"Чернуха" - Александр Карнишин

С окраины к центру двигались Акробаты, регулярно меняясь местами и неслышно ссорясь — чья очередь кидать гранату, а чья — вбегать с грохотом автомата в руках. Они, каждый из них, очень любили пострелять…

Сквозь пыль и гарь Японец заметил какое-то движение. Старик в чалме с длинной белой бородой бежал по направлению к Джеку Воробью. Старик. Без оружия. Чисто для смеха Японец выстрелом сшиб с него чалму. Для уважения, типа. О. Добежал. Кланяется. Кричит что-то. Плачет. Вот дурак. У нас — контракт!

…

— В общем, ошибка небольшая вышла, мужики, — Джек Воробей был необычно угрюм.

— Что, село перепутали, что ли?

— Да нет… Село как раз не перепутали. Тут все точно. Вот карта, вот они сами отметили, заказчики.

— А что тогда?

— Защищать, понимаете? Они нас семерых — защищать нанимали!

— А разве не зачищать?

— Вот и я так услышал…

Площадь

— Вот так они и стояли на той площади. С этой вот стороны защитники. Их там человек двадцать было, что ли. С охотничьими ружьями, с пистолетами. Патронташами еще перепоясались крест-накрест, как на картинках в учебниках. Транспаранты сзади, флаги чуть не у каждого. Повязки на руке — мол, чтобы не перепутать с врагами, если бой.

— А враги?

— А враги по другой стороне площади выстроились. Ну, то есть, как сказать — враги. Враг — это тот, кто против твоей идеи, против твоей жизни. А тут просто солдаты были. На танках. Новые такие танки, знаешь. Пушки двухсот пятидесяти — голову можно засунуть. Пулеметами утыканные во все стороны. Броня многослойная, да еще активная, а поверх керамика какая-то, как у космических кораблей. Фиг такого монстра возьмешь даже из противотанкового орудия. Площадь-то вон какая большая. Вот, штук сорок таких танков пришло. И все, значит, в этих целятся.

— А как же с ними воевать?

— А никак. С пистолетом на танк — это смешно просто.

— Так что, танки же сильнее? Они и выиграли, получается?

…

Это страшно, когда видишь дуло огромной пушки. В такую дуру голова свободно пройдет. Один такой танк мог бы всю историю повернуть, оказавшись где-нибудь в прошлом, в гигантской сшибке огромных империй. А тут — какие-то человек двадцать. Штатских. Даже формы не было и не было никаких бронежилетов. Баррикады построить тоже не успели. Просто надо было в тысячу раз больше народа, чтобы какие-то баррикады на той площади выстроить. Да и опять же — против таких танков баррикады не помогли бы.

Среди этих, в штатском, один был кинорежиссер. Он все бормотал, что такие кадры пропадают. Так взял бы камеру и снимал — нет же, с ружьем стоял, весь в патронах.

Димка в армии служил, в отличие от многих. Он с оружием хорошо разбирался, еще и других учил. А когда танки увидел, понял, что — все. Ну, невозможно с такой техникой пистолетами. Даже если бы успели бутылки наделать с горючкой — все равно бесполезно. Эти ни огня не боятся, ни ядерного взрыва. Вот если бы каждому из двадцати дать по гранатомету — тогда, может, один бы и повредили. Но не сорок танков, грохочущих дизелями и выпускающими длинные струи сизого дыма. Все еще суетились, укладывались за жестяными урнами, целились, поплевав на ладони на охотничье счастье, а Димка уже знал, что бесполезно все это. Он посмотрел назад, пожалел все то, что там было, пожалел еще и себя, совсем молодого, и шагнул вперед. У него был травматик. Вот он шел и на каждый шаг стрелял в танк. Шаг — выстрел. Шаг — выстрел. Он очень хотел успеть потратить все патроны. Успел только раз перезарядить. И тут его срезал пулемет.

Тогда встал и пошел вперед Профессор. Он правда был настоящий профессор. выглядел, как профессор, и говорил так же. У него ничего не было, когда он пришел. Кто-то выделил ему старенькую вертикалку и дал пяток патронов. Охотники — они все пришли с двумя стволами, как минимум. Профессор просто от пояса дал дуплетом, чуть не упал, потом остановился и долго выковыривал гильзы. Перезарядил, и опять пошел вперед. Когда дошел до тела Димки, опять выпалил. И лег тут же, там пулеметы крупнокалиберные — одного попадания вполне хватает. Только не понятно было, а чего не давят? Чего не стреляют по остальным?

Паузы практически не было. Никто же не договаривался ни о чем. Просто Десантура двинул вперед, скинув рубашку и сверкая голубыми полосками тельняшки. Мы там никого почти по имени не узнали. Не успели просто. Вот, Димка, еще был Виктор Степанович — пенсионер, еще Сашка, который с окраины… А некоторых вот так — Профессором, Десантурой…

У него, у Десантуры, откуда-то был милицейский автомат такой короткий. Не калаш, а из новых, черный такой, маленький. Он просто от пуза, не целясь, весь магазин одной очередью. И лег, даже не доходя до первых.

И тогда Виктор Степанович сказал, что нефиг молодым гибнуть. И пошел, на палочку опираясь. В одной руке у него палочка была, а под мышкой зажал Сайгу. И палил из нее, покачиваясь и останавливаясь. Мелкой дробью, как по птичкам. Ну, и тоже…

Сашка, тот бегом побежал. Сказал, что страшно ему пешком идти. Страшно умирать. И как побежал на танки. Их там сорок, дымят, ворочаются, выстраиваются. А он через всю огромную площадь — один. Ружье свое он оставил нам. Сказал, чтобы, если кто останется жив, детям передали. У него двое было сыновей.

А после Сашки все как-то разом, не говоря ни слова, встали и пошли, растягиваясь в цепь. Как в кино. В психическую. И никто не стрелял — просто шли на танки, зная, что это — в последний раз.

Кто же знал, что все это транслируется в прямом эфире? Там же камеры на площади. Вот с них картинку выдали на весь мир. Как погибли первые, как пошли остальные. Размеренно так пошли, не пригибаясь даже нисколько.

А танки вдруг завозились, завозились, и стали уходить, разворачиваясь и искря траками по брусчатке. Может, команду какую-то получили… А может, просто вспомнили, что тоже люди. Кто теперь скажет? Только последние кадры с тех камер были такие, что идут цепью полтора десятка штатских, а от них танки уходят, уходят, уходят…

…

— Они все герои, деда?

— Они герои. Да. Только, знаешь, иногда мне кажется, что лучше бы их всех там положили, на той площади. Нам всем лучше. Так иногда мне кажется…

Hey, Teacher!

Пыль, красная пыль от разбитых кирпичей. Выломанные двери, лежащие на полу длинных коридоров. Звон стекол. Вот почему только всем и всегда так ненавистны стекла? Нарастающий рев толпы. Толпа страшна. Она не понимает слов и объяснений. Она сильна своей массой и своим единством. "Гуртом и батьку бить сподручнее". Толпой и воспитателя, ко всему готового взрослого мужика — тут только мужчины работали — легко задавить. Ну, не совсем легко, если это воспитатель первой, Андрон. Он прыгает, как мангуст, и вертится, как юла. То есть, не мангуст, конечно. Он — крыса. Мы все здесь крысы, зажатые в угол. Крысу можно гонять. Можно забить ее кирпичами или досками, попавшимися под руку. Но не дай вам бог загнать крысу в угол. Она будет страшнее льва. Она будет прыгать на толпу, отгоняя ее, кусаться, рвать все, до чего дотянется…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});