Вольный каменщик - Михаил Осоргин

Привратник сказал:

— Подожди, повелительница, я доложу о твоём приходе царице Алату!

Он ей доложил:

— Это Иштар, твоя сестра.

— Впусти её, соблюдая древний обычай!

Широко распахнув двери, привратник впустил богиню Иштар, сняв с её головы корону.

— Почему ты снял мою корону?

— Входи, повелительница: таков закон Алату.

У второй двери он снял с неё серьги, у третьей — ожерелье. Так снял все её драгоценности, и на последнем пороге он отнял у богини пояс стыдливости.

— Почему ты снял мой пояс, привратник?

— Входи, повелительница: таков закон Алату.

Увидав Алату, Иштар хотела броситься на неё, но царица теней приказала своему служителю Намтару:

— Возьми её, запри в моем дворце и напусти на неё шестьдесят болезней:

болезнь глаз на её глаза,болезнь ног на её ноги,болезнь сердца на её сердце…

С той поры, как Иштар сошла в страну, из которой нет возврата, на земле замерла жизнь: бык не покрывал коровы, осел — ослицы, и человек не нисходил до служанки.

Человек спал отдельно.

Отдельно спала рабыня.

* * *

Ждать пришлось долго. Глаза Егора Егоровича присмотрелись к полумраку. Было, конечно, очень любопытно, но нестрашно: мишура явная. Скелет не настоящий. Из надписей страшна:

«Ты сам таков будешь».

Егор Егорович решился посмотреть, что в вазах: в одной оказалась самая обыкновенная поваренная соль, крупная, грязная и влажная, на дне другой вазы — пропылившийся жёлтый порошок. Мимо запертой на ключ двери шаркали ноги: рядом с этой комнатой была уборная. Двое, проходя, громко разговаривали:

— Если рано кончится — в белот сыграем?

— А ты на агапу не останешься?

— А ну её!

Егору Егоровичу хотелось курить, но он не знал, можно ли. Как будто нехорошо! Подняв глаза — увидал форточку. В гимназические годы куривали в уборной в форточку. Когда ключ в двери повернулся, Егор Егорович вздрогнул. Вошёл тот же человек, который запер его в комнатке:

— Написали?

— Написал, да не знаю, правильно ли.

— Это все равно. Я это возьму, а вы пока снимите пиджак и башмаки. И воротничок отстегните. Вот тут одна туфля. Я вернусь и вам объясню. Носки тоже снимите.

* * *

К отцу Иштар явился вестник богов, с лицом потемневшим, в одеждах разодранных и грязных:

— Царь, с той поры, как Иштар сошла в край без возврата, жизнь на земле остановилась: бык не покрывает коровы, осел — ослицы, и мужчина не входит к рабыне: он спит отдельно, и отдельно спит женщина.

И тогда царь создал женственного Атсушунамира и приказал ему спуститься в край без возврата:

— Перед тобой распахнутся семь дверей, и ты предстанешь пред лицом Алату.

Увидав женоподобного вестника, Алату укусила свой палец:

— Иди прочь, Атсушунамир, или я тебя зачарую. Ты будешь пить сточную воду городов, ты будешь питаться их пылью и мусором, и твоим жилищем будет тень, бросаемая их стенами.

Но именем богов Атсушунамир потребовал открыть источник живой воды, и Алату приказала служителю Намтару вывести Иштар из дворца, опрыснув её живой водой.

И при выходе её привратник:

у первой двери возвратил ей пояс стыдливости,у второй двери — кольца и браслеты,у третьей — опояс, украшенный родильными камнями,у четвёртой — украшения груди,у пятой — шейное ожерелье,у шестой — её подвески,и у седьмой двери он возложил венец на голову богини Иштар.

* * *

Его вели под руку с повязкой на глазах, и никогда ещё он не казался себе таким неуклюжим и смешным. Может быть, напрасно он, почтённый и пожилой человек, согласился быть участником забавы. Он не знал, нужно ли улыбаться для сохранения достоинства, или это неуместно; и в то же время его нервы были напряжены.

Когда они остановились, его водитель грубо застучал кулаком в дверь, и Егору Егоровичу опять захотелось снять глупую повязку, извиниться и уйти.

Что-то щёлкнуло, донёсся голос неестественного тона, спутник Егора Егоровича назвал его, затем Егора Егоровича подхватили, пригнули ему голову, так что верёвка неприятно защекотала шею, потом подтолкнули в спину, и, шлепая туфлей на босой ноге, он смиренно отдался на чужую волю.

