На всех фронтах - Борис Яроцкий

— Он будет ползти как черепаха, — энергично говорил Хорин и едко ухмылялся. Своим видом комбат показывал, что сейчас главное — на поле боя проявлять искусство. Бить как можно лучше и держаться как можно дольше.

Он хотел, чтобы товарищи его понимали. Его, конечно, понимали. Пожалуй, лучше других понимал комдив, полковник Пушкин.

В июле редко выдавались минуты затишья. Батальон Хорина — по существу, танковая рота, — как ферзь в шахматной игре, волею полковника Пушкина перебрасывался на самые опасные участки — на острие танковых клиньев противника. В дивизии батальон был на особом счету. Заприметили его и немцы. «Юнкерсы», словно воронье, все время висели над ним черными тенями.

Благодаря своим неуязвимым КВ батальон чувствовал себя хозяином. Это чувство вселял в людей капитан Хорин. Комбат приучал подчиненных считать.

— Без математики в бою делать нечего, — твердил он при каждом удобном случае.

Лейтенант Гудзь запомнил, что на войне Хорин отдавал предпочтение алгебре:

— Бойцу на пользу арифметика, командиру — алгебра. Бой есть решение в голове и на местности уравнения со многими неизвестными. Поэтому без алгебры никак нельзя.

Любил комбат математику. Однажды лейтенант Гудзь застал его за расчетами, вычислял он формулу приведения к нулю темпа наступления противника. По его формуле выходило, что, если навязывать бои из засад, выводя из строя танки, при существующем соотношении сил можно сбить темп с двадцати километров в сутки до пяти, а там подоспеют наши резервы.

— Каждый отвоеванный день — это четыре танка Харьковского завода, — прикидывал Хорин и, видя сомнение в глазах лейтенанта, уточнял: — Может, больше, может, меньше. Не в этом суть. Не дать немцу ехать, пусть идет пешком. Мы его как-никак спешиваем.

При этом комбат хитро подмигивал. Ну при чем тут математика, думал Гудзь. Подвезли бы вовремя боеприпасы — в танках осталось по три-четыре снаряда, забрали бы раненых — второй день лежат ребята на дне оврага, ожидая грузовика, почти каждая машина нуждается в ремонте — давно уже складом запчастей стали подбитые танки, доставили бы почту — каждый танкист ждет писем больше, чем передышки.

За каждой цифрой он видел своих товарищей, черные дымы горящих танков, слышал голос комбата Хорина:

— Паша, ты такие уравнения решаешь, какие не снились ни Абелю, ни Галуа, не говоря уж о Диофанте, был такой мудрый математик в древности.

— Я просто воюю, жгу танки, — отвечал лейтенант.

— Это и есть, Паша, алгебра. Наша, разумеется. После войны многое уточнят, пересчитают… Только чтоб за цифрами нас не забыли.

ГОРЬКАЯ ПОБЫВКА

Опустошительными пожарами догорал июнь сорок первого. Дивизия, благополучно проскочив Львов и не потеряв ни одной машины, снова заняла свой участок фронта. Командарм дал танкистам возможность привести в порядок себя, технику и, конечно же, отдохнуть. Бойцы это заслужили. Так и сказал.

На горизонте зеленели садами знакомые с детства села, родные места лейтенанта Гудзя. Тоской по дому щемило сердце: завтра-послезавтра и эти места будут оставлены. Лейтенант не выдержал, обратился к капитану Егорову:

— Отсюда недалеко Сатанов. Если отпустите, к вечеру вернусь.

— У тебя там кто?

— Мать.

Пошли к комдиву. Полковник Пушкин распорядился выписать отпускной на одни сутки. Собрали отпускника скоро. Вещмешок нагрузили гостинцами: сахаром и консервами. Егоров приказал взять автомат и две «лимонки». Как-никак фронт был рядом. Кто-то предложил взять шашку — для форсу. Павел взял, памятуя, что еще в детстве мечтал пройтись родными Стуфченцами с кавалерийской шашкой на боку.

Попутная полуторка подбросила счастливого лейтенанта прямо к хате. Пыльный и веселый, вбежал он на знакомое крыльцо.

— Мамо!

В ответ — тишина. Сердце дрогнуло. Первое, что пришло в голову: мать эвакуировалась. Но почему же тогда дверь не заперта? Придерживая шашку, шагнул через порог. В сенцах знакомо пахло старым сеном и мышами. Павел потянул на себя перекошенную дверь.

— Мамо!

Мать лежала в постели, она силилась подняться — и не могла. Темная лицом то ли от загара, то ли от работы, она вдруг показалась маленькой и совершенно беспомощной.

Мать улыбнулась — так может улыбаться только мать.

— Пашуня!.. Живой?

— Как видишь.

