Анаис - Паскаль Лене

Анаис была очень тихой. Она сновала по дому босиком. На самом деле, она охотно раздевалась и одевалась только тогда, когда выходила на улицу. В остальное время прикрывалась банным полотенцем или вовсе ничем не прикрывалась.

Мы не знали, откуда она приехала, есть ли у нее родители, которые о ней волнуются. Она просто была здесь, шла совершенно голая через гостиную, чтобы взять себе йогурт из холодильника, прося своей улыбкой нас – Винсента, Жерома и меня – не прерывать своей беседы из-за такого пустяка. Мы все, даже Винсент, привыкли к этому явлению без объяснений и одежды. Нам показалось бы несуразным надеть на нее трусики или расспросить о семье. Анаис любила хну. Она красилась ею повсюду, и гербовый щит, который в месте соединения бедер запечатывал красным воском пергамент ее живота (документ величайшей важности), заменял собой подпись, подробные объяснения, подлинную генеалогию. При каждом ее шаге возобновлялся дружеский спор между соперничающими округлостями, бесконечное обсуждение большего или меньшего благородства бедер, ягодиц или грудей, но при этом всему миру демонстрировалось, что красота сама себя наделяет всеми правами старшинства, и ей нет никакого дела до родословной. Анаис просто была. У этой чарующей бесконечной плоти, как и положено, не было ни начала, ни веской причины где-либо остановиться. В поисках сигареты или пилочки для ногтей она обходила всю квартиру. Она, конечно, не хотела отвлекать нас от беседы и ходила из комнаты в комнату, едва касаясь паркета. Но этот ангел деликатности все-таки разгуливал нагишом, а его босые ноги небрежно попирали саму канву нашего существования. Она только заглядывала на минутку, как извинялась она сама, но нас неизбежно ослепляла жаркая молния ее плоти. Она всего лишь мелькала в небе. Разумеется, в один прекрасный день ее здесь уже не будет, и нам не стоило об этом забывать.

Каждый миг жизни Анаис стирал миг предыдущий. То есть полностью его уничтожал. От него не оставалось ни малейшего следа и, скорее всего, никакого воспоминания. Жером был, как говорится, ее «любовником». Этот титул сохранялся за ним еще долго после того, как Анаис побывала в объятиях нескольких наших гостей. Она могла отдаться многим за одну ночь. Жером, как я уже сказал, просто смотрел в другую сторону. Я – тоже. Поутру Анаис не выглядела утомленной. Ей только очень хотелось есть, и Жером, соблюдая изначальный договор, намазывал ей маслом бутерброды.

Он не выказывал ревности. Он привык к таким вечеринкам, на которых не задумываясь меняют партнеров, словно берут чужой стакан. Он привнес в квартиру Винсента свои легкомысленные нравы. Вдруг, по оплошности, мы начинали обниматься посреди разговора, потом меняли тему и отсаживались друг от друга. Нас больше возбуждали идеи, чем люди, сами фразы, а не их смысл. Тем не менее желание пробивало себе дорогу между слов. Слава богу, мы не были ангелами! Особенно после легкой выпивки. Это обнаруживалось на следующий день, в смешанном чувстве озорства и гордости, когда наступала трезвость. Винсент же явно стремился остаться святым духом. Ну и бог с ним, с дуралеем! Одни приносили вина, другие приводили девушек. Винсент предоставлял постельное белье.

И Анаис оставалась с нами. Она даже завершала свои ночи в постели Жерома, который, впрочем, заканчивал их где-то в другом месте. Она засыпала одна и просыпалась, можно сказать, девственной, даже без синяков под глазами, голубыми, словно покров Девы Марии. Ей только очень хотелось есть, этой семнадцатилетней девчушке, которая все еще росла. Жером давал ей бутерброды. И не говорил ни слова о том, что произошло ночью.

Мы ссорились только из-за идей. Накидывались друг на друга только по «важным вопросам», а любовь не входила в их число, любовь была всего лишь уловкой буржуазной идеологии. Что до секса, то хотя он, действительно, тысячелетиями являлся одной из крупнейших проблем человеческого рода, люди типа Жерома и меня окончательно разрешили этот вопрос для себя, для девушек, побывавших в нашей постели, и для прогресса цивилизации во всем мире, которая должна навсегда оставаться нам за это благодарной.

Анаис поселилась у нас в виде исключения и вскоре стала членом семьи. Мы ничего о ней не знали, кроме того, что ей всего семнадцать лет, а девочка такого возраста, живущая вместе с тремя уже совсем большими мальчиками, может доставить много неприятностей. Жерому нравилось в ее присутствии сочинять заголовки передовиц бульварной прессы: «Юная беглянка обнаружена в компании негодяев, заставлявших ее участвовать в своих оргиях». Анаис заливалась смехом и возражала на это, что мы вовсе не негодяи и совсем не представляем себе, что такое оргия. «А ты что, представляешь?» – приставал к ней Жером.

Анаис отвечала смехом. Нам больше ничего не удавалось от нее добиться, и Жером молча пожимал плечами: это несуразное существо нравилось нам еще больше оттого, что умело хранить свои тайны.

Ей исполнилось восемнадцать. Ей захотелось праздника и подарков. Но как отметить день рождения, как сделать памятным это событие, если мы и так пировали каждый вечер? Жерому пришла в голову мысль, которая понравилась нашей маленькой спутнице: мы никого не будем приглашать. Не станем говорить ни о герилье в Латинской Америке, ни об абстракциях в поэзии. Просто будем слушать любимые пластинки Анаис. Будем говорить как можно меньше, поскольку мы так и не поняли, что могло бы ее заинтересовать. Молчаливые, сосредоточенные, смиренные свидетели ее красоты, мы просто останемся лежать у ее ног.

Стоял март. Весь день в окна стучал дождь. Жером развел огонь в камине, а Винсент расставил на низком столике фарфоровые безделушки своей бабушки.

Анаис надела зеленое платье, которое я на ней еще ни разу не видел. Ее склонность к прогулкам нагишом не препятствовала тому, что в стенных шкафах накапливались одежда и белье. Правда, Анаис явилась к нам налегке, и ее ни разу не видели с каким-нибудь свертком или пакетом. Можно было подумать, что платья рождались из нее, как естественные производные ее красоты. Впрочем, она не питала привязанности к искусственной коже, которую носила редко и которой, как мы знаем, в конечном итоге предпочитала естественную.

Дебаты, конференции, деловые обеды и коктейли – мой день расписан по минутам. Пресс-атташе театра об этом позаботилась. Ее работа заключается в том, чтобы выдать меня за важную птицу. Тысяча других пресс-атташе одновременно с ней лепят тысячу других великих и недоступных деятелей – авторов, актеров, режиссеров. Это продолжается только на время фестиваля, и никто не верит в это всерьез, но соглашаются участвовать в игре – иначе для чего они сюда приехали?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});