Табу. Разбитые судьбы (СИ) - Екатерина Сокольская

наедине со своими мыслями. Слишком заботливая мама замечала каждую эмоцию на моём лице. Увидев сейчас растерянность от неведомых ранее чувств, она наверняка бы не отступилась, пока не вытянула всё, что меня тревожило. Как я могла ей рассказать, если сама не понимала? Разговоров по душам я всегда старалась избежать. Всегда старалась быть весёлым беззаботным ребёнком, даже когда таковой себя не ощущала. Всю грусть и тревогу переживала сама, преобразовывая их в улыбку и смех. Весь страх, всю боль и неуверенность всегда держала внутри.

А уж разговоров о мальчиках я избегала, как огня. Бабуля любила дать мне наставления, что вгоняло меня в краску. Иногда хотелось перерезать телевизионный кабель, чтобы она меньше смотрела свои сериалы.

Поэтому единственное место, где я могла побыть одна, это крыша дома. Относительная тишина и полумрак от одинокого фонаря, создавали умиротворение. В чёрном небе светила почти полная холодная Луна, иногда прячась за тучами. Из-за темноты казалось, что я одна в этом мире.

Только здесь я могла вдохнуть полной грудью холодный осенний воздух и побыть собой. Одинокой и слабой девочкой, всё же в глубине души мечтая о большой и чистой любви, как в бабулиных сериалах. Мечтала потерять голову и светиться изнутри от переполняющих меня чувств. Быть рядом с человеком, который занимает все мои мысли даже во сне.

Несмотря на юный возраст, я понимала, что и рядом не стою с другими девочками в школе. Понимала, что Митька никогда на меня не посмотрит, как на девушку. А разбивать сердце, судя по бабушкиным рассказам, было больно.

Стоило ли рисковать?

Я не видела перед собой примера образцовой семьи и «любви до гроба». Отец умер, когда мне исполнилось всего три года. Да и мужчин в нашей глубинке нельзя назвать показательными семьянинами. Кто-то пил, кто-то бил своих жён и детей. Отец Митьки ушёл к другой. Возможно, если бы был жив мой отец, то он бы таким не был. Он бы любил нас. Заботился. Оберегал. И сейчас, возможно, дал бы мне совет.

Да кого я обманывала? Я никогда никому не смогла бы признаться, что сосед запал мне в душу…

Я вздрогнула, когда мои невеселые мысли прервали. На плечи опустился старый плед, а рядом приземлился человек, которого я меньше всего ожидала здесь увидеть.

Дима, тихо сел в полуметре от меня, ни слова не говоря. Он так же смотрел вдаль на выглянувшую Луну, как я минуту назад. Его лицо излучало умиротворение. Никакой напускной холодности и едких ухмылок. Я смотрела на него открыто и думала, а какой же он настоящий?

Вот такой милый и заботливый или тот самоуверенный и хитрый, знающий себе цену? Может, он втирался в моё доверие? Только для чего?

Странно, но наше молчание совсем не было в тягость. Он не издевался и не лез с вопросами, а я не спрашивала, как попал на мою крышу. На душе стало спокойно и тепло. Как будто я обрела поддержку, защиту. Он не казался посторонним человеком. И наверное, впервые я почувствовала себя не столь одиноко.

Глава 5. Маша

Январские снежинки словно застыли в воздухе. Я проследила взглядом за одной. Капля замёрзшей воды нехотя и медленно покачиваясь, опустилась на кривого снеговика, слепленного ещё вчера младшеклассниками. Вместо морковки торчала палка, а на голову кто-то водрузил проржавевший таз.

Один из беззаботных дней каникул был поистине пушкинским. Воздух заледенел до -25, покрыл морозным инеем ветки деревьев и подрумянил мои щёки, которые я безуспешно пыталась согреть горячими ладонями. Сквозь зефирные облака кое-где проглядывало скупое солнце.

Я поёрзала. Болоневые штаны и тёплые подштанники не спасали от колкого холода, пробирающегося от припорошенного снегом поваленного дерева, на котором я сидела.

В двадцати метрах от моего привала старшеклассники, громко смеясь и толкаясь, катались с горки. Вместо транспортного средства кто-то использовал рваные картонки, кто-то мешки, набитые соломой. Я показала неприличный жест Ваньке. Парень решил, что на моей шапке скользить будет лучше всего. Чуть согрев щёки, я закрыла уши. Нужно было идти домой. Митька так и не пришёл, хоть и обещал. Наверно, появились важные дела или тётя Лена отвлекла.

Я в надежде повернула голову, почувствовав горький запах сигаретного дыма. Всё-таки пришёл!

— И чего ты из своей конуры выползла? — на ствол дерева сначала опустилась маленькая цветная подушка, а уже на неё задница Лукашовой. Наташка училась в 9 классе и считалась одной из самых красивых девчонок. У меня же от взгляда на неё сводило лицо от отвращения. Нос картошкой и чересчур пухлые губы, которые даже сюда она накрасила красной помадой. И что тут могло нравиться?

— Тебя спросить забыла, — я отвернулась от хамки, нахмурив лоб.

— А ты осмелела я погляжу. Димочку ждёшь? — она выдохнула горький дым и отшвырнула не докуренную сигарету. — Напрасно.

— Это почему? — я снова посмотрела на её довольное лицо. Холод пробрался и внутрь. Я страшилась того, что с другом могло что-то случиться или он уехал на каникулы. Хотя сам Митька не заикался об этом. А он всё-всё мне рассказывал!

— Ты такая наивная, Маш. Я просто поражаюсь. Ты действительно думаешь, что он возится с тобой, потому что ты ему нравишься? — она чуть наклонила голову в бок и сочувственно посмотрела на меня, как на недалёкую глупышку.

— Не твоё дело! Иди, куда шла, Лукашова, — обида жгла душу, но ещё более горьким было то, что она была права. Во мне не было чего-то уникального, за что можно было бы полюбить. Ни исключительного характера, ни особенной внешности. Училась я хорошо. Вот и все плюсы.

— Птичка мне нашептала, — Наташка наклонилась ко мне, якобы делясь секретом. — Что Дима поспорил с кем-то из мальчиков, что разведёт тебя на секс.

— Что? — я возмущённо вскочила с места, сжав руки в кулаки.

— Сядь обратно, — она потянула меня за руку, довольно улыбаясь. Я села обратно. Ноги дрожали.

— Это чушь! Он не мог такое сделать, — я негодовала. Митька — мой друг. Он не мог так поступить со мной. Это всё враньё девчонки, которой не досталось внимания самого красивого парня посёлка.

— Ну конечно мог, глупенькая. Он не бросил свою затею только потому, что не хочет проиграть. Да и тебя ему жалко. Ты же своим видом побитой рыжей собачонки, таскающейся за ним, вызываешь только жалость, — в её же голосе я не чувствовала той жалости, о которой она говорила. Лишь злорадство.

В уголках глаз скопились горькие слёзы. Вспомнились нравоучения бабули о том, что словам