По прочтении сжечь - Роман Ким

— Какую?

Уайт ахнул и схватил Донахью за руку:

— Ту са-самую… то-тонкую…

Донахью шевельнул уголком рта:

— Я всегда все помню. И не развожу истерики.

17

Терано пробежал по коридору, содрал бумажку с двери и, вскочив в каюту, подошел к чемодану. Ниточка лежала на том же месте.

Он погладил живот, потом похлопал по нему и широко улыбнулся. Напрасные страхи, зачем пугать себя выдуманными опасностями? Кому взбредет в голову лезть в каюту в половине второго ночи? И вообще в это время никого в коридоре не бывает, а особенно в этом тупике. Правда, какие-то двое, по-видимому пьяные, сейчас стояли перед каютой наискосок от клозета, искали что-то в карманах и на полу, наверное, ключ. Но больше никого в коридоре не было.

Он проглотил еще две пилюльки и сел на диван. Хотел прилечь, но раздумал: опасно. Несмотря на две чашки кофе, можно заснуть. Все-таки он здорово переволновался, а теперь наступит реакция. Боль в животе постепенно утихала. Больше нельзя есть в пути никаких консервов и вообще ужинать по-японски. Не стоит рисковать. Хорошо, что Идэ не узнает об этом случае. И о первом тоже.

Терано еще раз посмотрел на чемодан. Все обошлось благополучно. Он подумал: «А что, если бы украли чемодан?» У него похолодело внутри от этой мысли.

18

Вошел Крист и доложил: японец вернулся в каюту. Профессор Дан хлопнул в ладоши:

— Ну, теперь можно выпить. Выкладывайте, что у вас есть в погребах. Как насчет коньяка хэннеси экстра? Только чтоб был не моложе семидесяти лет.

Донахью мотнул головой:

— Еще рано торжествовать. Самое главное впереди — проявить снимки. А вдруг не получились? Тогда все пойдет насмарку.

— А ниточка лежала? — тихо спросил Уайт.

— Лежала. Я ее не сдвинул. — Донахью вынул бумажник и извлек оттуда конверт. — Вручи Пако, расписку не бери. Скажи, что он получит еще.

Морнингстар покачал головой:

— Значит, шампанского не будет? Нам можно идти?

— Идите, — сказал Донахью, — и помогите Кристу. Я не успокоюсь, пока не выяснится, получились ли снимки. Теперь все зависит от Криста.

Донахью закурил и поставил локоть на стол. Рука его дрожала, и дым от сигареты поднимался зигзагообразно. Крист тряхнул рыжей гривой и провел пальцем по животу:

— Если плохо получилось, сделаю харакири.

Донахью брезгливо скривился:

— Мне нужны отчетливые фотоснимки, а не ваши разрезанные кишки.

Донахью и Уайт остались вдвоем. Донахью вынул из шкафа бутылку шабли и налил себе и Уайту. Они осушили всю бутылку. Открыли вторую.

Уже совсем рассвело, когда явился Бузони — как всегда, чинный и строгий — и сообщил, что все снимки получились — ни одного испорченного. Крист не подвел.

— Садитесь, пейте, маэстро, великолепное вино. — Донахью хлопнул Бузони по спине. — Почему не пришли все? Я уже перестал сердиться. Берите стакан.

Бузони поправил галстук и одернул пиджак:

— Спасибо, я не пью. А другие не пришли потому, что пребывают в состоянии крайнего опьянения — все лежат на полу.

19

После ночного дежурства Идэ захотелось проветриться. В последние дни у него совсем не было аппетита и часто побаливал затылок. Он поднялся на верхнюю палубу. На ней было довольно много пассажиров. Очевидно, все, кого качка уложила в первые дни рейса, ожили и выползли из кают.

Широкоплечий миссионер долго разглядывал в бинокль островок, затем сообщил красивой седой даме в зеленом пальто:

— Это остров Гарднер. На нем, если не ошибаюсь, есть церковь. Смотрите, справа плывет кит, — вдруг закричал он.

Пожилой американец в темных очках тоже посмотрел в бинокль и безапелляционно изрек:

— Сразу видно, что ваше преподобие не в курсе земных дел. Этот кит входит в состав американского тихоокеанского флота и вооружен торпедными аппаратами и сорокамиллиметровыми пушками.

Седая дама взяла бинокль у миссионера.

— За китом пенится вода, — констатировала она. — Это настоящий кит.

— Пенится вода потому, что миноносец движется со скоростью сорок узлов, — возразил американец.

— Марико, идите сюда! — Дама передала бинокль девушке в красном плаще. — У вас нормальные глаза, не пропитанные спиртом. Подтвердите, что это кит,

— Советую встать на сторону истины, а не болезненного упрямства, — сказал американец. — Это явный миноносец, мисс Хаями.