— А в селе говорят, Красная Армия уже отвоевалась.

— Мы, мамо, только начинаем, — сказал Павел. — А вот что с тобой? Тебе ходить нельзя?

— Ногу переехало. Телегой.

Мать пыталась показать, где у нее лежит паляница, где сало. Сын с дороги небось проголодался. А сын, попив домашней колодезной воды, достал из вещмешка гостинцы…

Не заметил, как за разговором закрылись веки. С самого начала войны спать доводилось не больше двух-трех часов в сутки, да и то в танке или под танком. А тут родная хата, домотканое рядно, пуховая подушка.

Проснулся Павел на закате солнца. Все тут было необычно. Не грохотали дизеля. Не стреляли пушки. На выгоне беспечно паслись гуси. Привязанный к колышку, мычал теленок. Над сараем кружил аист…

За годы службы привык держать в памяти всю землю. Везде была война. Еще утром читал ночной выпуск «Красноармейского слова». Дивизионка писала, что лейтенант Савельев, возглавлявший группу разведчиков, захватил в плен немецкого ефрейтора. На допросе пленный рассказал, что их дивизия сформирована из охранных отрядов нацистской партии. Дивизия участвовала в боях во Франции и Греции и предназначается для решающего удара на одном из главных направлений Восточного фронта.

Павел видел этого немца три дня назад. Запомнил: у него в петлице череп с перекрещенными костями. Его вели разведчики в штаб дивизии. Около КВ немец остановился и, как показалось Павлу, съежился, словно уменьшился в размерах. Такую машину он, видимо, еще не встречал…

В Стуфченцах заходило солнце, как до войны. На скамейке под яблоней о чем-то тихо беседовали соседи. Павел догадался: ждут, пока он проснется. Здесь война уже коснулась каждого. Ровесники Павла ушли на фронт. Каждый день колхозники отправляли подводы в Сатанов — спешно вывозили зерно.

На стуфченские поля, как лоскутья копоти, падали с неба немецкие листовки. Их, конечно, читали. Поэтому спрашивали у лейтенанта-земляка: неужели фашист одолеет?

— Кто это вам сказал?

— Мужики.

— Может, кулаки?

— Их родичи.

— Отходим… С тяжелыми боями. Своего слова не сказали еще наши главные силы…

Люди молчали. Поверили или не поверили? Опираясь на костыль, в дверях показалась мать.

— Сын с дороги, а вы его зроду не бачилы.

Односельчане начали расходиться. Вскоре остался один, немолодой уже, по виду то ли учитель, то ли агроном. У Павла память цепкая: что-то не встречал он его ни в Стуфченцах, ни в райцентре. Из приезжих, видать. Человеку хотелось поговорить с лейтенантом с глазу на глаз. Павел это почувствовал. Ну что ж, раз хочется потолковать без свидетелей, толкуй. Человек начал угодливо:

— Хорошо вы ответили о Красной Армии. Свое учреждение уважать надо. И все же… — тут незнакомец взглянул на Павла как на отстающего ученика, — реальный перевес на стороне Гитлера. Или, может, у вас есть другие аргументы?

Павел не ошибся: это был не колхозник. А кто же?

— Аргумент один, — ответил Павел, — на нашем направлении немец превосходит численностью техники. Но это временное превосходство.

— А в Белоруссии? В Прибалтике? В Молдавии?

Павел едко усмехнулся:

— Откуда это вам известно?

— Оттуда, — незнакомец показал на небо и тут же заключил: — Был бы жив твой отец, он бы тебе посоветовал остаться дома.

— Зачем?

— Пусть другие воюют… Я твоего отца знал. Он сильно любил тебя, своего единственного сына. И мать… Без тебя ей тяжко будет. Видишь, какая она?..

Интерес к незнакомцу сменился настороженностью.

— Допустим, я останусь в селе. А придут немцы…

Незнакомец оживился:

— Конечно, придут! И даже скоро.

— …Ну и повесят меня, — заключил Павел.

— Ни в коем случае! — горячо зашептал незнакомец. — Мы тебя в обиду не дадим. Немцы, они тоже люди, тех, кто добровольно отходит от политики, не трогают.

— А вы знаете, что я — коммунист?

— Знаю. Поэтому отдашь новой власти свой партбилет — и ты уже вольный. Получишь землю. Колхозов не будет… Большевистской партии тоже…

— Партии?! Ах ты слизняк!..

Павел кинулся в хату, схватил шашку, выбежал на улицу. По картофельной ботве, спотыкаясь и падая, улепетывал незнакомец. Он был без пиджака, в подтяжках. Через минуту незнакомец скрылся в лесу.

— Мамо, кто этот «добродий»?

— А бис його знае, — ответила мать, — в селе недавно. Что-то заготовляет…