Золотой Разброс 2. Путь к себе - Всеволод Буйтуров

— А дети?

— Ты — гитлеровская собака, не может у нас общих детей быть!

— Но ведь были, Были!

— Дурак! И фашист! Я, когда под землю спустилась, уже неспособна была к овуляции. Физиология! Знаешь, Борман, такие слова? Ты человеком был, грамотным, должен знать! Хотя, ты и в человеческом обличьи был цепной собакой бешеной при Хозяине. А щенков я ещё на земле зачать успела. Не простила бы себе во век, что вынашивала фашистских отродий! Дети, конечно, за отцов не в ответе, а мне каково было бы?

— Ты откуда про фашизм знаешь?

— При людях состояла. Базука. Хоть и уркаган, историей интересуется. Ничто человеческое ему не чуждо. Смотрел по телику серию фильмов про Великую Отечественную войну. Я тоже из подвала поднималась взглянуть. Любопытно было, хотя и человеческие дела меня не касаются. Я так думала, что не касаются. А прислушалась — имечко знакомое да редкое — Борман. Прикинула что к чему — попала в лапы к негодяю бедная девушка! Видите ли, красив, как чёрт, и светится в темноте!. Дура я дура!

— Так лет-то сколько прошло. Я уже, может быть, другим стал.

— Из фильмов ясно поняла: срок давности на преступления нацистов не распространяется! Кстати, если уж припёрся, позволь полюбопытствовать: говорили, что ты в Латинскую Америку драпанул с денежками Третьего рейха.

— Хотел! Мост Советская Армия перекрыла, какой — неважно: ты в Европе, точно, не была, хоть и больно грамотная. Пришлось ампулу с цианистым калием разгрызть. Лёгкого конца хотел! Не получилось. А человечье тело моё союзники обнаружили: горьким миндалём ещё разит. Вычеркнули из списка живых. Которые поглупее, легенду про Америку сочинили: денежки-то тю-тю!

— Всё! Любопытство моё и интерес к тебе на этом заканчиваются. Приятной собачьей жизни, рейхсминистр! Может, найдётся добрый человек, да пришибёт тебя, как бешеную собаку.

Вот так беззвучно побеседовали Собака и Борман.

Сука гордо удалилась.

«Яду мне, яду! Цианида опять хочу! — Борман, поджав хвост, потрусил восвояси.

Лилия

Машина с Лилией и бугаём вдруг запрыгала по неровной булыжной мостовой.

«Что за дела? Только в двух местах Чумска знаю по небольшому участку булыжника: для экзотики и туристов оставили».

Женщина обнаружила, что мрак, наполнявший салон, куда-то исчез. За окном неспешно сменяли одно за другим какие-то старые здания. Карета свернула на более широкую и опрятную улицу с нарядными домами. «Миллионная» прочла Чистозерская табличку на угловом здании.

«Круто! Ты попал на ТиВи», — Миллионной называлась главная улица Чумска до революции: строится на ней было по карману лишь толстосумам-купцам и преуспевающим золотопромышленникам.

«Кстати, какой марки авто было? Не обратила внимания! Теперь и не узнаю: сижу в крытом экипаже, запряжённом тройкой отменных шустрых лошадок».

Карета подкатила к парадному помпезного трёхэтажного здания. Все излишества архитектуры собраны здесь были до кучи. Про росписи, колонны, барельефы и скульптуры говорить излишне: скажем, только, что и Атланты, которые «держат небо на каменных руках», в оформлении фасада принимали активное участие.

«Какой-то Сибирский Сарданапал или Навухудоносор здесь проживать должен. Нормальный человек для себя такое жилище не построит! Как я раньше его не замечала? Много раз дореволюционный Чумск посещала. А так ничего, впечатляет. Стало быть, не я одна в этом городишке по Времени гулять умею!»

Ливрейный малый, кланяясь, отворил дверцу экипажа. Сдавая задним ходом, продолжал кланяться, покуда не добрался до входной дери, кою открыл широким артистическим движением. И замер со склонённой головой: важные господа приехали!

— Извольте обождать, барышня — сказал стриженый бугай. О-па: он уже в сюртуке старинного покроя и лохматый. Кого-то напоминает смутно, может, ар­тиста из какого-нибудь сериала? А голосок тот же. Почтительный.

— Что за хренота? — плюнув на приличия поинтересовалась Лилия.

— Я же говорил: важные люди хотят побеседовать. С взаимной пользой. Так что, повторяю, извольте обождать. Я доложу…

— Валяй, братишка!

— Простите, это совсем недолго.

— И не больно?

— А?

— Повторяешься, уже акал сегодня. Репертуарчик надо разнообразить. Чеши, докладывай. Цыгель, цыгель! Ай-лю-лю. Облико морале. Левой, левой — ать-два, ать-два.

Очумелый от такой тирады порученец (или кто он там ещё) к полному удовольствию Лилии покрылся густым румянцем, на лбу выступили капельки пота. Потупив взор, парень ринулся в апартаменты.

«При важном боссе состоит, а выдержки никакой» — удовлетворённо отметила девушка. — Привык, что все перед его начальником на задних лапках бегают, стало быть и при нём себя ведут скромненько. А мы люди простые. Из социальных низов:

‑ Налей, подруженька, я девица гулящая!

Больную душеньку я водкой охлажу!

Налей подруженька, ведь жизнь, она пропащая:

А выпью, так всю правду расскажу!

—   Ха-ха-ха-ха-ха. Умора! Ой держите меня, бабоньки, со смеху дурно!

— Прикажете напитки подать? — с опаской вопросил Ливрейный, — сию минуточку! Его впечатлило не столько неожиданное пение. Сражён был привратник или придверник хриплым неприличным смехом. Не ожидал, что приличная дама так может.

— Да, любезный. Самогону, пожалуйста, умоляю! Да чтоб холодного первача стакан гранёный! Непременно! Пшёл!

— Не держим, простите. Если угодно, пошлю человечка в пивную на Замухрыжной улице. Там хозяин-шельмец из-под полы приторговывает спиртным кустарного изготовления.

— Самогону, я сказала!!! Кличь своего человечка, да чтобы он ноги в руки. Одна там, другая здесь…и чесночку, чесночку, чтобы занюхать!

— Полно, полно, дражайшая Лилия Эльрудовна, смущать моих людей. Они простые человеки. К нервным перегрузкам непривычные. Не то, что мы с Вами. Мы старые борцы, нервы у нас железные. — Солидный господин во фрачной паре появился из двери, ведущей во внутренние покои дома.

— Когда и с кем мы боролись? Не припоминаю.

— Не придирайтесь к словам. Просто фигура речи.

— Всё у тебя, мил человек, фигурное. Начиная от фасада. А сам-то, что за фигура?

— Об этом курьёзе с фасадом на досуге расскажу. Сейчас — дело. Вы понимаете, что без крайней необходимости мы не прибегли б к такой категоричной форме приглашения.

— Сто, двести, триста лет повторяю разным остолопам: я — бедная беззащитная девушка. Меня всякий обидеть может.

«И я была девушкой юной

Сама не припомню когда»…

— Право, довольно неприличных песнопений! Вот про сто, двести, триста и так далее лет мы тоже побеседуем! Хвалю: сразу, как говорится, быка за рога.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});