Америка справа и слева - Борис Стрельников

— Странно, однако, как это можно жить в двадцатом веке по обычаям восемнадцатого? — усомнился Москвич. — Интересно было бы поговорить с кем-нибудь из «простых людей».

— Вряд ли это удастся, — сказал Вашингтонец. — Эмиши не станут разговаривать с чужим человеком. Нелюдимость эмишей всем известна. Власти гарантируют им охрану от назойливости туристов. Существует также соглашение между «простыми людьми» и прессой: не посылать сюда журналистов, фотокорреспондентов, не пытаться брать интервью.

— Тогда давай попробуем подъехать поближе к какой-нибудь ферме, — предложил Москвич. — Просто посмотрим.

Машина свернула на проселочную дорогу, и вскоре мы остановились у частокола. Нам хорошо был виден высоченный дом, построенный из крупного камня еще, пожалуй, лет двести тому назад. Рядом стоял громадный амбар, откуда доносилось кудахтанье курицы и мычание коровы. У амбара были сложены поленницы дров: здесь не признавали ни газа, ни электричества. На дворе резвились босые дети в коротких штанишках на помочах. Женщина в черном сарафане крутила колесо колодца. Хозяин, широкоплечий, бородатый детина, стоя на ступеньках дома, точил косу. На цепи бесновался здоровенный волкодав.

Москвич высунул голову из машины и вежливо обратился к хозяину:

— Мистер, не могу ли я задать вам один вопрос?

— На него ответил мой волкодав, — не поворачивая головы, бросил безусый бородач. — Убирайтесь, пока я не спустил с цепи собаку!..

Дополнительных разъяснений нам не потребовалось.

Москвич откинулся на сиденье, а Вашингтонец нажал на газ.

Проехав несколько миль, мы заметили одноэтажное здание школы. Занятия еще не начинались, и примерно сорок ребят выстроились на лужайке перед школой в одну линию, как бегуны перед стартом. Мальчики были в подтяжках и в таких же, как у взрослых, широченных шляпах. На девочках были старушечьи платки и сарафаны с передниками.

Но вот раздался звонок, и дети стремглав помчались в школу.

На скамейке у входа сидел старик. Мы сначала подумали, что это сторож, но оказалось, что старик привел в школу внука. Вопреки ожиданиям старый эмиш ответил на наше приветствие. Он дотронулся рукой до шляпы и сказал:

— Мир вам, добрые люди.

Мы заглянули в окно. В широкой комнате стояло восемь рядов парт. Оказалось, что в единственной комнате школы одновременно шли занятия четырех классов — с первого по четвертый. Сегодня был день арифметики; каждый день в школе эмишей посвящается какому-нибудь одному предмету.

Обойдя школьное здание со всех сторон, мы снова приблизились к старику.

— Скажите, а где будет учиться ваш внук, когда окончит четыре класса?

— Нигде, — ответил старик. — У нас нет других школ. Они и не нужны. Вполне достаточно окончить четыре класса. А дальше человек должен черпать знания не в школе, а в жизни, в труде, в любви к своей семье, в мудрости старших.

— Но в наше время этого явно недостаточно, — затеял, было дискуссию Москвич, имевший опыт агитационно-масовой работы среди населения. — Люди уже давно летают в космосе. Вы, конечно, слышали об этом?

— Ничего не слышал. Это нас не касается, — хмуро сказал старик.

Он встал и, не оглядываясь, пошел от нас прочь…

Мы бы, наверное, так и решили, что жизнь «простых людей» наглухо скрыта от посторонних глаз, если бы на пути не попался музей эмишей. Вернее, это был самый обыкновенный магазин, где продавались вещи эмишей: одежда, вышивки, кухонная утварь, орудия труда. Здесь кончились тайны, и исчезла романтика. С красочных журнальных страниц, с цветных открыток на нас глядели позирующие безусые бородачи, женщины в черных сарафанах без пуговиц и дети в черных грубошерстных платках…

К музею-магазину подошел автобус, из которого высыпали туристы. Молодой гид в ярко-красной водолазке и джинсах объявил в мегафон, что желающие могут осмотреть дом эмишей.

— Сущие пустяки, доллар тридцать со взрослого, шестьдесят пять центов с ребенка, — завлекал туристов гид.

Бизнес был тем тараном, который беспощадно взламывал глухие стены средневековой общины эмишей…

Мы вышли из магазина-музея и направились к машине. Навстречу нам выехал фургон, доверху заваленный сеном. Сверху восседал парнишка-эмиш. Оглянувшись по сторонам и не заметив никого из своих, он достал из-за пазухи транзисторный приемник и приложил к уху. До нас донесся вой тысячеголосой толпы и захлебывающийся мужской голос, Популярный спортивный комментатор вел репортаж со стадиона города Чикаго о встрече регбистов Пенсильвании и Иллинойса…

Земля эмишей заканчивалась за четвертым холмом. Мы выбились на магистральное шоссе и вскоре свернули к таверне: наступала обеденная пора.

Официантка приняла заказ, сказала «о'кей» и тут же повторила наш заказ в микрофон, который был, закреплен на краю стола.

— Интересно придумано, — отметил Москвич и взглянул на часы. Ровно через четыре минуты сорок пять секунд управляемый по радио повар уже выдал наши бифштексы.

Рядом с нами сидел молодой человек c красивыми, печальными глазами. Черная вьющаяся борода и тонкие мушкетерские усы удивительно шли к его молодому лицу. Покончив с обедом, молодой человек развернул перед собой карту автомобильных дорог США и начал путешествовать по ней взглядом от Техаса до канадской границы.

— В Канаду? — спросил его Вашингтонец. Парень оторвал взгляд от карты и улыбнулся.

Видно было, что он понял, о чем его спрашивают.

— Нет, отправка во Вьетнам мне пока не угрожает, — ответил он. — Но если будет угрожать, то стану и я пассажиром «подземной железной дороги».

Кто-то «подземной железной дорогой» назвал цепочку людей, которые переправляли беглых негров в северные штаты, где рабство было уже отменено. Теперь так называют тайные пути-дороги, ведущие в Канаду, куда спасаются бегством от отправки во Вьетнам тысячи американских солдат и призывников. Им удается перебраться туда с помощью пацифистских, религиозных и студенческих организаций и просто американцев, не входящих ни в какие организации, но считающих американскую агрессию во Вьетнаме преступлением. Недавно в газеты просочилась такая цифра: из вооруженных сил США за год дезертировало свыше семидесяти трех тысяч человек, из них можно было бы сформировать несколько дивизий.

— Что же вы думаете об этой войне? — спросили мы у нашего соседа.

— Как и многие, считаю ее аморальной, бесчестной, более того, преступной.

Парень говорил твердо, как о вопросе раз и навсегда решенном, Да, он любит свою страну, но не хочет быть участником ее преступлений, Вина за эти преступления не покидает его «и день, ни ночь. Чтобы хоть как-то облегчить свою совесть, он, окончив университет, поступил в «корпус мира», работал в Колумбии.