«Что ты вьёшься, вороночек!..». повесть об А. С. Пушкине - Александр Никонов

– Глядите, станичники, дождётесь, когда жареный петух вас в задницу клюнет, да только поздно будет. Сами ко мне прибежите. А я прощу вас и возьму к себе.

– Да кто ты такой, чтобы ты командовал нами! – смеялись казаки.

– А вот скоро узнаете, – таинственно отвечал он, прищуривая глаз.

И вот он снова в родной станице, да дом его в себя не пускает. После того как атаман потребовал у него покупную на коня, он почуял, что дело добром не закончится, потому и не поехал сразу в дом. Да и где взять покупную ведомость, где найти хозяина? Ну, ничего, как-нибудь. Завтра жена придёт кормить на хутор скотину, от неё и узнает, что да как. С этими мыслями Емельян и заснул.

Проснулся он рано от холода, застудившего курень. Встал, вышел во двор. Темень ещё не спала, в стылом воздухе метался редкий снежок. Емельян вглядывался в сторону станицы, потому что знал, что на хутор должна была явиться жена Софья, чтобы покормить скотину. Вот в снежной занавеси мелькнула чья-то одинокая фигура. Чем ближе она подходила, тем явственнее было, что это была не женщина. Вот она уже у плетня. Емельян обрадовался:

– Сынок, Трофимушка, ты ли это?

Мальчик лет десяти испуганно остановился и стал таращиться в полутьму.

– Да это я, я, сынок, твой тятя. Не бойся меня, иди ко мне.

Мальчик быстро забежал на баз и бросился в объятия отца с криком:

– Тятя, тятя!

Емельян спросил:

– Чего ты здесь в такую рань, Трофимушка. А где же мамка?

– А мамка занедужила, лежит, – ответил Трофимка.

– А как там Груня, Христя?

– Они за волосы меня дерут и вечно хлеба просят.

Когда Емельян с сыном покормили скотину, отец наказал:

– Ты скажи мамке, мол, Емельян ждёт её. Да пусть провианту принесёт, а то я истощился весь.

– Я сам принесу, – пообещал мальчик.

– Нет-нет, самому не надо. Пусть мамка принесёт, мне ей слово сказать надо. Понял ли?

– Понял, понял, – закричал Трофимка уже на ходу.

Емельян вслед прокричал:

– Да, смотри, про меня, кроме мамки, никому не сказывай.

– Ага, не скажу.

Софья, узнав от сына о появлении мужа на хуторе, долго раздумывала, сообщать об этом атаману или нет. Решила сбегать к жене своего брата, посоветоваться:

– Как думаешь, что мне делать? Может, накажут да отпустят с миром.

– Вы меня в свои дела не вмешивайте, – ответила та. – У меня, спаси Христос, своих забот хватает. Делай, как знаешь. А если атаман узнает, то он и нам шкуры-то спустит.

Попили чаю. «Нет, не скажу», – решила Софья и пошла домой. Но лишь Софья перенесла ноги за порог, как сношенька побежала к атаманскому куреню.

Емельян ждал до вечера. Во дворе по свежему снегу раздались скрипучие шаги. «Софья», – мелькнула мысль у Емельяна. На всякий случай взглянул в маленькое оконце – казаки! Пятеро, при оружии. Пугачёв скрипнул зубами:

– Курва! Продала мужа. Ну, погоди, я до тебя доберусь.

Емельян быстро задвинул засов двери. Старшина услышал звук, подал голос:

– Не шали, Емельян, открывай, нас много

Емельян позыркал по углам – бежать некуда. Спросил:

– Чего вам надо, казаки?

– А то не знаешь, смутьян.

– Я домой приехал.

– Чего ж тогда в хуторе прячешься?

– В чём винят меня?

– А вот к атаману приведём, там узнаешь.

Емельян открыл дверь, вышел, попросил:

– Казаки, оружие не отымайте, не позорьте меня перед станичниками.

– А кто тебя знает, что у тебя в голове. – Старшина сжалился: – Ладно, иди. Да смотри, не стрекай, как заяц, а то вмиг порубим.

Атаман Трофим Фомин встретил Емельяна неласково:

– Сдай оружие, Емельян. – Пугачёв набычился, устремив грозный взгляд на атамана, но тот не смутился: – Сдай по-хорошему, а то силой отберём.

Пугачёв увидел, что двое казаков уже ухватились за рукояти шашек, и снял с себя оружие с укором:

– За что вините, братцы, за то, что у меня покупной на коня нет?

Атаман спросил:

– Где три месяца пропадал, Емельян?

– Скитался, промышлял, чем Бог подаст. Семью-то кормить надо.

– Не больно-то ты о семье заботишься, мы с кругу твоих домочадцев подкармливаем. Не жалко тебе их, Емеля?

– Жалка у пчёлки, атаман, – неуступчиво ответил Пугачёв. – Небось, жалованье-то мне не положите. В других местах, сказывают, казаки тоже бунтуют – начальство-то как делит: казакам череном, а себе лопатой.

