Удар шпаги - Эндрю Бальфур

Хотя школьные дела и отнимали у меня немало времени, я всегда находил возможность наведаться к своему знакомцу вечером, перед наступлением темноты; отец не возражал против моих прогулок и только спрашивал, много ли я нашел птичьих яиц и неужели я все их съел.

Как ни странно, но, получив на то законное право, я утратил всякое желание подвергать мальчишек порке или другим телесным наказаниям, сумев и без этого прибрать их к рукам после того, как изрядно поколотил самого сильного из них, посмевшего подвергнуть сомнению мой авторитет.

Отец не переставал удивляться мне и постоянно недоуменно качал головой, но, я думаю, болезнь, которая впоследствии унесла его в мир иной, уже в то время поразила его, ибо он часами сидел неподвижно, молча уставясь в пространство перед собой, позабыв даже о кружке с теплым грогом, стоящей у его локтя.

Меня очень печалило все это, но я был бессилен что-либо предпринять, потому что всякий раз, когда я спрашивал, чем я могу ему помочь, он в ярости набрасывался на меня и прогонял прочь.

Поэтому мне ничего не оставалось, как втайне от отца послать за его сестрой, моей теткой, которая имела на него влияние, так что у меня немного отлегло от сердца и я стал более спокоен за его судьбу.

Прошло уже два месяца с тех пор, как «Hibou»— если таким было название судна — потерпел кораблекрушение у берегов нашего залива, и зима уже настойчиво вступала в свои права; поэтому я не удивился, когда де Кьюзак однажды заявил мне, что собирается уходить. Вместе с тем у меня возникли сомнения, была ли зима единственной причиной его ухода, поскольку к тому времени произошли два события, которые навели меня на определенные размышления.

Одним погожим днем, придя к французу раньше обычного, я не нашел его на берегу и удивился, куда он мог подеваться, пока наконец не обнаружил его на самой дальней оконечности того длинного рифа, о котором я уже упоминал.

В этом не было ничего удивительного, поскольку здесь отлично клевали тресковая молодь и прочая мелкая рыбешка; странным было то, что, несмотря на резкий порывистый восточный ветер, задувавший над Фертом, француз был совершенно гол.

Я заметил, как он вздрогнул, когда я окликнул его, и помахал мне рукой, предлагая подождать его на берегу.

Я наблюдал за ним, пока он одевался и ловко, перепрыгивая с камня на камень, пробирался назад вдоль рифа; если он и был сердит на меня, то не показал этого ни словом, ни жестом.

— А, mon ami, — сказал он. — Знай я, что так холодно, ни за что не стал бы купаться! Море здесь куда холоднее, чем во Франции.

— Само собой разумеется, — сухо ответил я, так как видел, что он мне лжет: кому могло прийти в голову купаться в такой день, когда ветер пронизывал человека до мозга костей? К тому же француз не отличался, по моим наблюдениям, особой любовью к морским купаниям и даже для умывания предварительно согревал воду в котелке над костром.

Более того: кто, отправляясь принимать морские ванны, вытирается льняной сорочкой или бархатным плащом, не захватив с собой для этой цели ничего более подходящего?

Француз заметил мой насмешливо-скептический взгляд и внезапно вспыхнул, побагровев от неистового гнева.

— Mon Dieu! — воскликнул он. — Ты, кажется, подозреваешь меня во лжи? Ну-ка, обнажайте шпагу, сударь, и я научу вас с большим почтением относиться к моим словам!

Видя, что он не намерен шутить, я выхватил шпагу и встал в позицию, решив придерживаться оборонительной тактики, потому что со всеми своими чудачествами и. несмотря на то что он был явный папист мне нравился этот странный француз, живший отшельником на берегу. Он яростно набросился на меня, и мне пришлось бы туго, если бы я не обладал некоторыми преимуществами, поскольку на концах наших шпаг не было больше предохранительных пуговиц. Во-первых, он нападал, а я защищался; во-вторых, он был разъярен, а я спокоен; в-третьих, он явно недооценивал моих физических качеств, не подозревая, что я каждую свободную минуту использую для атлетических упражнений. К тому же он был учителем, а я учеником, и мне очень не хотелось ударить лицом в грязь перед ним во время столь серьезного экзамена. Поэтому я был очень внимателен и старался четко выполнять всё положенные приемы защиты; мне удалось успешно парировать несколько довольно опасных выпадов, и наконец, уловив подходящий момент, я ловким поворотом кисти — хитрый прием, которому он сам меня и научил, — вышиб из его руки шпагу, которая отлетела в сторону шагов на двадцать.

Гнев его мгновенно улетучился, и он рассмеялся, хоть и немного грустно.

— Этого следовало ожидать, — проговорил он. — Старому петуху пора на насест! — И когда я посмотрел на него, я увидел в его глазах слезы.

— Ну что вы, месье де Кьюзак, — сказал я. — Это всего лишь случайность — мне просто повезло!

— Ты очень добрый, mon garcon, — ответил француз, — но я способен распознать собственное поражение. За два месяца ты превзошел своего учителя. Что ж, такова судьба; мне больше учить тебя нечему.

Тем не менее после этого случая мы продолжали упражняться ежедневно, потому что в деревне вспыхнула эпидемия простуды и школа была временно закрыта. Итак, мы проводили время как обычно до тех пор, пока не произошло второе событие, о котором я упоминал, и случилось это следующим образом.

Кажется, я уже говорил, что узкую полоску песчаного берега, где мы построили хижину и похоронили погибших моряков, от остального побережья отделяла стена высоких утесов, скалистым мысом вдаваясь далеко в море, хоть и не так далеко, как та цепочка рифов, у которых потерпело кораблекрушение судно француза. Однажды, когда мы ловили рыбу с рифа и радовались удачному клеву морских петухов и подкаменной трески, де Кьюзак внезапно вскочил на ноги, выпустив из рук леску, которая неизбежно пропала бы, не подхвати я ее вовремя, потому что на крючке у нее билась рыба. Прикрыв глаза ладонью, он пристально всматривался в скалистую стену, достигавшую восьми футов у края воды и постепенно повышавшуюся до двадцати футов в том месте, где она соединялась с береговыми утесами.

— Взгляни-ка, Джереми, — сказал он, — у тебя глаза помоложе моих, видишь ли ты что-нибудь вон там, над каменной стеной?

Я посмотрел в указанном направлении и заметил на фоне чистого неба тонкую струйку дыма, поднимавшуюся из-за вершины ближайшего утеса прямо вверх, поскольку день был безветренный.

— Вижу дым, — сказал я.

— А что это означает?

— Костер, разумеется!

— Mon Dieu! — пробормотал он.

Наступила долгая пауза, во время которой мы оба молча следили за голубоватым дымком, расплывавшимся в прозрачном воздухе.