Любовь с французским акцентом (СИ) - "Luce_Wol"

А Грейнджер, продумывая стратегию очередного сражения, верила, что он выживет. Она просто верила в него, как и всегда. Ушел подростковый максимализм, и осталась лишь очищенная болью в костях от Круцио и именами на надгробиях любовь. Ничуть не простая и не понятная, но такая непритворная, намертво въевшаяся в артерии и не требующая каких-либо условностей.

Теперь же он каждый вторник присылал ей семнадцать пионов ее любимого сорта{?}[Moon river], напоминая о месяцах, что они были вместе. И она знала, насколько трудно их было достать в это время года.

Месяц назад Гермиона готова была сказать ему «да» еще в первую минуту, когда поймала взглядом чарующие глаза цвета февральского неба. Ей не нужно было время для того, чтобы понять, что она к нему чувствует, ей нужно было остыть, прежде чем снова бросаться в омут с головой. Нужно было протрезветь от его пьянящего мысли голоса, очистить свой разум и понять, смогут ли они быть вместе в нынешней системе координат.

***

Париж — не город любви. Это город бесконечного поиска, творческих надежд, опьяняющего вдохновения и свежих багетов. Город, в котором хочется просыпаться и хочется засыпать. Париж — город тонкого чувства стиля, неосуждаемых измен и необычайной легкости. Город с множеством лиц: дорогими магазинами, беспечным весельем, камерной музыкой, уличными шлюхами, беспросветной нищетой и трущобами, приправленными флером поэзии. Город композиторов и иммигрантов.

Хотя любовь тут все же есть, бродит рядом с Монмартром, где ее имя написано на трехстах одиннадцати языках.

Магический Париж мало чем отличается от магловского, но прямо-таки диаметрально противоположен такой родной слуху Англии. Волшебники предпочитают жить на магловской территории по совершенно понятным причинам — эстетической и финансовой. Французские семьи, можно подумать, изначально лишены этого предубеждения, предпочитая наслаждаться красивыми видами, ненавязчиво пользоваться чужими изобретениями и утолять жажду терпкими бургундскими винами. Их миры гораздо ближе друг другу, чем это когда-нибудь будет в Туманном Альбионе. Магический Париж — город, где талант ценится больше родословной.

Они ориентируются среди маленьких улочек, зная, где именно расположены точки для аппарации, прячут волшебные палочки в необъятных карманах плащей и мастерски умеют объяснять соседям то, почему к их окнам летает такое количество сов. Они живут так всю жизнь, ничуть не считая это чем-то странным или фантастическим, реагируя на удивление друзей из других стран с откровенной скукой с примесью пренебрежения.

Именно поэтому сейчас Гермиона почти бежала по улице, пытаясь не ударить никого сумкой, отпрыгивающей от ее бедра, как мячик от стены в сквоше, ужасно опаздывая на выставку молодого и многообещающего волшебника Мануэля Фелипе Кастильо, только что открывшуюся в магловском районе. Повезло, что ее платье с шифоновыми вставками на предплечьях доходило до колен, иначе внезапный порыв ветра открыл бы миру то, что следовало бы открывать мужчине на страстном рандеву, а не продавцам поддельных сумок на пересечении улиц Вожирар и Борроме.

Наконец, оказавшись на месте, она взяла шампанское с фуршетного стола при входе и сделала глоток, пытаясь утолить сухость в горле и успокоить дыхание от незапланированной пробежки в ботильонах. Помещение делилось на несколько залов, часть из которых была скрыта магией, и, чтобы найти вход в другую зону, надо было точно знать, куда идти.

В магловской части выставлялись работы Анны-Луизы Пикард, Гермиона не была знакома ни с ней, ни с ее творчеством, хотя на первый взгляд талант у художницы какой-никакой, но был. Красочные мазки, экспрессивно разбросанные по углам холста, довольно четко передавали настроение автора.

