Законный брак - Элизабет Гилберт

Однако теперь, в значительно менее романтичном возрасте тридцати семи лет, я не была уверена, что знаю о реалиях законного союза больше, чем тогда. Мой брак обернулся катастрофой, и потому я боялась его до смерти, но вряд ли это делало меня экспертом в брачных делах – скорее это делало меня экспертом лишь в катастрофах и смертельных страхах, областях, где и без меня навалом специалистов. И всё же судьба вмешалась и потребовала, чтобы я снова вступила в брак, а жизненный опыт научил меня, что вмешательство судьбы порой следует воспринимать как приглашение встретиться лицом к лицу и даже побороть наши самые большие страхи. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: когда обстоятельства вынуждают вас совершить то, чего вы всегда больше всего боялись и ненавидели, это может стать, по меньшей мере, любопытной возможностью для саморазвития.

И вот на рейсе из Далласа до меня постепенно дошло, что теперь, когда мой мир перевернулся, когда мой любимый выслан из страны и нам двоим хочешь не хочешь, а придется пожениться, – возможно, стоит использовать это время, чтобы каким-то образом примириться с идеей вступления в брак, прежде чем я снова брошусь в омут с головой. Возможно, было бы неплохо приложить усилия и попытаться разгадать загадку – что же, во имя Господа и истории человечества, это за предприятие, которое, несмотря на всю свою непонятность, раздражающую природу и противоречия, упрямо продолжает существовать уже много веков.

Этим я и занялась. В последующие десять месяцев, пребывая с Фелипе в ссылке, оторванная от корней и одновременно вынужденная вертеться колесом, чтобы вернуть его в Америку, где мы могли бы мирно пожениться (офицер Том предупредил: если мы поженимся в Австралии или еще где-нибудь, это лишь раздосадует Министерство национальной безопасности и затянет иммиграционный процесс), – единственным, о чем я думала, о чем читала и разговаривала с кем бы то ни было, был этот непонятный предмет – замужество.

Своей сестре, живущей в Филадельфии (которая очень кстати оказалась настоящим историком), я поручила прислать мне несколько коробок книг о браке. Где бы мы с Фелипе ни останавливались, я запиралась в комнате гостиницы и читала эти книги, проводя бесчисленное количество часов в компании таких выдающихся специалистов по предмету, как Стефани Кунц[4] и Нэнси Котт,[5] – исследователей, чьи имена я прежде никогда не слышала, но которым предстояло стать моими кумирами и наставниками.

По правде говоря, поглощенность предметом сделала из меня путешественника хуже некуда. За эти месяцы мы с Фелипе побывали во многих интересных и красивых местах, но, боюсь, я не всегда уделяла должное внимание нашему окружению. С самого начала это путешествие не являлось для меня беззаботным приключением. Оно больше походило на изгнание, на хиджру. Путешествовать, потому что не можешь вернуться домой, потому что одному из двоих по закону нельзя возвращаться домой, по определению не может быть приятным занятием.

Мало того, наша финансовая ситуация вызывала беспокойство. Оставалось меньше года до того, как «Есть, молиться, любить» предстояло стать бестселлером и принести деньги, но этого чудесного события пока не случилось, да мы на него и не рассчитывали. Фелипе перекрыли его источник дохода, поэтому мы жили на то, что осталось от моего последнего книжного гонорара, и не знали, хватит ли этих денег надолго. На какое-то время их, конечно, хватило бы, но не навсегда. Я только начала работу над новым романом, но подготовка и написание были прерваны депортацией Фелипе. Так мы и оказались в Юго-Восточной Азии, где два экономных человека вполне способны прожить на тридцать долларов в день.

Не могу сказать, что мы мучились в этот период изгнания (до голодающих политических беженцев нам было далеко, конечно), но всё же жизнь была очень странной и напряженной, и эти напряжение и странность ощущались еще заметнее, если учесть, что было непонятно, чем всё это кончится.

Мы странствовали по миру около года в ожидании того дня, когда Фелипе вызовут на собеседование в американское консульство в Сиднее. Переезжая из страны в страну, мы стали похожи на парочку, страдающую бессонницей и пытающуюся найти удобное положение для сна в чужой неудобной кровати. Не раз в беспокойную ночь (и действительно в чужой и неудобной кровати) я лежала в темноте и размышляла о своих внутренних конфликтах и предрассудках, связанных с замужеством, обдумывала прочитанное, выискивая в истории утешительные выводы.

