За оградой - Хаим Нахман Бялик

— Хорошо, Мариночка, хорошо? — спросил Ной, держа ее за руки и блаженно заглядывая ей в глаза.

— Очень хорошо, Ной, очень, — ответила она, смеясь и сияя от восторга.

— Впустишь меня в сад, Мариночка?

— Впущу, Ной, впущу…

— А яблок дашь мне?

— Сколько хочешь.

— А груш, слив?

— Всего дам, всего…

Но Ной уже не слушал ее: вне себя от радости и избытка нахлынувших сил он бросился на траву, заходил колесом, стал кувыркаться. Следом за ним стала бегать, валяться, скакать и собака. Внезапно Ной провалился. Спустя мгновенье из земли послышался какой-то странный писк. Скурипин повернул голову к Маринке и остановился в недоумении, как бы спрашивая глазами: «В чем тут дело?»

— Ной! — вскрикнула Маринка слегка испуганным голосом.

— Ха-ха-ха, — показался Ной, вылезая со смехом из ямы, куда нечаянно скатился. — Здорово я пищал, правда? Иди сюда, посмотри — тут яма.

И Ной побежал, увлекая за собой Маринку и собаку, показывать ей скрытые разросшимся бурьяном и зарослями сорных трав ямы. Слышалось шуршание копошащихся там каких-то невидимых существ; в одной из ям промелькнула и сейчас же пропала ящерица. Скурипин вдруг отделился от компании и погнался за зайцем.

— Куси, куси, куси! — науськивал его Ной и бежал следом. Заяц в несколько прыжков достиг забора и исчез.

— Пропало! — махнул Ной рукой, упав в изнеможении на землю. — В кустах спрятался. Тут их страсть как много. И ежи, и кроты водятся здесь, тут даже змеи есть…

— Змеи? — испугалась Маринка.

— Подумаешь, важность какая! Я их ни капельки не боюсь! У нас в деревне было много змей; они жили в погребе; были большие, маленькие и совсем малюсенькие, попадались такие красивые! Папа убивал их топором.

— Грешно убивать змей! — сказала Маринка боязливо.

— Глупая! Грешно? Убивать их — доброе дело. У нас во дворе битые змеи кучами валялись. Я их вешал на забор, как колбасу, ей-Богу… Маринка! — спохватился Ной, вскочив на ноги. — А в сад когда?

— Ступай за мной! — кивнула ему Маринка. — Скурипин!

Скурипин, обнюхивая траву, побежал следом за Ноем и Маринкой в сад. У забора на земле лежал забытый топорик; Маринка отодвинула доску в сторону.

— Входи!..

Сад поглотил всех троих. Ной рыскал по траве между кустами и деревьями. Над его головой звоном хрустальных колокольчиков разливалось радостное утреннее чириканье. Ветерок обвевал сладкой прохладой. Ной бегал, и круглые блики света, проворные и легкие, как золотые зайчики, прыгали по его лицу, волосам, одежде. Он чувствовал на щеках их теплое и нежное щекотанье. Пес бежал впереди, и казалось, будто он опутан, обвит, оплетен нитями света и тени. Низко склоненные под тяжестью больших яблок ветви задевали Ноя по голове и то и дело сбрасывали с него шапку. Яблоки, яблоки, яблоки! Яблоки — вверху, яблоки — внизу, на земле, на траве, у шалаша, на соломенной подстилке. Из-под листвы вишневых деревьев украдкой выглядывали, как чьи-то черные глазки, позабытые вишни; а на низком кусте из-под зеленого листа краснела одинокая бархатистая ягодка малины.

Ной как с цепи сорвался. Тенистая прохлада, аромат плодов, щебетанье птиц — все это ударило ему в голову и опьянило его. Он бегал от одного дерева к другому, срывал и ел, срывал и бросал, прятал в карман, топтал… Маринка не мешала; наоборот, она еще помогала ему выбрать самые отборные и спелые, указывала лучшие сорта и набивала ему карманы.

Когда наконец Ной, весь разгоряченный, усталый и обессилевший от счастья, с карманами, полными яблок, груш и слив, пыхтя и сопя, возвращался домой, он в воротах снова наткнулся на отца. К счастью, тот его не заметил: вместе с каким-то мужиком отец помогал лошадям сдвинуть с места тяжелую, груженную бревнами телегу. Слава Богу! Ной благополучно проскользнул в дом, незаметно сунул топорик на место, а яблоки, груши и сливы спрятал на сеновале над конюшней, зарыв их до поры до времени в сено…

С того времени пустошь и сад стали излюбленным местом свиданий Ноя и Маринки. Они пользовались каждым удобным случаем, чтобы встретиться там; ложились в тени деревьев, бросались в высокую траву, резвились. Все это проделывалось тайком, потому что как раз тогда между соседями пошли большие нелады и ссоры. Скурипин, постоянный их спутник, не протестовал и не выдавал их. Маринка приказывала ему молчать, и он молчал. С течением времени он даже привязался к Ною, встречал его радостными прыжками, вилял хвостом, смотрел ему в руки, так как Ной всегда что-нибудь приносил с собой для Маринки и для Скурипина.

