Змеелов - Лазарь Карелин

Водитель помолчал, подумал, но решил довериться:

- Когда и больше. Если с аэродрома, если человеку что купить помочь. Москва большая, надо знать, где что лежит.

- Не преследуется эта деятельность?

- С умом надо действовать. А почему интересуетесь, зачем геологу наши дела?

- Я не геолог.

- Ну, свою-то жилу все же нашли. И не белоручка, не головастик. Вот потому и подумал. Кто, если не секрет?

- Змеелов, парень, слыхал о такой профессии?

- О! Сила! По телеку раз смотрел. Приносит? Вижу, что приносит. Плата за страх. Нет, я бы на такую работу не пошел. Пустыня. А мне город нужен. Потом эти змеи, как на них ни гляди с медицинской точки зрения, не подарок. Конечно, ко всему можно привыкнуть, всякая профессия нужна. Да, не угадал.

- Почти угадал. Геологи рядом с нами ходят. Тот же песок, те же горы, то же небо.

- Тогда все мы геологи. Та же земля, то же небо, те же реки и моря.

- Пожалуй, так оно и есть, все мы геологи, все чего-то ищем.

- Жаль, только смену заступил. С таким товарищем, как вы, посидеть бы возле бутылочки. Ну, а за колючей все же побывали?

- А что, угадывается?

- В глазах что-то есть. Да и в змееловы не от хорошей жизни идут. Так или не так?

- Так, парень, так.

- Но знавали и другие деньки, поднимала судьба, верно говорю?

- Пожалуй.

- Вы простите, что расспрашиваю. Могу и помолчать.

- Так ведь и я расспрашиваю. Из такси никуда не тянет? Доволен?

- Такого человека нет, чтобы был доволен. На жизнь хватает, квартиру обставил, цветной телевизор купил. Чего еще? Жена не нудит - нету, нету, давай, давай, - это когда мы красть начинаем. Чего еще?

- Ну, а за колючей все же побывал?

Таксист напрягся:

- Так спросили или тоже по глазам?

- Крап на руках.

- Ведь свел же почти.

- Почти.

- А глаза, по глазам?

- А по глазам - московский таксист. Я думаю, это тоже школа.

- Интересный вы человек. Познакомиться бы! Да что, привезу, кивнем друг другу и - навеки.

- Может, еще встретимся.

- Не исключено. А настроение не совпадает. Человек к человеку не всегда может потянуться. Я почему сегодня такой счастливый? С женой вчера помирился. Цапаемся мы с ней, но любовь еще не прошла. Уверенно говорю, не прошла.

- Дети есть? Сын?

- Дочь. В девятый перешла. Поет - заслушаешься. Боюсь, в актрисы пойдет. Вожу я этих актрис. Как повезу, так о дочери все думаю. Раз, был такой случай, спутнику одной актрисочки молоденькой морду набил. Остановил машину, велел выйти и перекрестил по морде. Знал, что всем рискую, но не сдержался. Мразь мужик. Кого только не приходится возить. Со змеями, конечно, опаснее, но и клиент иной не лучше змеи. Нас, таксистов, и бьют, и убивают. Есть случаи.

- Я пять лет не был в Москве. Гляжу, много перемен, понастроено очень много. Ну, а вот в жизни, с людьми как?

- Вопрос не на одну, на две бутылки тянет. Честно, не знаю, что ответить. Вы серьезно спрашиваете?

- Серьезно.

- Если серьезно, не отвечу. Изругать все нетрудно, мы и ругаем. Жизнь вроде бы становится лучше, а нам все не так. Верно говорю? Но если серьезно, сами разбирайтесь. Для вас - одно, для меня - другое. Вот все же думаю в консерваторию дочь отдать. И ведь отдам, примут. А кто я? Таксист всего-навсего, чаевых дел мастер. И квартиру мне дали, ну, не мне, жене, по ее работе. А кто она, моя жена? Обыкновенная ткачиха на "Трехгорке", и даже без каких-то там рекордов. Вот так. Ну, сидел. Отчасти сам виноват. Вот так вот. А ругать, что ж, ругать мы умеем, все умеем. Да и есть за что. Вам какой дом на Гоголевском?

- Вон тот, из розоватого камня.

- Приехали. Визитных карточек у нас с вами нет, так что до случая. Как говорится, это гора с горой не сходится, а человек с человеком... Нет, друг, на чай я со своих не беру.

Хлопнула дверца, укатило такси. Даже не спросил, как звать человека, себя не назвал. А ведь не о пустяках разговаривали. От друга не всегда такой откровенности дождешься, как вот от мимолетного спутника, таксиста, вот что подвез тебя к дому, где жил друг. А там, а с Костиком, какой ждет тебя разговор? Вчера вечером он позвонил ему, счастливо вслушиваясь в взволнованно-радостный голос. По телефону не стали долго разговаривать, отложили все до встречи. Костик был в отпуске, но, к счастью, оказался в Москве, приехал с дачи за продуктами. Женился Костик, снимал дачу, двойня у него - Машенька и Дашенька, это он успел рассказать. Мама жива, включилась в бабушкины заботы, прихварывает, но счастлива - и про это Костик успел рассказать. Узнав, откуда Павел звонит, расспрашивать ничего не стал, главный разговор отложили до встречи. И вот она - встреча, сейчас она начнется. Ну, друг, даже очень хороший друг, и главное, славный, добрый парень, но так уж ли ценим мы такую дружбу, так уж ли важна она нам, когда все у нас хорошо? Живем своей жизнью, встречаемся чем старше, тем реже, пусть даже и в одном живя городе, даже на одной улице, в одном доме. Но для Павла Шорохова Костик сейчас был не таким другом. Все иное, и дружба иная, когда тебе худо, когда начинаешь жизнь с нуля. Вот тогда-то вот и нужен друг. Да, да, не для делания дел, не для конкретной там помощи, а для подпора.

Прошел через арку в доме, вошел в обветшалый подъезд со следами недавнего небрежного ремонта, вошел в старенький лифт - в первый его лифт в Москве по приезде и в первый его лифт за пять лет. Нажал на кнопку и стал возноситься к другу.

Не столько время меняет людей, сколько то, чем это время было для них заполнено. Когда отворилась, еще до звонка, едва только вышел из лифта, дверь квартиры, когда возник в дверях Костик, Павел сперва почти не узнал друга. Конечно, это был Костик, он и протягивал навстречу руки, как Костик, как бы даря всего себя, но столько нежданного было в этом человеке, нового во всем его облике, что Павел внутренне запнулся.

- Тебя не узнать, - сказал Костик, когда они обнялись.

- Это тебя не узнать.

- Прибавил? Убавил?

- Другой.

- Ну, женился, двух дочек отковал, станешь другим. А все-таки, прибавил в весе? В человеческом?

- Прибавил, говорю, не узнать.

- А ты какой-то дипломат, ей-богу! Нет, референт министра. Появилось нынче племя младое, незнакомое. Все про все знают, иностранцы по облику и архипатриоты в душе. Откуда ты такой? Пять лет не писал. Как отрезал! На кого обиделся? На меня? На весь мир? Но я-то не из этого мира.

- Костик, Костик, а ведь мне снилось, как выхожу из лифта, как открываешь ты дверь...

- Входи, брат, входи.

- И говоришь: входи, брат, входи.

- Ты помягчал, Павел.

- А ты повзрослел.

Они разглядывали друг друга, отыскивая в другом что-то свое, для себя.

- К сорока годам повзрослел! А раньше казался тебе мальчиком?

Они вошли в квартиру, теснясь в узком пространстве прихожей, все еще в обнимку, почти в упор разглядывая друг друга.

- Ну, здравствуй, Паша! С возвращением!

- Здравствуй. - Павел вобрал в себя воздух. - Кофе сварил?

- А как же!

- И этот запах мне снился. Еще оладьи.

- Оладьи тебе на даче будут. Входи, у нас все, как было.

- Нет, все по-другому.

- Та же мебель колченогая, богачом не стал.

- А эти игрушки по всем углам, а эти кроватки. Пожалуй, ты все же разбогател, Костик. Приметы молодой женщины везде. Разбогател!

Радостно было Павлу смотреть в лицо друга, счастливо откликавшегося улыбкой на его слова. Невысокий, еще больше полысевший, Костик хорошел от своей улыбки, как и раньше, застенчивой, доверчивой, но и с новым, обретенным выражением, которое и меняло все в лице этого еще пять лет назад взрослого мальчика. Теперь это был взрослый человек, сложился человек. Всегда уступчивый, покладистый, этот, глядишь, не уступит, не кивнет против своей воли. Костик... Он перестал быть Костиком. Бугор... Эта кличка институтской поры теперь к нему не приникала.

А Костик свое расследование вел, рассматривал друга.

- Эти шрамы на руках где добыл?

- Сразу все за шрамы мои хватаются. Рубил укусы. Год проработал змееловом в Кара-Кале.

- Так. Ради денег?

- Конечно.

- И вот вернулся с толстой пачкой в кармане, новый, с иголочки, чтобы снова в бой?

Они вошли в кухню, подсели к столу, на котором их ждал кофейник, нехитрая закуска, нераспечатанная, какая-то чужая на этом столе бутылка водки.

- Я не пью, но тебе припас. Впрочем, выпью и я за встречу. - Костик стал неумело распечатывать бутылку.

- Дай-ка. - Павел взял бутылку, вдруг удивившись собственным рукам, их силе, рваным рубцам на них, до черноты сожженной солнцем коже. - Да, в бой. Без боя разве что дается?

- Смотря какой бой, во имя чего. Я был в зале суда все три дня. Ты держался хорошо, ты казался порядочным человеком в этой, что ни говори, постыдной истории, когда дюжина умных, умнейших мужиков и баб час за часом и день за днем уличались в подлогах, приписках, в пересортице. Ты казался порядочным, потому что не валил на других. Но я-то знал, что ты укрываешь кой-кого, не рубишь концы, а стало быть, Паша, собственного суда над собой у тебя тогда не было. Проскочить через суд, не замараться сверх меры, не унизиться в собственных глазах и в глазах тех, чье мнение ценил, перед этими бабенками, набившимися в зал, перед твоим богом Петром Григорьевичем и еще там перед кем-то, - вот чем ты тогда жил. Ты был в шоке, так думаю. Ты не понимал!..