Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

его посетил В. А. Жуковский. О своём визите в лицей Василий Андреевич сообщил П. А. Вяземскому: «Я сделал приятное знакомство! С нашим молодым чудотворцем Пушкиным. Я был у него на минуту в Царском Селе. Милое, живое творенье! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности. Боюсь только, чтобы он, вообразив себя зрелым, не мешал себе созреть! Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт. Ему надобно непременно учиться. И учиться не так, как мы учились! Боюсь за него. Он написал ко мне послание, которое отдал мне из рук в руки, — прекрасное! Это лучшее его произведение! Но и во всех других виден талант необыкновенный! Его душе нужна пища! Он теперь бродит около чужих идей и картин. Но когда запасётся собственными, увидишь, что из него выйдет!»

Василий Андреевич подарил Александру первый том своих сочинений, говорил с ним о святом назначении поэзии и напутствовал искать чистой славы и не допускать никаких сделок с совестью. Визит маститого поэта укрепил Пушкина в своём предназначении; в послании к Жуковскому он писал:

Благослови, поэт!.. В тиши Парнасской сени

Я с трепетом склонил пред музами колени:

Опасною тропой с надеждой полетел,

Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел.

Страшусь, неопытный, бесславного паденья,

Но пылкого смирить не в силах я влеченья <…>

И ты, природою на песни обречённый!

Не ты ль мне руку дал в завет любви священный?

Могу ль забыть я час, когда перед тобой

Безмолвный я стоял, и молнийной струёй —

Душа к возвышенной душе твоей летела

И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, —

Нет, нет! Решился я — без страха в трудный путь

Отважной верою исполнилася грудь (1, 200–201).

Визиты в лицей столпов русской культуры продолжались: после Жуковского молодого поэта навестили Н. М. Карамзин и П. А. Вяземский. Последний заинтересовался Пушкиным, прочитав его «Воспоминания в Царском Селе». «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? — спрашивал Пётр Андреевич К. Н. Батюшкова. — Чудо и всё тут. Его „Воспоминания“ вскружили нам голову с Жуковским».

Через старших собратьев по перу Александр стал известным при дворе. Случилось это так.

6 июня 1816 года в Павловске у императрицы Марии Фёдоровны состоялся праздник по случаю отъезда из России принца (позднее нидерландского короля) Вильгельма Оранского, только-только женившегося на сестре царя великой княгине Анне Павловне. К празднику Ю. А. Нелединскому-Мелецкому были заказаны стихи в честь бракосочетания принца. Старый поэт (ему шёл 64-й год) был в растерянности — стихи не слагались.

Карамзин посоветовал ему обратиться к Пушкину. Приехав в лицей и поговорив с юношей, Юрий Александрович дал ему идею и через пару часов увёз стихотворение «Принцу Оранскому». В сюжетном плане оно простое: первые четыре строфы — беглый очерк событий 1812–1815 годов:

Свершилось… взорами царей

Европы твёрдый мир основан;

Оковы свергнувший злодей

Могущей бранью снова скован.

Узрел он в пламени Москву —

И был низвержен ужас мира,

Покрыла падшего главу

Благословенного порфира[9].

И мглой повлёкся окружён;

Притёк, и с буйной вдруг изменой

Уж воздвигал свой шаткий трон…

И пал отторжен от вселенной.

«Злодей» и «ужас мира» это, конечно, Наполеон, удачно бежавший с Эльбы, но в итоге исторгнутый из цивилизованного мира усилиями Благословенного (Александра I).

Дав общую зарисовку роковых лет, Пушкин наконец обратился к имени того, кому была посвящена его «пьеса»:

Хвала, о юноша герой!

С героем дивным Альбиона

Он верных вёл в последний бой

И мстил за лилии Бурбона.

«Последний бой» союзников (англичан, голландцев и пруссаков) с Наполеоном произошёл в районе поселения Ватерлоо, в 20 километрах к югу от Брюсселя. Англо-голландскими войсками командовал герцог Веллингтон («герой Альбиона»), прусскими, подошедшими к концу сражения, — генерал-фельдмаршал Блюхер. Принц Оранский неплохо показал себя в этом побоище:

Его текла младая кровь,

На нём сияет язва чести:

Венчай, венчай его, любовь!

Достойный был он воин мести.

Не густо. Прославления нового члена императорской семьи не получилось. Стихотворение не столько о Вильгельме Оранском, сколько о финальных событиях наполеоновских войн, в которые

Довольно битвы мчался гром,

Тупился меч окровавленный,

И смерть погибельным крылом

Шумела грозно над вселенной!

Последним откликом Александра на мировые события, сопровождавшие его отрочество и начало юности, была «Молитва русских», написанная в октябре 1816 года, к пятой годовщине основания Царскосельского лицея. Это был заказ его директора Е. А. Энгельгардта. В качестве зачина стихотворения Пушкин взял строфу из гимна В. А. Жуковского:

Боже! Царя храни!

Славному долги дни

Дай на земли.

Гордых смирителю,

Слабых хранителю,

Всех утешителю

Всё ниспошли.

К этой строфе приписал две свои:

Там — громкой славою,

Сильной державою

Мир он покрыл.

Здесь безмятежною

Сенью надежною,

Благостью нежною

Нас осенил.

Брани в ужасный час

Мощно хранила нас

Верная длань.

Глас умиления,

Благодарения,

Сердца стремления —

Вот наша дань.

«Там» — это в Западной Европе, «он» — царь Александр I, осчастлививший мир освобождением от ига Наполеона и давший народам благостную тишину. Мощная длань государя охраняла покой лицеистов («нас»), которые благодарны своему монарху; устремление их сердец к царю-герою — их посильная дань Александру.

И что примечательно, молодой поэт ни разу не назвал царя ни по имени, ни по титулу. О том, что речь в стихах идёт именно об Александре, мы догадываемся по их содержанию и по первой строчке из гимна Жуковского («Боже! Царя храни!»). Интересное умолчание! Да ещё фактически в неофициальном гимне учебного заведения императорской семьи.

Кстати, в весьма нелестной эпиграмме «Двум Александрам Павловичам» лицеист Пушкин не остановился перед тем, чтобы открыто назвать царя и унизить его сравнением с Зерновым, служившим в лицее в должности помощника гувернёра. Один из лицеистов говорил о нём: «Подлый и гнусный глупец». Хорошенькая компания для владыки Севера! Итак:

Романов и Зернов лихой,

Вы сходны меж собою:

Зернов! Хромаешь ты ногой,

Романов головою.

Но что,