Сразу скажу, мои исследования ограничились в основном изучением брака в западной истории, и это культурное ограничение отразилось в книге. Любой серьезный историк и антрополог, специализирующийся на вопросах брака, обнаружит в моем повествовании большие дыры – ведь я оставила без внимания целые континенты и века человеческой истории, не говоря уж о важнейших понятиях, относящихся к браку (к примеру, полигамия). Мне было бы интересно и, конечно, познавательно глубже окунуться во все существующие брачные обычаи на Земле, но у меня просто не было времени. Если бы я попыталась хотя бы разобраться в сложной природе брачных отношений в исламском обществе, одна эта тема заняла бы, наверное, годы исследований, а мои обстоятельства были срочными и препятствовали столь глубокому анализу. В моей жизни начался реальный отсчет: менее чем через год я должна была выйти замуж, нравится мне это или нет, хочу я этого или нет. Из-за этого я посчитала нужным сосредоточиться на истории моногамного западного брака, чтобы лучше разобраться в унаследованных мною предрассудках, той форме, которую приняла моя семейная история, и целом спектре комплексов, свойственных моей культуре.

Я надеялась, что все эти знания каким-то образом уменьшат мою глубокую неприязнь к институту брака. Я не знала, как именно это произойдет, но в прошлом всегда так и было – чем больше я узнавала о предмете, тем меньше он меня пугал. (Как в сказке про Румпелынтилыгхена[6] – иногда со страхом можно справиться, узнав настоящее имя злого карлика.) Больше всего мне хотелось найти способ каким-то образом порадоваться нашему с Фелипе браку, когда наступит торжественный день, а не глотать свою судьбу, как твердую и горькую таблетку. Можете считать меня старомодной, но мне казалось, что это такой милый нюанс – быть счастливой на собственной свадьбе. Точнее, осознанно счастливой.

Эта книга рассказывает о том, как мне это удалось.

И рассказ начинается (должен же каждый рассказ где-то начинаться) в горах Северного Вьетнама.

Глава 2

Замужество и ожидания

Мужчина может быть счастлив с любой женщиной – при условии, что он ее не любит.

Оскар Уайльд

В тот день меня подстерегла маленькая девочка.

Мы с Фелипе прибыли в деревню с ханойского ночного поезда – грохочущего, грязного, советских времен. Не помню точно, почему мы отправились именно в это захолустье – кажется, нам его порекомендовала компания молодых датских бэкпекеров.[7] Как бы то ни было, после долгого путешествия в дребезжащем загаженном поезде нас ждало столь же долгое путешествие в дребезжащем загаженном автобусе.

Наконец автобус высадил нас в месте такой красоты, что подкашивались коленки, на самой границе с Китаем – зеленая, дикая глушь. Мы нашли гостиницу, а когда я одна вышла на улицу побродить по деревне и размять затекшие в пути ноги, ко мне подошла та малышка.

Ей было двенадцать лет, как я потом узнала, но по сравнению с двенадцатилетними американками она была просто Дюймовочкой. Красивая до жути: смуглая, гладкая кожа, блестящие волосы, заплетенные в косички; компактная фигурка, крепкая, уверенная; одета в короткую вязаную тунику. На ногах у нее были яркие шерстяные рейтузы, хотя стояло лето и дни были знойные; единственное, что отвечало сезону, – пластиковые шлепанцы китайского производства.

Девочка поджидала у гостиницы уже какое-то время – я заприметила ее, еще когда мы заселялись. И вот теперь, когда я вышла на улицу без сопровождения, она без стеснения накинулась на меня:

– Как тебя зовут?

– Лиз. А тебя?

– Май. Могу записать по буквам, чтобы ты научилась писать без ошибок.

– Ты хорошо говоришь по-английски, – похвалила я.

Май пожала плечами:

– Конечно. Часто тренируюсь, с туристами. Еще я говорю по-вьетнамски, по-китайски и немножко – по-японски.

– А как же французский? – пошутила я.

– Un peu [8], – кивнула она и хитро взглянула на меня. А потом спросила: – Откуда ты, Лиз?

– Из Америки, – ответила я и, решив подтрунить над ней – ведь понятно же, что она из этой деревни, – задала встречный вопрос: – А ты откуда такая взялась, Май?

Она сразу поняла, что я над ней подшучиваю, и приняла вызов.