История одного города. Господа Головлевы. Сказки - Михаил Салтыков-Щедрин

Если Гоголь видел в смехе средство нравственного исправления людей, то Щедрин, не чуждаясь этих намерений, считал главным назначением смеха возбуждение чувства негодования и активного протеста против социального неравенства и политического деспотизма. Щедринский смех отличался от гоголевского прежде всего своим, так сказать, политическим прицелом. Сатирический смех, в щедринской концепции, призван быть не целителем, а могильщиком устаревшего социального организма, призван накладывать последнее позорное клеймо на те явления, которые закончили свой цикл развития и признаны на суде истории несостоятельными.

В смехе Щедрина, преимущественно грозном и негодующем, не исключены и другие эмоциональные тона и оттенки, обусловленные разнообразием идейных замыслов, объектов изображения и сменяющихся душевных настроений сатирика. «Сказки», где представлены картины жизни всех социальных слоев общества, могут служить как бы хрестоматией образцов щедринского юмора во всем богатстве его художественного проявления. Здесь и презрительный сарказм, клеймящий царей и царских вельмож («Медведь на воеводстве», «Орел-меценат»), и веселое издевательство над дворянами-паразитами («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Дикий помещик»), и пренебрежительная насмешка над позорным малодушием либеральной интеллигенции («Премудрый пискарь», «Либерал»), и смешанный с грустью смех над доверчивым простаком, который наивно полагает, что можно смирить хищника призывом к добродетели («Карась-идеалист»).

Салтыков-Щедрин был великим мастером иронии, то есть тонкой, скрытой насмешки, облеченной в форму похвалы, лести, притворной солидарности с противником. В этой ядовитейшей разновидности юмора Щедрина превосходил в русской литературе только один Гоголь. В «Сказках» щедринская ирония блещет всеми красками. Сатирик то восхищается преумным здравомысленным зайцем, который «так здраво рассуждал, что и ослу в пору», то вдруг вместе с генералами возмущается поведением тунеядца-мужика, который спал «и самым нахальным образом уклонялся от работы», то будто бы соглашается с необходимостью приезда медведя-усмирителя в лесную трущобу, потому что «такая в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил. Звери — рыскали, птицы — летали, насекомые — ползали; а в ногу никто маршировать не хотел».

Обличая носителей социального зла, изображая их в смешном виде, писатель возбуждал к ним в обществе чувство активной ненависти, воодушевлял народную массу на борьбу с ними.

Для сатиры вообще, а для сатирических произведений Салтыкова-Щедрина в особенности характерно широкое применение приемов гиперболы, гротеска, фантастики, посредством которых сатирик резко обнажал сущность отрицаемых явлений общественной жизни и казнил их оружием смеха. В сказке о двух генералах сказано, что один из них «откусил у своего товарища орден и немедленно проглотил». Это, конечно, преувеличение. Но оно исчерпывающе обрисовывало читателю крайнюю степень озверения проголодавшихся генералов. Градоначальник Брудастый-Органчик, имевший вместо головы примитивный музыкальный инструмент, исполнявший только две пьесы: «разорю!» и «не потерплю!» («История одного города»), или дикий помещик в одноименной сказке, превратившийся в полумедведя, — это, конечно, гротеск, но гротеск, отличающийся исключительной реалистической эффективностью.

От отдельных гиперболических и гротескных образов, служивших мощным средством эмоционального воздействия на читателя, Щедрин часто переходил к созданию целых фантастических картин.

Фантастический элемент в произведениях Щедрина можно было бы уподобить факелу, которым сатирик освещает темные стороны действительности и при свете которого еще резче вырисовываются уродливые черты разоблачаемых типов. Так, например, чтобы обнажить всю паразитическую сущность дворян-помещиков, Щедрин переносит их в воображаемую обстановку необитаемого острова («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил») или усадьбы, где не осталось ни одного мужика («Дикий помещик»). В этих условиях классовая природа дворян, лишенных привилегий, предстала перед читателем во всей своей звериной наготе.

Гипербола, гротеск, фантастика, являвшиеся эффективными приемами изображения и осмеяния социального зла, попутно выполняли также свою роль и в сложной системе художественных средств, применявшихся сатириком в борьбе с цензурой.

