Старая тетрадь - Андрей Анатольевич Глуговский

угрюмом одиночестве жил там».

…Шло время. Одни мечты сменялись другими. Как костяшки на счетах отсчитывались дни…. Вот прошла уже неделя, месяц, за ним еще месяц, и целый год ушел в вечность. Так прошел последний год школьной жизни. Позади экзамены… А впереди целая жизнь, огромная, бесконечная, закрытая пока легкой, светлой дымкой неизвестности, но, конечно, таящая в себе столько радости и счастья.

«Как хочется жить, жить полной жизнью, не думая ни о чем, приказать времени словами поэта: «Остановись мгновенье – ты прекрасно!».

Какие планы, какие мечты владели мной тогда! И ничто не казалось невозможным.

Шел 1916 год. Я решила поступить с подругой вместе в высшее учебное заведение – экономический институт (теперь институт народного хозяйства им. Тихонова). Для того, чтоб поступить туда без экзаменов нужно было окончить 8 кл. гимназии, я же окончила только 7 и должна была при поступлении сдавать экзамен по немецкому яз. и математике за 8-й класс. Первого я не боялась и к нему совсем не готовилась. А за математику пришлось взяться основательно.

Большую помощь в этом оказал мне студент III-го курса того же института – Корешков. Он жил в Кускове и часто ходил в парк, куда я ходила заниматься. Там мы и познакомились. Он же мне начал преподавать первые уроки политграмоты т.к. был он, как я потом узнала, большевик. Был он и большой насмешник и, говоря о том, что впереди большие события, большие испытания и трудности, упорная борьба, требующая смелости, веры в правоту своего дела, иногда кончал словами: «Да где Вам, ведь Вы кисейная барышня».

Я негодовала, хотя и понимала, что такие насмешки вытекали скорее из желания проверить меня, чему соответствовали его мнению обо мне.

В это время я очень подружилась со своей однокурсницей, Олей Колосковой. Она жила в Кускове за станцией. Я часто стала бывать у ее старшей сестры, Зинаиды Алексеевны. Она была замужем, как выяснилось потом, за профессиональным революционером – большевиком, Михаилом Осиповичем Логиновым.

Помню их уютную квартиру, столовую, где собиралась молодежь. Там бывал иногда и Корешков. Молодые, горячие головы…. Пламенные, смелые речи Мих. Ос. (он работал потом в «Безбожнике» с Т. Ярославским. Сейчас он персональный пенсионер, несколько раз выступал по телевидению).

С каким восторгом слушали мы его! Буквально ловили каждое слово! А потом вопросы, множество вопросов. И на каждый – разумный, правдивый ответ. Целый мир открылся предо мной. Мир новых человеческих отношений. За него надо было бороться, бороться не щадя жизни. За торжество идей правды, справедливости. Но столько могучей силы, уверенности в торжестве этой идеи было в каждом из нас, что ничто не было страшно, ничто не могла сломить этой веры в победу. Так велика была сила и красота его слов. Она буквально зажигала, звала к действию.

Излюбленным местом собраний и сходок была студенческая столовая (столовка) на Малой – (?). Там же устраивались и вечеринки с пением, танцами и сценическими выступлениями. Особенно веселилось студенчество в свой традиционный студенческий праздник, Татьянин день, а у нас в институте – в Валентин день. Помню пользовавшуюся любовью студентов песню.

«От зари до зари, лишь зажгут фонари, вереницы студентов шатают, через тумбу, тумбу раз, через тумбу, тумбу два, через тумбу, тумбу три спотыкаются. А Владимир святой с той башни крутой на них смотрит, стоит улыбается. Через тумбу… Но соблазн был велик, и не выдержал старик, с колокольни своей он спустился. Через тумбу, тумбу раз…».

Экзамены я сдала и была зачислена на I курс института. Одновременно мне пришлось начать работать. Отец заболел, очевидно, водянкой: у него пухли ноги, сам он опухал, особенно по утрам. Ходил с трудом. Никакой пенсии тогда не было. Таким образом, вся семья: отец, мать, младшая сестра и брат оказались на моем иждивении. Работала я в аптекарском складе Моск губ. Земства. С утра до вечера, оттуда ехала в институт на Серпуховку. Возвращалась около 12 часов ночи. Трамваи ходили плохо, поезда тоже. Приляжешь, бывало, пока мама разогревает ужин и заснешь. Станет будить, а я разосплюсь и есть не хочется, так голодная и заснешь.

И несмотря на такую бы, казалось, занятость, ухитрялась часто бывать в театрах, побывала во всех музеях. Часто бывала на лекциях в Политехническом музее. Видела Ермолову, Южинт, Яблочкину и других корифеев тогдашней сцены.

Запомнилась Ермолова в «Стакане воды»… поднимается в черном платье и величественным жестом приказывает: «Подайте мне стакан воды». Особенно любила я художественный театр. Такие вещи, как «На дне», «Вишневый сад» оставили неизгладимое впечатление. Билеты исключительно на галерку, покупала в институте.

Наступил семнадцатый год…

Студенчество бурлило…

В большом зале института стихийно возникали митинги. Произносились смелые речи. Помню, на одном из таких митингов хотел выступить профессор Манулов, ярый реакционер. Его так освистали, что он должен был поспешно уйти. Помню, как прямо из института после митинга, построившись в колонны, с пением революционных песен отправились в центр к зданию Думы. На пути к нам присоединилась масса народу.

Могучей рекой разлилась многотысячная толпа на огромной площади. И вдруг песня смолкла, наступила тишина. И в этой тишине жутко и отчетливо раздался чеканный шаг солдат. При свете фонарей, колеблясь сверкали штыки…. Все замерло. Вот оно – начинается – молнией мелькнула мысль…. И вдруг могучее ура прокатилось по площади: подошла воинская часть, перешедшая на сторону демонстрантов.

Ходили мы в казармы, агитировали солдат перейти на сторону революции. Офицеров в казарме почему-то не было, но когда мы шли из казармы к воротам, они начали стрелять в нас и ранили несколько человек…

Вспоминаются первые дни после февральской революции. Как ловили жандармов и как они прятались по чердакам, переодевшись в штатское, но их все равно узнавали и вели по улицам под свист и смех толпы.

Не верилось, что нет больше царя, последнего кровавого Николая, который начал свое царствование, полив кровью задушенных и затоптанных на Ходынском поле людей и был сам расстрелян восставшим народом.

…А война все продолжалась…

На улицах Москвы перед булочными с ночи становились огромные очереди за осьмушкой черного хлеба. Москва голодала. На рынке за миллионы (лимоны) Керенок покупали фунт черного хлеба. С фронта дезертировали солдаты.

Армия разваливалась. А правительство Керенского призывало к войне до победного конца, слепо ведя страну к гибели. Но уже новая сила, могучая, непобедимая, вставала из руин и разрухи, и ведомая гением Ленина, сплачивая вокруг себя миллионы людей, встала на пути этого прогнившего, бессильного мира, смела его, как могучий шквал