Девушка рассмеялась:

— Я ведь немножко близорука. Боюсь, что опутаю. Вы держите пари?

— К сожалению, нет. — Американец покосился на даму. — А следовало бы.

Идэ остановился у борта и внимательно оглядел девушку. Судя по имени, японка. А Терано принял ее за кореянку, вероятно, из-за высокого роста. Наверное, гавайская японка — манеры у нее западные, отлично говорит по-английски, без всякого акцента, без труда выговаривает «эль».

Марико посмотрела в бинокль, опустила его и бросила лукавый взгляд на американца:

— Из этого миноносца только что брызнул фонтан.

Миссионер прыснул. Седая дама повернулась к американцу и ласково протянула:

— Это, наверное, гибрид. Помесь миноносца с китом.

Американец дернул головой.

— По этому случаю угостимся гибридом. — Он взял миссионера под руку. — Я ставлю джин, а вашему преподобию придется взять вермут. А нашей даме поднесем коктейль… только томатный.

Дама фыркнула:

— Я не настолько стара, чтобы пить дурацкие соки. Поднесите мне американский бурбон со льдом.

Мужчины ушли в бар вместе с дамой. Марико скользнула взглядом по Идэ и заговорила с проходившей мимо толстой японкой.

Идэ побродил минут десять по палубе и спустился вниз. Он сообщил Терано, что таинственная кореянка оказалась самой обыкновенной гавайской японкой. Зовут ее Марико, а фамилия не то Хаяма, не то Хаями — хорошо не разобрал, потому что фамилию произносил американец. Из подслушанного разговора выяснилось, что она постоянно живет в Гонолулу.

— Если японка, нам нечего опасаться ее, — сказал Терано.

— Но она знакома с молодым миссионером и американцем в темных очках. И при мне стала болтать с толстой японкой, кажется, женой нашего вице-консула в Нью-Йорке. Что-то больно общительна.

— Может быть, она наша… только работает по другому ведомству…

Идэ пожал плечами:

— А может быть, зря подозреваем и английского миссионера, и пожилого американца? Они заговаривали с нами и не боятся попадаться нам на глаза. Я думаю, если за нами ведется наблюдение, то это должны делать незаметно.

— Скорей всего, мы преувеличиваем опасность, — произнес Терано, зевая и потягиваясь. — Не так уж страшна американская разведка, как у нас считают. Возьми эту недавнюю историю в Кобэ. Говорили, что американский консул — один из лучших работников их разведки, а на поверку оказался самой обычной разиней. Мы подсунули ему трех наших и дурачим его уже целый год — кормим дезинформацией. И другие американские разведчики, наверное, недалеко ушли от него. У них нет традиций и опыта. Их разведка, пожалуй, напоминает любительскую спортивную команду.

— А те шифры, которые имеются у нас в четвертом отделе… их взяли в Кобэ?

— Не только в Кобэ. Один шифр мы купили в Португалии у помощника морского атташе, В общем, их разведчики… — Терано махнул рукой.

Идэ усмехнулся:

— В общем, ты прав. Американские военные пропитаны штатским духом, и вряд ли у них могут быть такие мастера разведки, как у англичан и немцев. Но нам все-таки надо быть настороже, особенно теперь. Если американцы собираются предпринять что-либо против нас, то сделают это к концу путешествия, рассчитывая на нашу усталость и притупление бдительности.

Терано кивнул головой:

— Успокаиваться, конечно, нельзя.

— Лишняя предосторожность никогда не повредит. — Идэ бросил взгляд на чемодан. — Давай теперь и дежурить и отдыхать в этой каюте, а ту совсем закроем. Обезопасим себя на все сто процентов.

20

Гонолулу остался позади. Уайт долго смотрел на угасший вулкан, возвышающийся над городом. Потом перешел к другому борту — отсюда был виден остров Мауи с горой Халекала. У самого борта в шезлонге сидела девушка в красном плаще, японка или кореянка, на голове у нее был белый платок. Она читала маленькую книжку. Уайт замедлил шаг и прочитал на обложке имя японского поэта Китахара Хакусю.

Девушка слегка спустила книгу и взглянула на Уайта. Продолговатые глаза, пухлые губы, маленький аккуратный носик, как у японских кукол. Она улыбнулась уголком рта. Уайт кивнул ей головой.

— Простате за назойливое любопытство, — произнес он по-японски. — Я люблю японскую поэзию.

— Наверно, старинных поэтов. Европейцы обычно интересуются только классиками.

— Нет, я люблю и современных. И не только тех, кто слагает танка, но и тех, кто пишет стихи западного образца. Мне, например, очень нравятся Вакаяма Бокусуй и в то же время такие, как Такетомо Софу и Каваи Суймэй.