Передовая русская литература, испытывая жестокие цензурные гонения, прибегала к обманным средствам. «С одной стороны, — говорит Щедрин, — появились аллегории, с другой — искусство понимать эти аллегории, искусство читать между строками. Создалась особенная, рабская манера писать, которая может быть названа езоповскою, — манера, обнаруживавшая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств».[8]

Салтыков-Щедрин, до конца дней своих остававшийся на боевом посту политического сатирика, довел эзоповскую манеру до высшего совершенства и стал самым ярким ее представителем в русской литературе. Действуя под гнетом цензуры, вынужденный постоянно преодолевать трудные барьеры, сатирик не отступал от своих демократических идейных убеждений, а боролся с препятствиями художественными средствами. Он выработал целую систему иносказательных приемов, наименований, выражений, образов, эпитетов, метафор, которые позволяли ему одерживать идейную победу над врагом.

Иносказания в сатире Щедрина предназначены не только для обмана цензуры. Они являются эффективным средством сатирического изображения жизни, позволяющим подойти к предмету с неожиданной стороны и остроумно осветить его. Для сатиры это особенно важно, она тем успешнее достигает своей цели, чем неожиданнее ее нападение на противника и чем остроумнее очерчены его комические черты. Так, например, образ медведя Топтыгина, обозначающий губернатора, избран, конечно, не без цензурных соображений, вместе с тем найденный псевдоним имел все достоинства меткой, остроумной художественной метафоры, которая усиливала сатирическое нападение на правящую касту самодержавия. Этот пример может служить яркой иллюстрацией к признанию сатирика, что иногда благодаря обязательности эзоповской манеры ему удавалось отыскивать такие черты и краски, которые более врезаются в память читателя.

Салтыков-Щедрин сумел подчинить приемы письма, навязанные ему цензурными обстоятельствами, требованиям художественной изобразительности. Конечно, царская цензура распознавала замаскированные замыслы сатирика, но нередко оказывалась перед невозможностью предъявить ему формальные обвинения. Это была победа художника, обладавшего даром неистощимой изобретательности в области искусства слова.

Художественное дарование Салтыкова-Щедрина, его непревзойденное сатирическое мастерство по достоинству оценены крупнейшими русскими писателями. Салтыков, по определению И. С. Тургенева, отмежевал себе в нашей словесности целую область, в которой был «неоспоримым мастером и первым человеком».[9] Л. Н. Толстой находил у Щедрина «все, что нужно», чтобы завоевать признание народа: «сжатый, сильный, настоящий язык», характерность, веселый смех, «знание истинных интересов жизни народа».[10] В оценке М. Горького, Щедрин — «это огромный писатель, гораздо более поучительный и ценный, чем о нем говорят. Широта его творческого размаха удивительна… Значение его сатиры огромно как по правдивости ее, так и по тому чувству почти пророческого предвидения тех путей, по коим должно было идти и шло русское общество… Невозможно понять историю России во второй половине XIX века без помощи Щедрина».[11]

По силе своего дарования и по значению своего творчества Салтыков-Щедрин является сатириком общечеловеческого значения. Он по праву стоит в ряду таких всемирно известных имен, как Ювенал, Рабле, Свифт, Диккенс.

* * *

Наследие великого сатирика — выдающийся образец борьбы за общественные идеалы оружием революционной эстетики. Вся литературная деятельность Салтыкова-Щедрина — яркий пример того искусства, которое, не переставая быть искусством, смело вторгается непосредственно в социально-политическую жизнь и полностью посвящает себя борьбе за ее преобразование.

Произведения Щедрина, оказывавшие и в свое и в последующее время благотворное воздействие на общественную мысль и освободительное движение, остаются и ныне богатым источником познания и культурного развития общества, действенным средством гражданского воспитания человека.

И для наших дней сохраняет всю свою силу совет В. И. Ленина: «вспоминать, цитировать и растолковывать» Щедрина.[12]

Велико и собственно литературно-эстетическое значение наследия сатирика. По определению Салтыкова-Щедрина, основное назначение литературы состоит в том, чтобы воспитывать в массах идеалы будущего и вырабатывать образ будущего человека. Он справедливо считал, что только кровная и самоотверженная преданность передовым интересам эпохи дает писателю право на общественное признание. Высокие требования, предъявлявшиеся Салтыковым-Щедриным к художественной литературе и к личности писателя, запечатлены в его собственной литературной деятельности. Эти требования глубоко созвучны эстетическим принципам прогрессивного искусства нашего времени. Произведения Салтыкова-Щедрина всей своей массой вливаются в ту плодотворную традицию русского классического реализма, от которой исходит в своем развитии и которой постоянно обогащает себя советская литература. Салтыков-Щедрин близок и дорог нам своим ревностным осуждением всех форм социального зла, своим страстным стремлением содействовать искусством слова утверждению добра, красоты, человеческого достоинства, идеалов свободы, равноправия и справедливости.