Свободной рукой взяв канапе, которое так настойчиво предлагал возникший перед ней официант, она отправила его в рот, не ожидая, что вкус рыбы окажется до такой степени омерзительным. Судя по всему, эту рыбу долгое время истязали, отдавая ей весь залежалый корм, что был у рыбаков в закромах, и она, решив, что месть — блюдо, которое подают холодным, воплотила свой дьявольский план уже после собственной смерти, заставив Гермиону стремительно выплюнуть остатки канапе в салфетку и обратиться к пожилой паре, рассматривающей картину прямо рядом с ней:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Désolé, vous-savez… sont les toilettes?{?}[— Извините, вы не знаете, где здесь туалет?]

На что француженка поджала губы и, небрежным жестом указав на противоположную стену, взяла под руку спутника, и двинулась дальше, переключаясь на следующий экспонат.

Гермиона резко повернулась в сторону, бесцеремонно влетев в чью-то грудь.

— Спустя год ты все так же плохо говоришь по-французски? Как ты выживаешь в этом городе?

Ей не надо было поднимать голову для того, чтобы узнать этот язвительный тон по первым же протяжным нотам.

— Не всем так легко даются языки, — любезно пояснила она, мысленно коря себя за то, что забыла обновить чары перевода.

Драко, посмотрев поверх ее макушки, пока она отвлеклась, убирая на поднос с пустой посудой салфетку с злосчастным бутербродом, произнес:

— Я надеюсь, что ты смотрела на эту картину так долго, потому что пыталась разглядеть в ней хоть что-нибудь хорошее?

— Мне стоило догадаться, что ты можешь здесь появиться.

— Могла бы и сама меня пригласить, — с едва заметной обвинительной интонацией сказал он, чуть наклонив голову к плечу.

— Я думала, ты до сих пор в Англии.

— Я не собираюсь уезжать на столь долгий срок без тебя.

— Ты же в курсе, что навязчивость — это эмоциональное насилие? — пряча улыбку за бокалом шампанского, она повернулась обратно к картине.

— Это не навязчивость, а упорство. И не в том случае, когда второй человек хочет того же самого.

— А вот уверенность спустя годы точно осталась при тебе.

Он сделал небольшой шаг вперед, но его вполне хватило, чтобы теперь стоять к ней непозволительно близко. Не настолько, чтобы вызвать возмущение в приличном обществе, но так, чтобы она без каких-либо усилий чувствовала его дыхание где-то в районе затылка.

— Я намерен исправить ошибки, и ты — основной пункт этого плана, Гермиона.

По прошествии минуты немного напряженного молчания Драко решил направить разговор в более безопасное русло:

— Эмоциональное насилие — это скорее то, на что я сейчас смотрю.

— Ты ничего не понимаешь в живописи, — фыркнула в ответ Грейнджер, перекидывая свои выпрямленные волосы с плеча назад.

— Нарцисса рисовала почти половину жизни, поверь мне, я знаю о предмете разговора достаточно.

— Ты же не рисуешь сам, какое право тогда имеешь критиковать? — поворачиваясь на него с таким знакомым вызовом в глазах.

— Я знаю то, как получаются такие картины, и знаю то, как они должны получаться. Все мы можем брать в руки кисть и хорошо рисовать по шаблонам, для этого не нужно наличие таланта. По-настоящему талантливый художник — тот, кто обладает прекрасной техникой рисования, но у которого отсутствуют границы для его творчества.

Снова посмотрев на картину, она вздохнула, не желая принимать его оскорбительное для художника мнение.

— Пожалуй, это не лучшая ее работа.

— Не лучшая? Пожалуй, ей стоит подумать о другом способе зарабатывать себе на жизнь.

Оглядев остальную часть зала и удостоверившись, что тут нет ничего стоящего, Малфой произнес:

— Пора посмотреть на то, ради чего мы, собственно, сюда пришли.

И, почти невесомо положив руку ей на талию, чуть подтолкнул к стене, декорированной искусственным мхом, с едва заметной нишей в конце.

Проход в другой зал был скрыт дезиллюминационными чарами, а по ту сторону магической завесы собралась вся богема волшебного Парижа. И это как раз было более чем ожидаемо в отличие от того, что Гермиона увидела следом. Пары людей, стоявшие на нескольких платформах посреди огромного пространства, изображали сцены, запечатленные на картинах, как стало понятно позднее. Они были несомненно красивы, абсолютно неподвижны и… полностью обнажены.