Дальше было почти страшно, так как он боялся оступиться и упасть. Пол подымался и опускался, ноги запинались о неровности. Он плохо разбирал слова, которые говорились для него напыщенным тоном. Зачем-то ему едва не опалили лицо, затем велели пить горечь, оказавшуюся красным вином ordinaire[50], кисловатым и терпким, потом было слышно, как точат ножи, и на минуту Егору Егоровичу пришло в голову, не попал ли он действительно в скверную переделку и не окончится ли все это для него печально. Когда наконец с его глаз сняли чёрную повязку, он стоял совсем ошалелый и потный и, часто моргая, растерянно переводил глаза от кинжала у сердца к возвышенью комнаты, которое казалось ему ослепительно светлым.

Это состояние ошалелости и порядочной усталости продолжалось и дальше, когда все стало довольно обыкновенным и незнакомый француз с лентой через плечо говорил с полчаса в общем очень хорошие слова, пуская, где нужно, дрожь в голосе. Из речи француза Егор Егорович узнал, что он стал учеником и неотёсанным камнем и что отёсывать себя он должен сам, хотя помогут и другие.

* * *

Ежедневная работа Егора Егоровича требует большого внимания, но не тяжела. На восьмом году службы он — начальство. В своё время, ещё в Казани, готовясь к почтённой почтово-телеграфной карьере, он старательно изучал иностранные языки, сначала по Туссену и Лангеншайту, а потом и с учителем. Французский изучил отменно, немецкий недурно, английский достаточно, чтобы разбираться. Это помогло ему в Париже хорошо устроиться в торговой конторе.

Сослуживец и подчинённый Егора Егоровича, молодой француз, сегодня пожал ему руку по-особенному. Егор Егорович ответно улыбнулся, но огляделся: пожалуй, тут условные знаки и ни к чему. Просматривая ведомости и подписывая бумаги, он мысленно переживал вчерашнее. Все-таки впечатление сильное.

Жизнь наша маленькая, изо дня в день та же и та же. Очень все заучено, полезно и необходимо. Выйти за пределы этой законной заученности — всегда приятно. Вместо слов казённых — вдруг такие новые, что почти стихи! И вместо monsieur[51] ласковое mon frere[52]. И вместо привычных и нужных движений — совсем особенные, театральные, неожиданные, бесполезные и, пожалуй, красивые.

Убедившись, что дверь кабинета затворена, Егор Егорович встал, поднял соответственно руку и попробовал сделать шаги, как его учили; но среди деловой обстановки это показалось ему слишком смешным, а кроме того, мог кто-нибудь быстро войти и увидеть, что начальник словно бы танцует. Сам себя застыдившись, Егор Егорович сел за стол, нахмурился и занялся делами.

От полудня до двух часов, когда контора пустела, Егор Егорович иногда уходил в ресторанчик, а то закусывал в конторе принесённым из дому: и дешевле и вкуснее. Приятные часы, никого нет, можно подумать и почитать. Сегодня он внимательно прочитал синюю брошюрку, которую ему дали.

Перед его столом висела на стене географическая карта с отметинами, и он ясно себе представлял, как по этой карте разбегаются пачками газеты и связки книг из конторы. Вот точно так же может по ней растекаться и проповедь хороших чувств — по разным странам и разным городам. Или, как вчера говорил француз:

«Где бы ты ни был, в любой чужой стране, в любом городе ты найдешь человека, который поймёт тебя по знаку и слову и поможет тебе в затруднении»..

Если правда — то это замечательно! Предположим, занесло меня куда-нибудь в Австралию (а что может занести — Егор Егорович после Сингапура не сомневался), и вот все там чужое, и никого решительно я там не знаю, и ещё случилось какое-нибудь затруднение или несчастье. И вдруг… «Как? Значит, вы…» — и тотчас же полная перемена в обращении и в судьбе, быстрая братская помощь, улыбки и рукопожатия. Замечательно! Менее понятно остальное, хотя, слов нет, привлекательно именно своей таинственностью. Почему, например, треугольник? Потому что он соединяет три в едином. Ну, так что же из этого, и какие три в каком едином? И однако три — число священное с незапамятных времён. «Без троицы дом не строится» или там что-нибудь подобное.

Синяя книжечка перелистана, и нельзя сказать, чтобы она была достаточно толковой. Живое слово дало бы больше.

Вчера за ужином Егор Егорович сидел рядом со старым французом, молчаливым и как будто безжизненным. Все были весёлы, он оставался задумчивым. Егор Егорович, обычно вина не пивший (полстаканчика с водой), тут после двух стаканов осмелел и почувствовал потребность в душевной беседе. И он спросил молчаливого соседа: