самое покорное выражение.

– Сюда! – снова рявкнул Сенкевич, для наглядности хлопнув рукой по своей постели, и тут же сам себя окоротил: «Что я с ней, как с собакой-то?»

Во взгляде наложницы проскользнули испуг и недоумение. Видимо, господин делал что-то, выходящее за рамки ее понимания. Сенкевич припомнил имя и уже мягче спросил:

– Почему ты не хочешь подняться ко мне, Акане?

Казалось, девушка уже едва сдерживает слезы:

– Никто не должен быть наравне с господином, – чуть слышно прошептала она. – Но если господин приказывает…

«Мать родная… Это что ж получается, – удивился Сенкевич. – Бабы вот так ложатся на нижнюю кровать, а лихой самурай коршуном пикирует на них сверху?» Тут его посетила еще одна мысль. Пришлось включить память Тосицунэ. Вскоре он выяснил: никто не может быть не только наравне с господином. Выше его тоже находиться не полагается. Получалось таким образом, что несчастный дайме лишался многих интересных позиций. Кстати, такой обычай был заведен у сегуна, а удельные князья просто копировали господина.

– Господин приказывает, – решительно подтвердил Сенкевич.

Акане прохладной змейкой скользнула на верхнее ложе, замерла в ожидании следующих распоряжений. От нее тонко пахло цветами и травой – ароматическими маслами.

Сенкевич не торопился. Ласково провел ладонью по тонкой шее – запачканные белилами щеки трогать не стал. Наложница покорно склонила голову.

«Тоска, – подумал он. – Конечно, девушка всему обучена, в том числе, может быть, и пресловутым японским изыскам. Только вот демонстрировать все эти умения будет лишь по приказу мужчины, беспрекословно выполняя его желания и заботясь исключительно об удовлетворении господина». Никакой инициативы ждать не приходилось.

Вспомнилась Роза – горячая, пышногрудая, длинноногая. А еще – странная, страстная, непредсказуемая в любви. Она могла быть тихой и покорной, нежной и ласковой, могла обжигать страстью, становиться дикой, неудержимой, требовательной…

А с такой овечкой как-то ничего и не хотелось… «Ладно, – подумал Сенкевич. – Начнем с азов». Он протянул руку, осторожно коснулся замысловатой прически, нащупал деревянные шпильки, вытащил их. Наложница тихо ахнула. Длинные волосы тяжело упали на плечи, черным блестящим плащом накрыли хрупкую фигурку. Сенкевич отшвырнул шпильки, немного полюбовался делом своих рук. Так девушка выглядела уже гораздо привлекательнее. Он взял со столика салфетку, смочил водой из кувшина и принялся стирать с лица Акане белила. Та затаила дыхание, боясь пошевелиться. Вскоре наконец можно было рассмотреть ее черты. «В общем-то, ничего особенного, – подумал Сенкевич, – обычное азиатское лицо, но на него приятнее смотреть, чем на харю то ли Пьеро, то ли клоуна из фильма ужасов».

Лишившись грима и прически, девушка смутилась так, словно ее заставили появиться на людях голой. Сенкевич, чтобы успокоить, тихо, ласково заговорил с нею. Рассказывал что-то незначительное, задавал вопросы о семье. Постепенно Акане расслабилась, пару раз даже робко улыбнулась.

Тогда он нежно погладил ее по щеке, склонился и бережно, почти невесомо, коснулся губами чистого лба. Наложница судорожно вздохнула. Сенкевич продолжал целовать ее лицо, осторожно огладил сначала волосы, потом шею, плечи…

Когда он провел губами по ее губам, Акане тихо застонала.

– Тебе нравится? – шепотом спросил Сенкевич.

– Да, господин, – с дрожью в голосе ответила девушка.

– Тогда и ты потрогай меня.

Акане быстро освободила его от одежды. Нежные и опытные руки заскользили по его телу. Сенкевич поцеловал девушку крепче, требовательнее, проник языком в рот. Провел ладонью по крохотной груди, ласково сжал сосок. Наложница затрепетала и прижалась к нему всем телом. Сенкевич лег на спину, посадил легкую, хрупкую Акане на себя. Провел большим пальцем по лону, убеждаясь в ее готовности. Девушка вскрикнула, чуть приподнялась и рукой направила его в себя. На миг замерла, словно привыкая к ощущению, потом медленно задвигалась, плавно работая бедрами. Вскоре она закусила губы, выгнулась и тихо, сдержанно застонала.

Сенкевич вдруг почувствовал раздражение, почти злость. Знаменитая японская манера «не терять лицо» сказывалась даже в сексе. «Ну погоди, ты у меня сейчас орать будешь и просить еще», – мстительно подумал он, переворачивая наложницу на спину и усиливая напор.

В этот вечер Акане не раз побывала выше господина, ниже господина, перед господином – Сенкевич опробовал на ней множество простых и замысловатых позиций. Самурайское тело не подвело, и здесь как раз умение сдерживаться пришлось как нельзя кстати. Когда он закончил, Акане пребывала в полусознательном состоянии. Растрепанная, потная, с лихорадочным румянцем на щеках, она тяжело дышала, царапалась, кусалась, а во время последнего оргазма даже разрыдалась. Такой она нравилась Сенкевичу гораздо больше.

Потом они долго лежали, не выпуская друг друга из объятий. Видимо, наложнице и это было в новинку – мужественные самураи вряд ли баловали своих женщин вниманием после близости. Она смотрела на господина, не отрываясь, взгляд ее был влюбленным и обожающим.

«Надо восстановить сексуальную справедливость в одном отдельно взятом гареме», – подумал Сенкевич и решил вызывать наложниц по очереди, дабы каждую осчастливить настоящим русским сексом.

Уже засыпая, он вспомнил лицо Камацу, которое видел в портале. Откуда там взялся японец? Или, возможно, портал вызывает галлюцинации? Но почему всегда появляются разные люди, которые изрекают одно и то же, требуя остановиться? Сенкевич задремал и во сне увидел картинку из прошлого. Только не своего. Из прошлого Тосицунэ.

Токугава Иэясу восседал на помосте, окруженный яркими расписными шелками. За спиной его расцветали розы и хризантемы, над головой реяли золотые драконы и чудесные птицы, рдел, разливаясь по серебряной воде, закат над морем. Черное одеяние сегуна и капризно-мрачное выражение на обрюзгшем лице резко контрастировали с этим великолепием.

Маэда Тосицунэ с остальными самураями стоял на коленях перед помостом, низко склонив голову. Сегодня был не обычный прием, сегуну вздумалось провести военный совет. Тосицунэ, получив приказ явиться на него, ничуть не удивился. Всякий, кто хоть немного смыслил в политических интригах, понимал: близится новое сражение.

– Мы возмущены, – произнес Иэясу. Голос у него был неожиданно тонким для такого массивного тела. – Случилось предательство. Не так давно монахи из храма Эдо прислали письмо. Они осмотрели храмовый колокол, отлитый по заказу Тоетоми Хидэери. В надписи на нем зашифровано проклятие роду Токугава. И когда колокол звонит, этим возносится молитва богам о гибели и несчастьях нашему роду.

Тосицунэ еще ниже склонил голову, сохраняя на лице невозмутимое выражение, как и подобает истинному самураю. Мысли же его вовсе не были такими безмятежными. «Интересно, – думал он, – есть ли в этой комнате хоть один человек, который поверил в заговор Тоетоми против Токугава?»

Тоетоми Хидэери был порядочным человеком, в противоположность Иэясу с брезгливостью относился к интригам и предательствам. Переговоры он вел честно, врагу противостоял открыто, друзьям был верен. Хидэери не стал бы пользоваться заговорами и проклятиями. Он бы просто объявил войну.

Отец Хидэери был первым правителем Японии, которую после долгих войн объединил из пяти враждующих провинций. Он очень многое сделал для страны, однако не удержал власть. И этому способствовали происки Токугава, который тогда был лишь одним из регентов в отдаленной провинции.

В общем, теперь Тоетоми стал слаб по сравнению с Токугава, который для достижения цели не гнушался любыми средствами. Вот и сейчас он затевал очередную провокацию. Семья Тоетоми давно уже была камнем преткновения для Иэясу. Даже сейчас богатый род имел больше прав на власть, чем сам Токугава.

Двенадцать лет назад Иэясу решением самых влиятельных дайме был провозглашен сегуном. Его правление стало жестким и неоднозначным. С одной стороны, оно дало Японии новые, нужные законы и прекратило междоусобные войны между удельными князьями, просто потому, что все поняли: бороться за власть бесполезно, Иэясу не выпустит ее из рук. С другой – Токугава погрузил Японию в пучину страха перед сегунатом, в череду бесконечных интриг и доносительства. Через два года Иэясу объявил своего старшего сына Хидэтада наследником сегуна, давая понять всей стране: отныне титул перестает быть выборным, он станет передаваться по наследству.