Однажды Маринка, не без колебаний и с большими предосторожностями, впустила Ноя к себе во двор. В первую минуту Ной почувствовал себя перенесенным в чужой мир. Скоро, однако, он оправился и побежал к конюшне посмотреть на Малыша. К его огорчению, конюшня оказалась запертой, и он мог только заглянуть в щелку. Острый запах теплого навоза ударил ему в нос; когда глаза его несколько освоились с полумраком конюшни, он увидел стоящего у яслей маштачка — и не мог оторваться.

— Ми-и-ленький мой! — тянул Ной умиленным и растроганным голосом, не спуская глаз с лошадки. Потом потихоньку, на цыпочках, он отошел от конюшни к забору и через узкую щель заглянул во двор отца. Ему показалось диким, что он стоит здесь, во дворе крестьянки, и смотрит в отцовский двор. Если бы папа и мама узнали об этом! Двор и все находящееся в нем кажется ему отсюда, сквозь щель, совершенно иным. Другое освещение, другое расположение — все шиворот-навыворот. Вот и сам папа! — «Хи-хи-хи, — Ной втянул голову в плечи и тихонько захихикал про себя. — Папа стоит между поленницами и ничего не знает! Захочу — сострою гримасу, покажу ему язык… Ку-ку!»

Ханино-Липа обернулся в недоумении, а Ной испуганно отодвинулся в сторону, постоял и, осторожно ступая, направился к дому Скурипинчихи. Заслонившись ладонями от света, он прильнул к стеклу окна. Внутри было сонно и безмолвно: большая кровать с многочисленными перинами и подушками, горой вздымавшимися к потолку, массивный, обитый жестью и окованный железом сундук с большим висячим замком; белые деревянные скамьи и стол; иконы в красном углу. Ной обернулся и стал глазами искать Маринку. Она сидела, по своему обыкновению, на завалинке, а у ее ног лежал Скурипин.

— Маринка, ты ходишь в церковь? — тихо спросил Ной. Она отрицательно покачала головой.

— Почему?

— Я сторожу двор.

— А где ты спишь зимой?

— Дома.

— С нею на кровати?

— На полу.

Ной подошел, сел на траву рядом с собакой у босых ног Маринки и поднял на нее глаза, полные участия и жалости. Он хотел спросить ее о чем-то, но удержался.

У Маринки в глазах стояли слезы.

— Что ты плачешь, Мариночка: тетя бьет? Есть не дает?

Плечи Маринки задрожали от сдерживаемых рыданий, из глаз брызнули слезы.

— Не надо, Мариночка, — утешал Ной, положив руки к ней на колени, — не плачь… Я буду приходить к тебе каждый день, ей Богу!

Ной сдержал свое слово. Он приходил каждый день и приносил Маринке часть своего обеда. Часами по всему околотку раздавался визгливый голос Ципы-Лии: «Ной! Но-ой!» А Ной и в ус не дует: в эти часы он сидит себе с Маринкой в каком-нибудь им одним ведомом укромном уголке.

Но в конце концов дело открылось, и между соседями вспыхнула крупная ссора. Ципа-Лия была вне себя: «Несчастная я мать! Ребенок на глазах тает, как свечка. А из-за чего? Из-за негодного приемыша этой старой ведьмы — чтоб ей ни дна, ни покрышки! Все, что дают ребенку, съедает эта байстрючка, — чтоб ее уж волки съели!» Ханино-Липа взялся, было, за свой ремень и хотел отодрать Ноя как следует, но Ципа-Лия отстояла сына. А Скурипинчиха поволокла Маринку в дом; что она там с ней делала, никто не видел — слышен был только глухой, прерывистый, надрывающий душу плач. Ной, лежа в постели, до самой полуночи слышал эти звуки и чуть с ума не сошел.

Детей разлучили. Скурипинчиха завела новые строгости, и Маринка оставалась одна взаперти. Ной перестал бывать на пустоши: Ципа-Лия теперь следила за ним и не отпускала ни на шаг. Дырка в заборе также была забита: между домом и забором, там, где был огород Ноя, навалили жердей, заполнивших весь закоулок. Ной сердился, бунтовал и отравлял существование родителям; никто не мог догадаться, что с ним.

— Мой огород, огород! — кричал Ной, топая ногами. — Зачем вы его сгубили?!

Ханино-Липа тоже топал ногами и хватался за ремень.

— Замолчишь ты, чертово отродье!? Сейчас я тебя как говядину разделаю! Слыхали вы что-нибудь подобное? Тоже огородник нашелся!

Настала осень; пошли дожди, потом снег. Скурипинчиха сидела безвылазно дома, и Маринка не могла уйти со двора; сердитые глаза старухи и страх перед ней держали ее точно на привязи. В присутствии тетки она даже не решалась подойти к забору, и когда порой до нее долетал сквозь щель тихий призыв Ноя, она притворялась, что не слышит. Проход на поляну через сад тоже стал невозможен: пустошь, как всегда, покрылась высоким непролазным снегом. Настоящее белое море!