– Вона ты как заговорил. – Атаман встал, приказал конвою: – Посадите-ка его в холодную, а утром отправим в Нижнюю Чирскую станицу. Пусть там с ним разбираются.

Пугачёв лишь скрипнул зубами от бессилия. В небольшом сарайчике, сбитом из толстых жердей, он зарылся в солому и заснул. Проснулся под вечер, посмотрел в щель: караульный казак сидел на крыльце избы и игрался с котёнком. Емельян жалобно крикнул:

– Сидор, принёс бы ты мне поест, а.

Казак принёс ломоть хлеба и кружку молока.

– На, ешь, Емельян.

– Спаси тебя Христос, – поблагодарил Пугачёв станичника, принимая еду.

– Только больше не проси, Емеля, у нас тут не трактир.

– Не знаешь, Сидор, долго мне здесь сидеть? Околею я.

– Завтра, должно, – ответил Сидор. – Слышал, атаман говорил.

Сидор закрыл двери, потрогал затворы, убедившись в их надёжности и крепости, ушёл в избу.

Наскоро поев, Емельян снова посмотрел в щель – никого. Достал из-за спины припрятанный кинжал и стал тыкать ими в жерди. Скоро нашёл угол, где жерди были совсем трухлявыми, разворошил их и сделал отверстие, чтобы пролезть в него. Заткнул его соломой и решил переждать. Он знал, что караульный перед ночью обязательно проверит засовы и обойдёт сарай. Так и есть, часа через два Сидор снова вышел из избы, прошёл вокруг сарайчика, проверил запоры, крикнул:

– Эй, Емельян, ты здесь?

– Да здесь, здесь, куда я денусь. Не мешай спать, Сидор.

– Ну, отоспишься ещё, ночи сейчас длинные.

Скоро шаги стихли, скрипнули петли двери, щёлкнула щеколда. Пора! Емельян вытащил соломенную затычку и попытался пролезть сквозь дыру. Маловата! Тогда он скинул с себя зипун, выбросил его наружу и только после этого вылез сам. Оделся, быстро огляделся из-за угла – никого. Свобода! Тишина, только где-то в дальнем конце станицы брехали собаки. Теперь куда? Только на хутор, там стоит его конь. А если коня нет, уйдёт вдоль Дона – и ищи-свищи ветра в поле.

Ветер посвистывал под камышовыми крышами, пока он крался по станице. Вот и хутор. Конь стоит, правда, уже рассёдланный – значит, Софья приходила. Емельян усмехнулся, подумал: «Может, и не она продала-то. Ладно, даст Бог, ещё свидимся».

Сначала Пугачёв скрывался у Терских казаков, в станице Дубовской, а затем страх угнал Емельяна аж в Польшу. Долго шатался по деревням, пока не поселился в слободе Ветке, где его приняли раскольники, которых он когда-то не выловил. Но всё равно тянуло домой. На Добрянском посту сказался выходцем из Польши и прибавил себе десять лет. Ему выдали паспорт и отправили восвояси.

На Великий пост, в конце февраля, в ночь, Пугачёв снова вернулся в Зимовейскую. На этот раз он был пеший. Осторожно постучался в окошко. Софья, всматриваясь в темень, спросила:

– Кто?

– Открывай, Софья, я это, Емельян.

Он услышал сдавленный вскрик. Скоро открылись дверь, а потом калитка. Жена, закутанная в шаль, осмотрелась:

– А где же конь твой?

– Нет коня. – Строго спросил: – Скажи, ищут ли меня?

– Сначала часто приходили, всё допытывались, не был ли дома, а сейчас и не заходит никто.

Когда вошли в избу, спросил:

– Дети спят?

– Спят, угомонились давно.

– Питаетесь чем?

– Что Бог подаст. Сестры помогают, Ульяна да Федосья. Когда и станичники помогают. – Софья села на лавку и заплакала. – Стыдно-то как, Емелюшка, словно вдова казачья живу. А я ведь не вдова. Взялся бы ты за ум-то, хватит тебе баламутить да куролесить.

– Ну-ну, – громко прикрикнул на жену Емельян, – не тебе мужа учить! А не ты ли в прошлый раз передала меня казакам, а?

Дрожа всем телом, Софья перекрестилась:

– Вот те крест, не виноватая я. Как же я оставлю детей сиротами, грех это. А тогда я сильно занедужила, вот и не пришла.

– И то, правда, – смилостивился Емельян.

Подумав, Софья добавила:

– Правда, в тот день забегала я к снохе, чтобы посоветоваться, что нам делать, как жить дальше. Ну, не она же тебя передала.

Поразмыслив, Емельян ответил:

– Дуры вы, бабы. Ладно, покормить-то есть чем?

Емельян спал, когда Софья осторожно встала с постели, оделась и вышла из дома. Вся дрожа и обливаясь слезами – боязнь за детей и остаться без жилья, если казачий круг решит выселить их из Зимовейской, несли её ноги к дому атамана. Вот и дом. Сильно постучала. Изнутри отозвались:

– Кто там?

– Это я, Софья Пугачёва, откройте.

Заспанный атаман, стоя в рубахе и подштанниках, недовольно спросил:

– Ну, чего в такую рань будишь?